Новый мундир капитана Хорнблауэра

      Уже почти час капитан Хорнблауэр ходил взад-вперед по шканцам «Лидии» в четырех ярдах от Буша. Буш еще до рассвета распорядился, чтобы вахтенные вычистили и посыпали песком подветренную сторону для прогулки капитана. Раннее утро было для него самым плодотворным временем, отвлекать капитана было себе дороже, и Буш тоже проводил остаток вахты в молчании и собственных размышлениях. Капитан после мыса Горн совсем замкнулся в себе, сомневаясь в своих расчетах, но боясь поделиться планами и соображениями с кем-нибудь. Хорнблауэр стал плохо спать и это освободило ему время для самоуничижительных размышлений: маска молчаливой невозмутимости капитана перестала быть для Буша непроницаемой еще во время Амьенского мира без малого 6 лет назад. С тех пор характер его дорогого Горацио стал совершенно несносен, но привычки не изменились.         — Доброе утро, мистер Буш, — это были первые слова Хорнблауэра сегодня. Буш был уверен, что капитан специально подошел незаметно, чтобы застать его врасплох и повеселиться. Волосы капитана были взлохмачены, брови нахмурены, на худых щеках проступала щетина. Буш вдруг почувствовал, как утренняя прохлада сменяется зноем.        — Доброе утро, сэр, — невозмутимо ответил он, козырнув. На высоком лбу капитана блестели мельчайшие капельки, с легкими порывами ветра доносился сладковатый запах его пота. Шея Буша потела и чесалась под мундиром, но чтобы обтереться влажной губкой в каюте, нужно было достоять час вахты, и Буш знал, что за это время ему станет значительно хуже.       Капитан в сером халате вышел из каюты и прошел по палубе до баковой помпы. Каждый раз, когда Бушу случалось присутствовать при купании Хорнблауэра, он старался не смотреть, — но на корабле было не так много развлечений, чтобы это действительно получалось. Первое воспоминание о юном Хорнблауэре, купающемся на «Славе» после боя, до сих пор было очень отчетливо: худой, как бом-брамсель, белокожий, вертящийся и прыгающий под блестящей на солнце струей. Мокрые мелкие кудри, сияющие восторгом и веселостью глаза. Он был так молод, так заразительно счастлив тогда; его свободе завидовал даже исполняющий обязанности капитана Бакленд. Было, чему завидовать: будучи старше на 25 лет, но не обладал ни дипломатией, ни находчивостью, ни решимостью своего подчиненного — где-то сейчас Бакленд? Буш берег это драгоценное воспоминание. Нельзя сказать, что вид красивого голого молодого человека оставил его тогда равнодушным, но… Буш думал об этом юном, но таком серьезном и способном лейтенанте с почти братской нежностью: о его скрытности и отчаянной искренности в желании исполнить долг как можно лучше. В Самане после взятия крепости, одуревший от жары, голода и бессонницы, он боялся, что тщедушное тело Хорнблауэра не выдержит испытаний. Он помнил виноватое грязное лицо Хорнблауэра, понявшего, что Буш проверяет исполнение своего приказа напиться из колодца. Уже позже Буш узнал о существовании другого Хорнблауэра, который был значительно честнее, сильнее и — да, — человечнее того, который показывался обычно. В моменты тяжелых испытаний настоящий Хорнблауэр брал верх, и щуплый, аристократически сложенный юноша показывал чудеса выносливости и силы. Морской пехотинец воротом поднял ведро, и Хорнблауэр схватил его, поднес к губам, отклоняясь назад для равновесия. Он пил и пил, пока ведро не опорожнилось, а вода ручьями текла по его груди и по лицу. Хорнблауэр поставил ведро и улыбнулся Бушу, по его бледному от усталости лицу все еще текла вода. Взгляд был совершенно шальной. От этого зрелища у Буша, успевшего попить из колодца прежде, вновь разыгралась жажда. Якорь мне в глотку! С тех пор Буш боялся однажды не скрыть этой жажды и потерять доверие Хорнблауэра. Скрывать такое — все равно, что пытаться провезти табун лошадей в трюме без ведома капитана.        Горацио скинул халат, Полвил начал качать помпой морскую воду, Буш впился пальцами в деревянное ограждение шканцев, а взглядом — в обнаженную фигуру. Хорнблауэр давно перестал быть щуплым, у него были длинные жилистые ноги и поджарая задница, на спине скульптурно напрягались мышцы и выпирали острые лопатки: капитан тер себя пемзой. Буш задыхался от духоты. Восторг перед незаурядными способностями капитана смешивался с самой ядреной похотью, на какую только способен моряк после полугода плавания. От холодной воды у Хорнблауэра перехватило дыхание: это видно по сильным и порывистым движениям ребер. Его бледная кожа сейчас прохладная и гладкая, она покрывается красными пятнами от контраста температур. Вот например, в основании шеи… Помпа перестала качать воду, капитан набросил халат и повернулся, с веселой ухмылкой поймав взгляд Буша. От жары перед глазами Буша плавали темные пятна — и видение белых ягодиц и длинных пальцев, сжимающих кусок пемзы.        Передав с восьмой склянкой вахту лейтенанту Джерарду, Буш поспешил в пустую каюту, где поспешно снял тесный мундир и с наслаждением вылил за шиворот кувшин горько-соленой забортной воды. Стоя в мокрой рубашке, с приспущенными штанами, упираясь в тонкую занозистую переборку левой рукой и прикрыв глаза, он яростно дрочил. Горацио ведет узкими ладонями по своим бокам, ребрам, бедрам, ягодицам. Порочно-длинные пальцы повторяют каждый изгиб бледного тела. Буш не видит его лица, он подходит сзади и кладет свои, оказавшиеся большими и горячими руки поверх изящных и прохладных, и они движутся вместе. И вот его ладонь скользит по мягкому животу, и это уже член Горацио он так резко ласкает, и это в плечо Горацио он впивается зубами, заглушая стон, и должно быть, это Горацио так сладко, так сильно кончает в его руке, забрызгивая семенем переборку…        — Дьявол бы побрал вас, сэр, — горько шепчет Буш, обтираясь мокрой губкой и рассматривая наливающийся кровью след от укуса на своем предплечье.