Война движется — квантовыми скачками, пульсирует расширенными зрачками, состоит из сложных смыслов, частиц простых. Это же космос, мама, затяжное падение с высоты.
Утро Лизы началось с нехорошего предчувствия. У вас бывает такое, когда просыпаешься и сразу чувствуешь, что сегодня будет что-то такое, что и словами не выразить? Непонятное, необъяснимое ощущение бренности и неизменности, как будто тебя за ночь превратили в статичный камень с обострённым седьмым чувством. Надо признать, чуйка у Лизы всегда работает на все двести процентов. Если есть предчувствие, жди беды. «Только бы не смерть, только бы не она, — думает Лиза, собираясь на построение, на завтраке и формальной перекличке. — Совсем уж обидно было бы умереть сейчас. Уже столько времени прошло, скоро, уже скоро конец всему этому пиздецу. Осталось капельку потерпеть». Сборы на особое обучающее задание проходят с трепетом, волнением в животе и лёгкой дрожью в коленках. В голове вьется железная змея вокруг черепа, сдавливая сильнее с каждым витком. Из своей землянки Лиза выходит так, словно к ногам привязаны огромные едва ли подъемные булыжники — почему-то она сопротивляется самой себе. Видимо, не зря. — Сержант Неред! — кричит Климов, только увидев выходящую без энтузиазма Лизу. Она должна идти на обучение с Климовым, это то, что ей сказали вчера. Только что-то в лице капитана подсказывает, прямо кричит: «Шухер, братва, сворачиваемся нахер!» — Да, товарищ капитан? — оборачивается сержант так, что шуршит экипировка, надетая специально перед заданием. — Твоё задание отменяется. Ты нам нужна здесь. Она приподнимает бровь и старается унять поднимающуюся в теле волну беспокойства. «Всё будет нормально, просто, всё нормально. Лиза, блять, дыши!» Лиза наконец-то делает вдох и на выдохе говорит: — Нападут на позицию? Капитан кивает, крутя ус. Лиза видит, что Климов обеспокоен, но старается держаться и не выдать то, что его волнует. — Твои вылазки временно прекращаются, — снова начинает он говорить, но старается не смотреть на Лизу, а куда-то в сторону. — По приказу сверху, мы должны отступить. — Как?! Мы же только начали продвигаться вперед! Волна беспокойства сменилась на волну негодования, а потом возмущения и несвойственного патриотизма. Как можно уходить отсюда, сдавая позицию, чуть ли не на треть отодвигаясь от границы. Отдать треть страны?! Да пусть меня съедят собаки, не позволю! — Таков приказ, мы не смеем перечить... — Климов молчит некоторое время, пытаясь подобрать слова. — Тебя вскоре переведут в другой взвод. Дальше от границы. Думаю, к реке Лена. Глаза девушки округляются, а винтовка начинает медленно сползать с плеча, но Лиза успевает её вовремя поймать. По позвонкам бежит ток с такой силой, что хочется выть от боли. Нервы на пределе, от напряжения сводит скулы и дёргается уголок губ. — К-как переведут? Я никуда переводиться не буду! С несвойственной суровостью и сиплостью, без отеческой любви, скорее даже с досадой и разочарованием Климов говорит, что Лиза ценный снайпер и что никто её не будет спрашивать. В голове Лизы бардак. Что это за хрень? Зачем перевод, если этот взвод тоже перебросят? А если в ещё большее пекло? Неужели Владивосток? Туда, откуда выбираются лишь счастливчики. Ни за что не пустит, встанет на пути, скажет: «Только через мой труп!» И падёт… — Но я нужна тут! — Я старался... как мог отстаивал тебя, но это выше моих сил и полномочий. Приказ. — Приказ... — очень горько заканчивает Лиза и отходит. Прилично отдалившись, она начинает материть всё, на чём стоит свет. Её не радует то, что в более безопасном месте у неё больше шансов выжить и невредимой вернуться домой. Почему-то именно сейчас сердце предательски тарахтит и гремит, как заведенный сломанный мотор. В солнечном сплетении всё сжимается, перекрывая лёгким доступ к воздуху. Мелкой россыпью дрожи от шеи до кончиков пальцев мурашки бегут по коже, словно прилипая к нервным окончаниям. Как же израненный Кашин? Кто будет его оберегать? Кто будет ему доставлять тысяча и один неловкий момент, опасный момент, милый момент? А кто будет защищать её и греть, когда очень холодно? Кто будет отдавать свои последние силы, чтобы вытащить непутёвую из задницы? Кто будет делиться счастливыми моментами и создавать новые? Кто?! Сердце ёкает. Кажется, никто. Сердце болит. Натурально, без прикрас. Просто стонет, плачет, дребезжит, разбивается с каждым новым ударом всё сильнее, трещина всё больше. Кто такой для неё лейтенант Кашин? Раньше она бы ответила: «Заносчивый грубиян и редкостная тварь». Что изменилось с тех пор? Сердца стук. Сейчас Лиза не знает, что ответить на это вопрос. «Может… друг? Вряд ли, конечно, я для него друг, но для меня… Наверно, друг…» А в голове молоточек: «Не бзди, девочка моя! Обманываешь всех вокруг, его и себя!» Вот он. Стоит спиной к ней, не поворачивается, хоть и слышит, как она заходит. Он всегда слышит. Даже не подал виду, что знает. Продолжает чистить оружие. Вдохнув побольше воздуха, Лиза разрезает звенящую тишину землянки: — Климов сказал, что меня переведут. — Я знаю, — жестко прерывает её слова Кашин, даже не повернувшись и не удостоив внимания Лизу. Вот так. Без лишней теплоты в голосе, грубо, чётко, как отчитался. Как при первой встрече, такой же колючий, холодный, замкнутый. От этого в миллион раз больнее. — Ну, раз знаешь. Лиза вздыхает, едва сдерживая подбегающие слёзы, и выходит из землянки. Не в силах она больше это терпеть. Нет желания видеть этого ужасного, ужаснейшего человека! Хуже свет не видал! Кашин, как ты мог? Как ты мог влюбить в себя своим таким спокойным, уютным теплом, скрываемым ото всех, а потом снова закрыться, огородившись колючками? Повернувшись, она оказывается возле него совсем близко, невообразимым образом ощущая родное тепло. Взгляд устремляется на бледные тонкие брови, нахмуренные и грозные. Лиза смотрит на него, не ожидая ничего в ответ. Она знает, что он никогда слова не скажет в такой ситуации. Только молчание, которое будет угрожающе над ними нависать, давить, прижимать их друг к другу. Они и сами не понимают, как оказались в объятиях друг друга. Тонкий, едва ощутимый поцелуй сделает всё за них: им не нужны больше слова.***
А в окопах кипит жизнь. Ненасыщенная, обычная. С кровью, кишками, землёй и пылью. Осколками и снарядами, пулями и дробью. Выведенные на обучение новые солдаты под четким надзором Юлика и Руслана мрут, как мухи. Так всегда, эта позиция только для везунчиков. Наверное, все, кто до сих пор тут жив, имеет такую защиту, которой бы маг восьмидесятого уровня позавидовал бы. — Аккуратнее на поворотах! — кричит Руслан в спину Юлика, которого чуть не присыпало землёй от разорвавшегося снаряда. Эта юла, которая имеет почему-то звание сержанта и ещё не валяется где-то в окопе с простреленной башкой, носится туда-сюда, мельтешит перед глазами — И без тебя знаю! За собой лучше следи! — кричит, надрываясь Юлик, нахмурившись. Повинуясь какому-то неизвестному душевному порыву, Руслан притягивает к себе «юлу» и целует его. — Даун! Адреналина захотелось? — продолжает орать Юлик. — Так ты ещё трахни тут кого-нибудь, точно взорвёшься от переизбытка чувств! Смех вырывается из груди обоих, но Юлик продолжает дальше бурчать. Руслан знает, что тот не выспался. Ему мешали новенькие, которые сейчас один за одним загибаются от пуль и снарядов. Единицы стойко защищены фортуной. Рядом прогремел взрыв. Инстинктивно Руслан загребает под себя злого и бурчащего Юлика, закрывая его собой и ему уши своими руками. Раздается ещё один взрыв. Мощный звон. Ударная волна пробегает по всему телу, становится очень тошно. Ноги не слушаются, в голове шум как помехи в радио, всё вокруг шуршит. Чернота. То ли земля, то ли тьма. Так выглядит вечная тьма? Со звоном? Его кто-то дёргает, тормошит, пытается привести в чувство. В горле только тошнота. Хочется просто засунуть в рот два пальца и облегчить себе жизнь. Открывает глаза, но ничего не видно. Темно. Теперь ещё и страшно.***
— Что это было? — спрашивает Лиза, боясь открыть глаза. А Кашин молчит и смотрит на неё. На её едва уловимые веснушки, мелкие, мелкие. На её широкие, выразительные брови. На волосы, сереющие с каждым днём всё больше и больше. На губы, которые он осмелился поцеловать. «Кашин» и «осмелился»… Удивительно, что творится! Эти два слова встретились в одном предложении. Всё, ребята, тушим свет, варим свёклу, это катастрофа! — Мне надо идти, — тихо говорит Кашин, почти одними губами. Снова идти геройствовать. Бросаться под пули, рисковать жизнью, быть тем, кто отвлекает на себя основное внимание. Быть мишенью. Целью. Оружием. Ценой своей жизни. Ради мира. Ради тех, кому ещё предстоит счастливая жизнь. Ради неё. Для неё. Лейтенант отпускает лицо сержанта с такой неохотой, что руки сковывает немота и адская боль. Её легко коснуться, но сложно отпустить. Мог ли Кашин подумать, что эта дерзкая, незнающая своего места девчонка так западёт ему в душу? Догадывался ли? Всё возможно. Он уходит медленно, будто ждёт, что его она остановит, растягивает секунды на минуты, замедляя ход времени. Кашин помнит её глаза всегда. Помнил и будет помнить. В спину наконец врезается вырвавшийся против воли крик: «Я не хочу, чтобы ты умер!» Кашин, довольный, останавливается. Она смогла. — Пойми же, это всё не игры какие-то! Почему ты бросаешься геройствовать? Что ты хочешь этим доказать? Что ты умственно отсталый? И вновь её манера тараторить. Низкий, хрипловатый голос. Лиза не идеал женственности, она — проста, наивна, весела, по-своему груба, но всегда добра и честна. Он видит, как Лиза смахивает осевший на щеках песок, замечает, что она морщится, потому что песок неприятно щекочет кожу. Он всё видит. Всегда видел и будет видеть. — Ты уже всё давным-давно доказал. Лиза берет его за руку, пытаясь снять перчатку. Вдруг ни с того, ни с сего Кашин дёргается, дрожь пробирает по всему телу. Лейтенант отходит на три шага, стараясь успокоиться. Глупая, глупая Лиза! Очень глупая девчонка! Такая милая глупая девчушка… — Ну и нахрена? Я... — её голос дрогнул, — я каждый день, каждый бой, каждый раз не нахожу себе места. Думаю, что с тобой случится что-то плохое. Зачем тебе это? Он поворачивается вплотную к девушке, скинувшей с плеча винтовку и мешок на землю. Его руки овивают тёплым пленом голову снайпера, прижимая её лоб к его губам. Вкус земли и грязи осел на губах уже давно, а этот новый — пепла и тёплой кожи. — Неужели ты влюбилась в меня? — с нежным укором спрашивает Кашин, пристально глядя в похожие глаза. Совсем на него не похоже, но... Его оттенок радужки цвета голубого льда, её — небосвода в ясную погоду. Кажется, Кашин тупеет. Стала бы Лиза так спокойно реагировать на их поцелуй, не будь у неё чувств? Кашин, очнись! Земля вызывает лейтенанта дебилов, приём! Лиза опускает ресницы, присыпанные пеплом, и машет отрицательно головой. Взгляд лейтенанта падает на тонкую бледную полоску губ, которая рассечена новым маленьким шрамом. — Война для меня стала жизнью. Её не надо бояться. До Кашина наконец доходит всё то, что сейчас происходит. Поцелуй, мысли, этот вопрос — всё стремительно проносится и озаряет. Он может ей открыться, она этому только рада. Возможно ли, что всему этому бреду пришел конец? Уже нет смысла жертвовать собой, есть смысл жить дальше! — Нет... — надрывно, с хрипотцой смеётся Лиза. — Не-е-ет... ты мне врёшь. Это из-за Леры, да? Она поднимает глаза, встречаясь с тяжелым взглядом Кашина, который он тут же отводит. Как до неё не дойдёт… Говорить нет смысла — не поверит сейчас. Остается только ждать, когда её ураган успокоится, и Кашин сможет снова обнять Лизу, согреть на дежурстве после падения в болото, рассказать историю у костра, спеть с ребятами, снова жить. Его руки машинально выпускают лицо девушки, исказившееся в усмешке. — Значит, я права. Она поднимает винтовку и мешок, закинув их снова на спину и похлопав по плечу Кашина, и уходит на дежурство с сослуживцем. Позже Кашин будет жалеть, что не остановил её и подумал, что у них ещё много времени.***
Ночь. Небосвод укутывает туман, скрывая яркие звёзды, цвет дорогого фиолетового сереет, становится блёклым. Сквозь облака тускло светит лунный месяц. В воздухе пахнет ужином: каким-то едва съестным мясом и пригоревшей кашей; и свежестью леса: сочная трава, прохладный ветерок и разряженный воздух. У ворот стоит две фигуры: мужская и женская. Видны очертания автоматов, утеплённой формы, похожей на объемные мешки, и профили лиц, когда они поворачивались друг к другу и тихо переговаривались. Наконец, подойдя ближе, чтобы не напрягать голос, девушка заводит важный для неё разговор: — Знаешь, я тут подумала… Я хочу вернуться на фронт. Парень фыркает, автомат издает то ли щелчок, то ли скрежет от неаккуратно убранной с него мощной руки. — Этого ещё не хватало! Не неси фигню, Поль. Полина закатывает глаза, потому что ожидала такой ответ. Вот эта «беспричинная» боязнь за её жизнь уж слишком удручает медсестру. К лицу приливает кровь, становится сложнее дышать. Возмущение может взять верх в любой момент, важно держаться, не сорваться и помнить: это всё-таки человек, которого она любит. И он её любит. Он не желает ей зла. — Я серьёзно. На досуге сидела, думала… и поняла, что не могу сидеть, смотреть, как все сражаются, дают отпор, а я — нет. — Но ты сильно помогаешь в тылу, как прекрасная медсестра. Всё это глупости, не накручивай себя. Иногда, правда, кажется, что этот «любимый человек» хуже страшнейшего врага и желает тебе самого ужаснейшего. — Коль… — Давай закроем эту тему раз и навсегда. Ты не пойдёшь снова на передовую. Я тебя никуда не пущу. Здесь и так ад, жизнь не сахар и у медсестёр, а ты захотела поиграть в мать Терезу, несущуюся под пули? — Николай говорит очень сурово, почти приказывает. Полина очень недовольна этим тоном, как ей всё запрещают, излишне защищают. Она сама может постоять за себя! — Если ты забыл, то я уже служила как солдат. И никакая я Вам не мать Тереза, старший лейтенант Соболев! Полина делает явный намёк на то, чтобы Соболев смягчился. И он это делает, немного неловко, между строк извиняясь: — Только не злись на меня. Ты же прекрасно понимаешь, что я переживаю за тебя. Была бы моя воля, я бы тебя домой отправил, а ты на рожон лезешь. Не надо так. — «Нет» так «нет», — сдается Полина, опуская голову в пол, но не вывешивает белый флаг. Первые проигранные дебаты не говорят о проигранных переговорах, а лишь подстёгивают. Больше нет желания разговаривать. Та тема, которая трепещет в груди, жёстко раскритикована и закрыта. Больше нет желания стоять под ночным туманным небом, под тусклым месяцем, на прохладном свежем ветру. Здесь и сейчас тихо и спокойно, а завтра… будет снова война. Хочется просто спокойствия всегда. Хочется домой.