— Итак, господа, обратите внимание, как они торопятся! Огонь! Их гонит ледяной огонь, господа, который жарит им пятки! — и Клавдий перешёл на столь бешеную скороговорку, как будто он сам соревновался с кем-то в быстроте речи. Надо было отдать должное его таланту: каждое слово он произносил отчётливо и ярко, и каждое отдавалось эхом в ушах незадачливого зрителя, — ах, да, господа, они же все босиком. А вы, господа, вы, вы ходили босиком по снегу? Я — нет, господа, но я не думаю, что это слишком приятно, а потому — вперёд! Вперёд! Вперёд!
На этих словах все шестеро в комнате Эммы с улыбкой переглянулись.
— А вот Наставник говорил, что это истинное наслаждение, прожил до ста лет, и никто так и не увидел его умершим… — не выдержала одна.
— Госпожа Очевидность вновь почувствовала себя на уроке и открыла свой фонтан прописных истин… Ты станешь директором школы, Твилл, — не замедлил прозвучать ехидный ответ.
— Не раньше, чем ты займёшь место Сноу в Капитолии, Пэйлор.
— Когда я займу его место, я назначу тебя ректором главной капитолийской Академии.
— Не надейся, что я вот так возьму и забуду твоё обещание, мисс Шэнк.
Пикироваться с отличницей было для Пэйлор одной из вечных забав, от которой она не могла отказаться даже сегодня. Тем более, что Твилл, в отличие от забитой Эммы, замкнутой Беаты или основательной Лилиан, охотно поднимала перчатку, что во всё остальное время было для всей их компании приятным развлечением, когда улыбающаяся Цецелия…
— А что же наша Цецелия? — продолжал разоряться Темплсмит. — Она никуда не торопится, господа! Она по-прежнему наблюдает со своего стартового диска над всем происходящим. Она — как генерал на поле боя? Тем временем, двадцать два трибута преодолели половину расстояния до Рога. Знают ли они, что у них под ногами, господа?.. О! Трибут из 10-го! Что с ним?! Гос-по-да! Под ногами лёд, подо льдом вода! Хо-хо! Трещина, господа! Рог Изобилия стоит на острове посреди замёрзшего озера! Которое, господа, не очень-то зам-м-мёрзшее, исключ-чительно между нами… Да! Где трибут из 10-го? Пушка! Как кто-то сказал: «Оно утонуло!» Ха! Трещина становится шире и шире! Весь лёд идёт трещинами. Вы только посмотрите! В первом секторе самые сильные разрушения там трое. Девушка-профи из 2-го, парень из 5-го и девушка из 7-го… А! Сектор два! Терри из четвёртого — бултых! В 4-м хорошо умеют плавать в тёпленькой водичке! А вода-то хол-лодная! Терри уже разогрелся на бегу, и его сводит судорога. Послушайте, господа, как яростно он кричит! — Темплсмит сделал паузу, чтобы зрители в прямом эфире услышали последний нечеловеческий вопль Терри… — Прям слон, увидевший мышь! Пушка!
На происходящее на ледяной арене девушки смотрели со всё большим отвращением, но с их подругой пока всё было более-менее, насколько это было возможно, и, хорошо это или плохо, их не очень-то интересовали проблемы всех прочих.
— Купание ей сейчас будет совершенно ни к чему… Смотрите туда! — голос Беаты неожиданно из спокойного стал очень встревоженным.
— Надеюсь она видит, что к ней приближается разлом! — Лилиан, как обычно, пыталась вселить в подруг уверенность.
— Целли, беги! — взвизгнула Эмма, — Ну же! Давай, Целли!
Девушка на экране, словно услышала подруг и соскочила с диска. Она побежала по длинной дуге, старательно обегая словно тянущиеся к ней ветвящиеся языки трещин.
— Отлично! — наконец раздался голос Корнелии, напряжённо всматривающейся в экран, — если сумеет себя как следует разогреть, включить внутреннюю печку, то её хватит часа на четыре… Больше и не потребуется…
— Так, а что у нас господа в секторе два? — вновь напомнил о себе кричащий во весь голос Темплсмит, — если поторопитесь, в верхнем углу экрана увидите кончики пальцев Седьмой. Пушка! А что же Вторая и Пятый? Вторая ползёт по кромке льда. Смотрите как она ищет, за что бы ей уцепиться! Это фантастическая борьба за жизнь, господа. Остров. Остров рядом, Пракседис! Ты же можешь, ты же профи! Давай, Пракседис! Пятый в воде, но что это? Он не тонет, он хватается за края, он пытается выбраться. Помнит ли Пракседис про перемирие? Даст ли ему руку? Спасёт ли врага?.. Браво! Пракседис пытается ударить его пяткой по носу, господа! Мим-мо! Она промахивается, и Дон хватает её за ногу. Её рука скользит по льду, и оба в воде… В ледяной воде…
— Дай мне твой тапок, Эмма! Я запущу в него, чтобы он заткнулся, — с гневом крикнула Пэйлор, — или сама брось.
— Будь проклят, негодяй! — голос Корнелии был, напротив, тих и спокоен, но этот отклик на два пушечных выстрела, поверг собравшихся в комнате Эммы в молчание. Тем временем, семнадцать из двадцати четырёх добрались до острова, на котором находился Рог. Три из шести секторов были совсем не затронуты разломами. О перемирии они помнили и открыли первый ящик:
— Смотрите, ищите! — раздавались голоса с экрана, — найдём одежду, уйдём к лесу по целому льду и начнём игру.
— Ничего путного нет! Мечи только.
— Давай второй ящик! Вы там, вскрывайте третий.
Какая-никакая, это была пауза, и Корнелия попросила Эмму подать ей укулеле.
— Помянем погибших! — в голосе проповедницы послышался тон, не признающий возражений.
Если бы кто посмотрел на Корнелию Негри со стороны, то мог бы подумать, что она фанатка Голодных Игр. Такие встречались в немалом количестве в Капитолии. В начале трансляции они заказывали себе форму трибутов, облачаясь в неё во время очередного просмотра. Сегодняшний костюм мисс Негри был один в один, как на Цецелии, только майка и шорты были застираны до полнейшей потери цвета… Потом, по прошествии многих лет будут рассказывать, что когда Корнелии было пятнадцать, её мать Аманда приготовила к Жатве новое яркое платье и туфельки, стоившие ей целого состояния, но дочь проявила строптивость:
— Дочь! Ты что, пойдёшь в этом на Жатву? Ты же нарядилась, как на казнь!
— Мама, неужели и ты считаешь ЭТО праздником?
— А если тебя выберут? Ты вот так и поднимешься в капитолийский экспресс?
— Поднимусь. И скажу тебе больше, как поднимусь, так и спущусь с него на перрон Капитолия. Не возьму ни одну из их тряпок!
— И ты выйдешь босая в толпу капитолийских зевак? И тебе не будет стыдно?
— Мне — нет! Пусть им будет стыдно, мама! Пусть им будет стыдно за всё, что они делают с нами! Пусть стыдно будет вашему през…
— Молчи! Корнелия, молчи! Тебя повесят за твой длинный язык, а с нами… с нами… а мы…
— Мама! Клянусь тебе, пока вы с папой живы, я сделаю всё, чтобы никому не давать повода оставить вас без моей поддержки.
Бравшей у неё кровь капитолийской тётке, что хмыкнула на её внешний вид, Корнелия сказала, что именно такой необычный для церемонии наряд подчёркивает её неземную красоту, и пришла она босой оттого, что обувь нужна лишь тем дурнушкам, кто хочет скрыть от всех свои уродливые ноги, и от неё отстали. Не отправлять же её домой, в конце концов. И вот уже на третью Жатву она выходила в одном и том же…
***
— Посмотри, Клавдий, какой занятный типаж!
— О ком ты, Тигрис? По-моему, трибуты от Восьмого в этом году заурядней некуда!
— А я и не о них! Я вот о той девчонке, которую никуда и не выбрали… вот тут, на стоп-кадре, — и распорядительница показала застывшее лицо Корнелии, которое ловким движением рук было расширено до размеров экрана — смотри какой огонь пылает во взоре, словно мои усы хочет подпалить… Надо будет подумать на будущий год, как отыграть эту тему…
***
Тьмою объяты долины,
Души страдают во мгле:
Сколько убийствам невинных
Длиться на бедной земле?
На укулеле Корнелия играла плохо, так, побренькивала несколькими аккордами, да и петь, по большому счёту, не умела. Тихонько мурлыкала себе под нос слова песни, хорошо известной всей их шестёрке:
Гнутся от ветра колосья,
Треплет их ветер лихой
И безвозвратно уносит
В вечное пламя с собой.
Сама ли она придумала эти нехитрые слова, или их автором был кто-то из Посвящённых, видевших своими глазами Наставника? Откуда к ним пришёл незатейливый мотивчик? О том часто подруги спрашивали проповедницу, но ни разу её ответы не могли удовлетворить их любопытства. Им всем так хотелось бы, чтобы одна из них была бы поэтом, но никто не мог поверить, что поэт может вот так запросто сидеть с ними на одной тахте. Ведь поэты живут в Капитолии, душатся ароматными одеколонами и носят отливающие серебром и золотом пиджаки, а не гуляют босиком по задворкам дистрикта в застиранных шортах:
Смертный огонь пожирает
Хрупких колосьев снопы,
Сердце в печали взывает:
«Где же вы, братья мои?»
Но кто бы ни сочинил эту и другие песни, у Корнелии отлично получалось одно — выбрать момент, когда та или иная были не только уместны, но и просто необходимы её подопечным. Вот так и сейчас, подавленные и разбитые увиденным на экране, девушки вжались друг в друга, и глухо, как из закрытого колодца, с дрожью в голосе подпевали, как если бы эта поминальная песнь была их единственным утешением и единственным источником надежды:
Всяк, кто узрит их страданья,
Гибнущих души зовет.
Кто прекратит наказанье?
Кто же невинных спасет?
