Горноцветы

Однажды утром к Хелю пришла мысль: Одавинг был к нему безмерно бережным. Этот дракон доставил его в Скулдафн, надо отметить, быстро, и никакой дурноты сидящий на чешуйчатой шее Хель тогда не почувствовал — если не считать ненавязчивого помутнения где-то под ребрами, которое сразу же вытеснил горный воздух. Алдуин же… Далеко не столь милостив. Хель догадывался, что Пожиратель Мира довольно редко демонстрировал любого рода жесты доброй воли. Еще реже — делал это без наводки Накрина. В том, чтобы смягчить пламенный драконий нрав, и заключалась его работа, а потому Хель был уверен: без иссохшей руки жреца в этом деле не обошлось. Обыкновенно утро Хеля ничем примечательным не отличалось: он читал, тренировался, тренировался читать древние, почти стертые с бумаги символы уже погибших языков, лип к Накрину с вопросами… Обыкновенно утром ему точно не предлагали прогулок, а тем более — вне храма. — Поохотимся, — скорее приказал, чем предложил Алдуин, а затем, чуть помолчав, добавил: — внизу. Я хочу испытать твои навыки в действии. И потрясенный невероятно щедрым предложением, Хель умчался готовиться к этому крохотному, как он думал, приключению, совсем позабыв уточнить некоторые детали. Например, где, как и на кого они будут охотиться. Благо, годы, что он жил от сражения до сражения, приучили его не покидать безопасных мест беззащитным. Ведь не будь на его плечах потрепанного доспеха, Хель бы, наверное, истек кровью… — Я готов! — заявил Хель и даже позволил себе улыбнуться, встав перед Алдуином. И без всякого предупреждения дракон вцепился в него лапами, со скрежетом выбив когтями искры; взмыл в небо, с легкостью подхватив тело Хеля, будто он был перышком. Крик человеческого ужаса разнесся под самыми небесами и утонул в лучах восходящего солнца. Но даже при большом желании у Хеля не получилось бы порадоваться теплому свету в очередной морозный день. Хель непомерным усилием воли заставил себя не трепыхаться в цепких драконьих когтях и замер, схватившись руками за мощные лапы. Этот безумный полет длился недолго: Алдуин плавно снизился. И хотя приближающаяся земля создавала ощущение, что Хель сейчас расшибется в лепешку, его посадили в какой-то мере аккуратно. Беда только, что в кусты репейника. Оседать в них было не очень приятно, но ноги не держали. За попытками встать Алдуин наблюдал насмешливо. — Тебя поднять? — Как в Скулдафне? Не надо. Что это… — он запнулся, подыскивая слово, которое было бы недостаточно оскорбительным для немедленного съедения, но достаточно крепким, чтобы выразить чувства, — Что это за скампово дерьмо, Пожиратель? А если бы я свалился и умер? — Я держал тебя очень крепко. — Так, что доспех начал трещать! Вниз я бы летел еще и голышом? — Ты не простудился бы так быстро, — Алдуин фыркнул. О человеческом смущении он не знал ничего. — А что до смерти, разве не смог бы стать бесплотным? Хель не был уверен. Орать в небе у него получилось, но от страха. Слова же после того, как драконьи души перетекли в пасть Алдуина, давались тяжело. Даже спустя длинные часы размышлений ни одно из них не получалось так славно, как когда звучало вместе с призрачным ревом. Накрин предупреждал, что так будет, даже подбадривал, рассказывая, как и сам посвящал Крикам долгие годы, но факт этот огорчал только сильнее. Хелю не хотелось провести всю молодость в келье, питаясь супом из горьких корешков. Мечталось о ветре, о свободе, о лесе… в котором он и находился. Березовые верхушки словно переглядывались и шептались между собой, а косые солнечные лучи, что струились между их веток, падали на бурую листву. Поздняя осень одарила деревья золотом и багрянцем, а потом безжалостно сорвала их на землю, но горделивые и изящные березки не утратили своей красоты, танцуя с ветром и взмахивая белыми ветвями, словно тонкими руками девушка. В слегка морозном, напоенном ароматами земли и дерева, воздухе, слышались встревоженные вскрики птиц, что еще не улетели. Они переплетались и с журчанием ручья в тени. На его берегу, слегка припорошенном снегом, алела россыпь ягод шиповника. — Где мы? — Хель встал с земли. Он не знал эту рощу, но готов был любоваться ею. Скулдафн, величественный и загадочный, восхищал, но чем длиннее становились ночи, тем более скорбно вздыхали тени в темных углах храма. Их стенания приходили и во сны. Тут же, хоть земля и готовилась ко сну, чувствовалась жизнь. После ледяного ветра вершин здешний казался почти ласковым, и то тут, то там трещали ветки под легкими шагами невидимых зверей. Алдуин был самым красивым из них. И самым громким. — В моих владениях, — ответ не объяснял примерно ничего. Своим Алдуин считал весь Скайрим, если не мир. — Накрин хочет суп. — Что? — Суп. Ваша человеческая еда. Он говорит, зимой ты сильно исхудаешь, но ты и так худой. Поймай дичь, которую сам желаешь. — Я безоружен. — Дова охотятся клыками, когтями и Голосом. — Ты видишь у меня хвост?! Алдуин не ответил. Скользнув по Хелю задумчивым взглядом, он снова расправил крылья. — Постарайся закончить до вечера. И он взмыл вверх, резко хлестнув Хеля снежным порохом по лицу. Только верхушки берез покачнулись, да облака на миг разошлись, когда черное пятно исчезло среди них. Кричать хотелось очень сильно, но неприличных слов Хель еще не знал. Он остался один. Но было ли это так уж плохо? Осторожно ступая по укрытой вуалью инея траве, Хель размышлял над тем, что делать дальше. Алдуин не мог оставить его тут надолго, — не после того, как все силы отдал, чтобы поймать, — но его замыслы не были понятны. Нрав дракона напоминал ветер, который то ласкал, то готов был бросить в самую гущу приключений. Хель был уверен, что обязательно нужно припомнить это Алдуину, хоть он пока понятия не имел, как. Каким вообще образом можно отомстить громадному дракону, от рогов до кончика хвоста закованному в прочную броню из чешуи? Способному перекусить шею, не прилагая особых усилий? — «Я хочу испытать твои навыки в действии», — вздохнув, вслух повторил Хель. Это было даже обидно: после убийств драконов разве возникали сомнения, что и с каким-то оленем он справится? Конечно же, тогда у него была секира, но и охотиться с ней наперевес было бы смешной затеей. Он остановился у ручья, присел. Мороз не сумел коснуться весело журчащей воды, и льду не удалось сковать его бег. Задумавшись, Хель сунул руку в воду и, ругнувшись, тут же ее отдернул — кисть прошило холодом. Остервенело растирая мокрую ладонь, он стал приглядываться. Между красных ягод виднелась дорожка заячьих следов, чуть дальше ее пересекали отпечатки лисьих лап… Следуя звериной тропой, Хель наткнулся даже на волчьи. Значит, стоило опасаться хищников, но и охотиться было на что. Его устроила бы любая дичь, но маленький огонек недовольства не давал согласиться на легкую победу в этом странном состязании. Алдуин должен был признать, что зря бросил его среди этой глуши. Чахлый заяц ему был не нужен — его интересовала хорошая добыча. Укрытая кое-где объеденными ветвями кустов, неприметная тропинка была вся истоптана изящными копытцами. Выбрав подходящий камень, Хель выбил в коре одного из деревьев небольшую насечку, как бы пометив, откуда начал путь, и устремился по следу. Когда-то он и сам не выходил из сиродильского леса, потому что для разбойника не было укрытия лучше. Осторожно ступая в переплетении косых лучей и древесных теней, Хель размышлял над тем, сколь многое поменялось с того времени. Стоило сбежать от своей же банды в Скайрим, и жизнь сделала крутой поворот: сперва вместо богатых повозок он выслеживал драконов в небе, а теперь и вовсе стал охотником, как когда-то родители. Потому что один конкретный дракон улетел. Роща потихоньку редела, и тропки, которые выбирал неизвестный олень, становились все просторнее, размашистее. С одной стороны, продвигаться Хелю стало значительно легче, а с другой… Знаки, которые указали бы на присутствие выслеживаемого животного, также встречались все реже. В какой-то момент он стал искать не только объеденные, сломанные и примятые веточки, но и то, во что они превращались после попадания в олений желудок. Интересно, не осудил бы его Алдуин, расскажи Хель о своем разбойничьем прошлом? Накрин говорил, что его повелитель выбирал служителей из-за их талантов, а после вхождения в орден даже происхождение стиралось. Говорил, что это пресловутое прошлое не имело никакого значения, когда жрецы и их боги судили об умельцах. Но в своих навыках Хель не был уверен, а Накрин не напоминал того, кто вышел из низов. Странной казалась мысль, что он, не Довакин, потратил на Крики еще больше времени, чем Хель, которому Слова Силы давались тяжело. Забавно, что именно наставничество человека, а не дракона, помогало ускориться, но Накрин не был щедр на объяснения — настолько, что порой возникала мысль использовать раскаленные клещи… Хотя вряд ли и они смогли бы помочь разговорить мертвеца. Алдуин же подходил к обучению с огромным рвением, но и соразмерными странностями. Прямо как сейчас. Все мысли резко оборвались, и Хель затаил дыхание перед бесшумным шагом вперед. Молодая лань подняла голову, увенчанную изящными рожками. Зенитное солнце золотило усеянную пятнышками шерсть. Хель вдруг растерялся: а как он собирается убить это животное? И сомнения возникали отнюдь не из-за сочувствия. У него не было ни лука, ни ножа — только острый камень, который Хель сжимал в руке. Он годился ранить кору неподвижных деревьев, но вряд ли сумеет проломить лани череп, даже если каким-то чудом Хелю удастся зарядить им прямо в цель. «Испытать навыки в действии». Значит, Алдуин ожидал, что Хель воспользуется Криками… Мысли метались в голове, но ответ никак не находился. Вдруг вместо дичи он получит на ужин горстку праха? Шерстяную ледышку? Ни один Крик не подходил. А лань в одно мгновение может сорваться с места, скрыться в роще… Следовало мыслить, как дракон. Но размышляют ли о таком драконы вообще? Как быть? Хель не знал. Может, ему следовало охотиться на ежиков, раз уж он настолько бездарен? Вдруг Слова, будто сами собой, вырвались скорее, чем возникшая идея смогла обратиться в осознанную мысль: — Ран Мир Та! Казалось, все вокруг вздрогнуло от мощи Голоса. Глотку немного саднило, но это совсем Хеля не волновало. Главное, что лань, чуть качнув головой, посмотрела прямо на него и не бросилась в бегство, а напротив — сделала к нему осторожный шажок. Невольно улыбнувшись, Хель тоже шагнул ей навстречу, а затем еще и еще, пока не оказался совсем близко. Медленно он протянул к лани чуть подрагивающую руку и погладил шею. Как же было приятно коснуться этой мягкой шерстки! Лань внимательно наблюдала за ним своими большими блестящими глазами, но принимала ласку даже охотно. Где-то неподалеку опустилась на землю некрупная птица. Хель явственно почувствовал себя сказочным лесным духом. Теперь предстояло ее убить. Как, Хель еще не знал, и даже размышлять об этом пока не хотелось — разрушить такой волшебный момент он позволить себе не мог. Хотелось продлить его еще немного, растянуть удовольствие этого солнечного мгновения, засмеяться от щекочущего пальцы теплого дыхания… Тишину рощи словно рассек надвое ужасный рев. Похоже, не только птицы услышали Крик, но и еще кое-кто — и принял его, как вызов. Кряхтя, прямо на них несся тролль. Хель встал в боевую стойку прежде, чем смог оценить складывающуюся ситуацию — возымело контроль над телом нечто подсознательное. Даже испугаться он не успел. Затем иглой прошила голову мысль: такое решение более чем сомнительное. Оружия у него все еще не было, а голыми руками он мог разве что вырвать клок бурой шерсти прямиком с трольего зада. Глупо будет умереть вот так, с торчащими между скрюченных холодных пальцев волосками, когда еще недавно он почти на равных сражался с Пожирателем Мира. Юная лань, словно уловив его настроение, отпрянула от руки. Но не убежала — Слова дружбы все еще звенели между ветвей. Выставив рожки вперед, она смело понеслась на врага. И тем четче в их эхо вплелся отчаянный крик животного, когда когти тролля полоснули бок, прямо между пятнышек. На тронутую изморозью траву полилась темная кровь, заклубился пар, рассеиваясь в лучах солнца. Жизнь лани утекала вместе с ним. Страх ушел. Перед глазами застыло мгновение смерти, в ушах навязчиво звенел животный вскрик боли. Лани суждено было погибнуть… Но не так. Хель почувствовал, как жгучее пламя ярости разгорается в груди и поднимается вверх, силясь вырваться наружу. Что-то внутри словно оборвалось, гнев и боль огненной рекой выплеснулись наружу, сплетаясь в Слова. Теперь завыл тролль. Шерсть его вспыхнула, как ком тополиного пуха, и он забился в зашипевшей траве, стараясь стряхнуть огонь. Жаром обдало лицо: казалось, что его самого макнули в жаровню… На землю упала гигантская тень, и Хель, пятясь назад, задрал голову. Зря. Вдруг обезумевший от боли тролль кинулся к нему, и он не успел увернуться от удара когтистой лапы — упал, завалившись назад. Потрепанный доспех выдержал, лишь заскрежетал металл, но грудь пульсировала тупой болью. Заныла спина. Совершенно неуместно подумалось: Алдуин снова спасет Довакина…

***

Расположившись на уступе одной из невысоких гор, окружающих твердыню Скулдафна, Алдуин наблюдал. Неподвижно восседая на камнях, словно на огромном троне, он наслаждался последним теплом солнечных лучей и старался не терять из виду Довакина. Благо, его светлая макушка была как крохотное солнышко внизу — видная отовсюду с неба, как обыкновенное солнце с земли. Там, среди деревьев, воздух был наполнен ароматами земли и гниющей листвы. Небо пахло совсем иначе: чем-то колюще-свежим, морозным. Зимой. Алдуин не чувствовал прихода холодов, но замечал, как солнце становится скупее, а завеса между колдовством и явью тоньше. Каждый год напоминал Алдуину наскоро пролистанные книги, вереницу красочных иллюстраций на их тоненьких страничках, но люди… Люди ценили и книги, и года куда сильнее, чем он. Его смертные любили предзимнюю пору, а те, кто были уже их смертными, боялись и искали защиты. Алдуин помнил, как среди мороза ему приносили жертвы, как в его славу лучшие танцевали со стальными коготками, что звали клинками, и как жрецы объявляли, что час Голода не придет. Мир должен был еще жить и жить, пусть многое вокруг умирало. Зима забирала свою дань, как свирепая охотница, и Алдуин, наблюдающий за Довакином, решал, сможет ли тот ей противостоять. Хель блуждал по лесу, порой скрываясь за широкими кронами, но Алдуину иногда казалось, будто он кружится на одном месте. Затем он вспоминал: с высоты все кажется мелким, в то время как Хель мог пересечь большие для его размера расстояния… Всякий раз, когда Алдуин чувствовал, что скоро утратит терпение, он возвращался мыслями к этому прискорбному факту. И продолжал ждать. Алдуин насмешливо фыркнул, подумав: когда-то этот человек был ему безразличен, как и все прочие, а теперь он следит за каждым его шагом. Когда он впервые увидел Довакина в Хелгене, он, желавший испить крови и огня, не обратил на него ровно никакого внимания. И Алдуину не было дела до очередного крошечного смертного, пахнущего гарью и пеплом. Он думал: наказаны будут все. До единого. А кара его была проста, бесхитростна и жестока. Никто не должен был покинуть стен мертвого города, никто не должен был выбраться. Но он ошибся. Удачливый муравей в последнее мгновение сумел выскочить из разоренного муравейника. Досадная ошибка, казалось тогда Алдуину. Нужно ее исправить. Теперь он так не думал. Со вздохом нетерпения Алдуин прикрыл глаза. Долго, очень долго он ждал каких-то продвижений, но Хель то склонялся, разглядывая каких-то букашек у себя под ногами, то заглядывал под кусты. Охота шла медленно. Любой дова уже давно настиг бы свою добычу, но во всем, что не касалось борьбы с драконами, Хель оставался человеком. Слабым, осторожным. Это удивляло. Алдуину нравилось наблюдать за той дикой страстью, что горела в глазах его врага в кровавом бою или славном споре, но с каждым днем ее отголоски становились все тише. Было ли причиной тому поражение? Алдуин не знал таковых, но был уверен, что чувствовать себя поверженным отвратительно. Довакин нуждался в победе. Она приближалась с каждым его шагом, но сначала они были крошечными, затем нерешительными… Теперь он вовсе остановился. Но со временем Алдуину удалось разгадать замысел Довакина и даже оценить его. Он сам использовал бы Крик, чтобы убить зверя на месте, но Хель схитрил, чем заслужил одобрение Алдуина. Истинный дракон должен быть столь же умен, сколь и силен. Охваченный азартом, Алдуин не заметил, как стал постукивать хвостом об один из валунов. Хотелось запомнить каждое мгновение новой победы Довакина — а она была все ближе. Оставалось только подождать, когда лань упадет на землю. И когда следом за ней это сделает тролль. Но настроение его сменилось, пришла странная напряженность. Опасность он оценил не сразу, а потому и не забеспокоился. Смертные, пусть их Голоса и не были драконьими, могли камень стереть в порошок, что уж говорить о костях врагов. Перед лицом опасности они оттачивали свои навыки, пока Слово не становилось острым. Он не должен был волноваться за Довакина, ведь даже жрецы сражались между собой, а были они умнее безмозглого тролля… но не смотреть не мог. Что, если его охотник еще недостаточно обучен? Что, если слишком отвлекся на свои забавы? Что, если сейчас пострадает? Он сражался с дова, сам был дова, но в хрупком человеческом теле, и даже Крики давались ему с болью. Так, как этот, пламенный. Алдуин сорвался вниз быстрее, чем последние искры Огненного Дыхания взмыли вверх. Он ощутил, как теплая кровь брызнула на чешую, а когти впились в мягкую плоть. Хотелось брезгливо оттереть их, но Алдуина волновало не это. Пригвоздив тролля к земле, он наклонился к Довакину. Тот лежал, оглушенный, и Алдуин не мог точно определить причину. Он дышал, но не так, как должен был мастер Голоса или как человек вообще: он судорожно глотал воздух, хрипя на выдохе и свистя на вдохе. Алдуин склонил голову еще ниже, заставляя Хеля посмотреть в глаза. — Ты можешь встать? — Алдуин не знал, насколько сильным мог быть удар тролля. Накрин разобрался бы, но Накрина тут не было. Подумав, он протянул вперед крыло. Кажется, Хель и сам не знал ответа на этот вопрос. Он протянул вперед дрожащую руку и ухватился за один из шипов. Алдуин потянул его на себя и усадил Хеля. Главное, чтобы он не рухнул обратно. — Наверное, — он закашлялся. — Я… мне очень жаль, что я не смог сам, и тебе пришлось снова… Разглядывая Довакина, Алдуин рассерженно рыкнул: кожа на его лице, особенно вокруг рта, раскраснелась и словно растаяла от жара. Потемневшие губы покрывали глубокие трещины, а из их уголков, стоило Хелю открыть рот, заструилась кровь. — Молчи, — строго приказал Алдуин. Никакой дракон не позволит своего унижения даже самому себе. Этот урок юному Довакину еще предстояло усвоить. — Пока ты жив, Крики можно освоить, а славных охот будет еще много. Твоя дичь мертва. — Но тролль… — Хель посмотрел куда-то вниз, и Алдуин проследил за его взглядом. Его внимание привлек изуродованный огнем и острыми когтями труп. — Неугомонный… Молчи, ты ранишь себя. Это тоже добыча. Хель послушался, умолк, а заглянув напоследок в глаза, прислонился к груди Алдуина лбом. И он расценил это, как смертельную усталость, присущую порой людям в рвении угодить. Что-то в груди болезненно сжалось — Хель старался для него. Эта мысль стала приятным осознанием и заставила его не просто позволить, а предложить невиданную дерзость… — Сумеешь удержаться на моей шее? Я не хочу возвращаться сюда дважды.

***

Порой к Накрину приходила мысль: не ошибались ли жрецы в своем желании угодить богам-драконам, ограждая их от всякой суеты и беспокойства? Наблюдая за своим повелителем, он приходил к странным выводам: разного рода хлопоты Алдуина нисколько не отталкивали — лишь привлекали. Это вполне точно иллюстрировали их с Довакином отношения. Ибо не было дня, когда бы этот взбалмошный мальчишка хлопот не приносил… Стоило ему ступить во двор храма, жизнь, скудно трепыхающаяся в его стенах, вдруг завертелась вокруг Довакина в дикой пляске. Накрин никак не мог разгадать, что по этому поводу чувствует он сам: ревность ли, радость… Но это и не имело значения. Важны лишь желания Алдуина, и если тешиться, наблюдая за тем, как Довакин создает себе проблемы, было одним из них, Накрину оставалось смиренно склонить голову. И устранить последствия. Осматривая серьезный ожог на лице Довакина, Накрин не сомневался: тот покалечился сам. Вероятно, решил испить из костра или жаровни… Быть может, пытался понюхать факел. Иных вариантов Накрин не представлял. Разумеется, Алдуин мог наказать его за дерзость, коей мальчишке было не занимать, но тогда раны были бы куда опаснее — и исцелить их Накрин был бы уже не в силах. — Возможно, останутся шрамы… — проговорил Накрин, растирая в ступке будущую мазь. — Быть может, это и к лучшему. — Почему? — Хель поглядел на него удивленно. Хотя от разговоров ему становилось по меньшей мере неприятно, болтать он не прекращал. Однако, все его фразы стали очевидно короче. — Супом ты теперь не обожжешься, — попытался пошутить Накрин. Пристально наблюдая за выражением лица Хеля, он даже прекратил стучать пестиком. Впрочем, напрасно: его юмор Хель не оценил, лишь насупился и отвернулся, сложив руки на груди. Но Накрин ничуть не оскорбился. По обыкновению, все его малочисленные шутки были неудачными, и эта не стала исключением. — Так или иначе, твои раны в скором времени затянутся. Накрин снова занялся своим делом. Когда-то он был способен исцелять щелчком пальцев, мановением руки… Когда-то, когда его колдовство ничто не ограничивало. Когда-то, когда он был жив. Теперь же магия Накрина была источником его не-жизни, она давала силы его дряхлому истлевшему телу, и ему приходилось быть в каком-то роде бережливым. Он колдовал почти беспрерывно, даже просто передвигаясь по храму или беседуя с повелителем, а отдыхать, дремля в саркофаге, стал значительно реже из-за некоторых новых обязательств. Например, заботы о Довакине и его здоровье. Он взглянул на Хеля. Тот все так же старательно не смотрел на Накрина, делая вид, что крайне увлечен многочисленными трещинками в полу и на стенах. Обиделся, подумалось Накрину. Захотелось отвлечь его. — Повелитель гордится тобой, — Накрин не придумал ничего лучше. Это была даже не ложь, а скорее полуправда… Ведь чем-то Алдуин был определенно доволен, хотя и выказывал свое беспокойство насчет состояния Довакина. Так или иначе, этого хватило, чтобы Хель оживился. — Правда? — Разумеется. — Накрин мысленно усмехнулся. Что бы ни говорил мальчишка, внимание, а уж тем более одобрение со стороны Алдуина было ему приятно. — Почему? — спросил Хель снова. — Достать дичь тебе удалось. Даже больше, чем я ожидал, — он махнул рукой на лань, что лежала на земле в паре метров от них. Врачевать Накрин предпочитал во дворе, а не в пыльном храме. Хель вздохнул как-то разочарованно. Вероятно, он сказал что-то не то? Поразмыслив над этим, Накрин пришел к выводу, что ничего дурного он не говорил, и продолжил: — Оленье мясо запасем на зиму, а то, что не сможем срезать с костей, обварим. Мясные бульоны очень полезные, а кроме того — сытные. Тролль… Жир, шкура — это может пригодиться. Может быть, жилы, костная мука. Умеешь разделывать туши? Хель задумчиво почесал висок, а затем неопределенно качнул головой. Как расценить такой ответ, Накрин не знал, а потому порешил по-своему: — Научишься. Я помогу тебе. — Ты думаешь, я останусь тут так надолго? Вопрос застал его врасплох. Накрин плохо понимал, сколько времени прошло, но знал, что любое заточение кажется заключенному вечностью. А именно как заточение расценивал Хель свое пребывание в Скулдафне. Это было несправедливо: мальчишка не знал, как действительно обращались с врагами, не хотел размышлять, сколько стараний приложено, чтобы он мог жить в давно заброшенном храме. Но и понять его было можно. — Как пожелает повелитель. Тебя ждет кто-то внизу? — он вспомнил собственную семью. Интересно, как давно она умерла? Хель вздохнул и пожал плечами. Затем взял со стола нож, которым резали бинты. Тот отлично подходил и для оленины. — Только учителя и хускарл. Ну, наверное, уже не ждут. Странно было думать, что вокруг избранного судьбой человека не вьются почитатели. Накрину казалось, именно их внимания не хватало Довакину, и потому он так раздражался от одиночества в Скулдафне. Этот храм всегда был неприступным, стоял обособленно и принимал лишь редких паломников — когда-то Мирак не посещал его именно из-за этого. — Если хускарл верный, а учителя ценят тебя, даже спустя годы они будут смотреть на дорогу возле дома. — Не все способны дожидаться веками, как ты Алдуина, — буркнул он, присаживаясь рядом с мясной тушей. — Ну и что резать сперва? — Если ты еще раз заденешь мои нежные религиозные чувства, я посоветую начать с твоих пальцев. — Накрин проследил за руками Хеля, затем осмотрел двор, просчитывая, куда можно будет водрузить тушу. — Живот. — Хорошо-хорошо, — Хель вздохнул и твердыми отрывистыми движениями вспорол шкуру и плоть. Можно было подумать, что делает он так не впервые. — Я не какой-нибудь талморец и уважаю твое право на выбор вероисповедания, но все еще не могу понять, почему ты так предан Алдуину. Да даже не ты один. Вас было восемь? Над незнакомым словом «талморец» Накрин размышлял всего мгновение. Очевидно, это один из новых орденов, отличающийся любовью к нездоровым крайностям. Сочтя эти сведения неважными, — по крайней мере, прямо сейчас, — Накрин ответил на вопрос: — Верных было куда больше, чем восемь. Я не могу отвечать за каждого из них, Довакин. Но мне Алдуин подарил достойную жизнь, и я рад был посвятить ее ему. Обратив внимание, что Хель замер, стараясь уговорить органы покинуть тушу по доброй воле, Накрин строго добавил: — Отчего ты застыл? Потрошить следует первым делом. Или хочешь жевать мясо, наслаждаясь неуловимым гнилостным душком? Сердце, печень оставь. — Накрин пододвинул бадью, вымытую специально для того, чтобы сложить в нее мясо и потроха. — Это можно и нужно есть. Накрину показалось, что Хеля передернуло. Но все же он принялся за дело, следуя указаниям, и вскоре закончил с этим грязным делом. — Ты быстро справился, но свежевание будет более утомительным, Довакин, — продолжил свои наставления Накрин. — Разноги у нас нет, поэтому подвесь оленя за шею. Видишь тот крюк? — Хель, проследив за взглядом Накрина, кивнул. — Можешь использовать его или выбрать любое другое место. Только заточи вначале нож. Накрин контролировал каждый надрез, что собирался сделать Хель, иногда поправлял его. Отделить шкуру от мышц животного получилось не без труда. Хель то и дело порывался вымыть руки или хотя бы вытереть их — об себя или истлевшую ткань, что когда-то служила рукавами жреческой мантии. Накрин не позволял. Разделывание пошло наперекосяк. Хелю не хватало об этом знаний, у Накрина же не было сил в руках. Разделить тело животного на части как до́лжно не вышло, а на костях осталось очень уж много мяса. Накрин поспешил успокоить Хеля: — Суп получится наваристей. Хель кивнул, но продолжил стараться что-нибудь соскоблить. Накрину же надоело наблюдать за этим — нахлынули воспоминания о былых днях. Когда-то он сам не успел подготовиться к холодам. Война дышала в спину острее мороза, за лето сгорели многие посевы, и нечем было бы засевать землю весной. В последний бой за Скулдафн он повел за собой тех, кому нечего было терять — немощных и больных калек, чью жизнь меряли не дни и не годы, а мучения. Они попировали напоследок, прежде чем взяться за клинки и избавить друг друга от медленной смерти. Такая участь должна была настигнуть только его: Накрин помнил выматывающий жар, слабость и боль. Рука как обуглилась от дурной, грязной крови; она то пылала огнем, то мучительно ныла, и боль эта растекалась по жилам, наполняя все тело. Потом, когда он, кажется, ослеп от нее, пришла смерть. Интересно, будет ли его кровь заразной и после того, как повелитель воскресит тело? Хотелось в тот момент получить немного больше божественного внимания, хоть он и не был Драконорожденным. — Что дальше? — Хель повернулся к нему и удивленно поднял брови. Накрин медленно опустил вниз ладонь, которую только что рассматривал. Не был готов пускаться в объяснения, даже для того, чтобы Довакин наконец слушал, а не болтал. — Соль. И травы, но с этим я справлюсь сам. Вымой руки и отдохни внутри.

***

Вести среди смертных расходились молниеносно, срываясь с уст жрецов в храмах и путешествуя по пыльным дорогам вместе с гонцами, пусть даже те едва ли преодолевали путь от города до города за один день. Порой были они чернокрылыми: крохотные и трусливые птицы, несущие письма на своих лапах, не раз убегали от Алдуина в воздухе. Среди дова же все было проще, потому что сильный Голос не знал предела расстояний. А сильные крылья способны были донести то, что говорить следовало шепотом. Красный дракон снижался, рассекая воздух и исполняя замысловатые пируэты, и в манере кичиться своим мастерством Алдуин узнал Одавинга издалека. Вдруг он полетел вниз — не как дракон, а как камень, — но в последнее мгновение не дал себе рухнуть на землю, а приземлился мягко. И тут же увяз в снегу. Наблюдая, как брат трясет лапой, Алдуин повеселился. В нос ударил запах хвои, но острее всего Алдуин ощущал алый дурман на клыках Одавинга. Ни звериная, ни человеческая кровь не пахли так. Постаравшись разобраться, Алдуин вдохнул побольше воздуха — и тут же фыркнул, почувствовав в носу колючий холод. Снег сыпал целый день, теперь плавно перетекающий в ночь. — Кто это был? — Дурак, который поджег деревню людей на западе. Один из. Тех, из-за кого пылает лес Фолкрита и поле возле Йоргрима, я поймать не успел. Но они хотят призвать тебя для ответа. — Призвать? Спросил он ровно. Так бывало всегда, когда внутри зрела кипучая ярость: она не взрывалась сразу, но текла по жилам, словно магма, раскаляла добела. Кто смел оспорить его власть? Что-то подобное Алдуин чувствовал, когда смертные и боги пытались остановить его воплощение в самого себя, но тогда она поглощала разум, топила его самого. И огонь растекался по небу, и текучим пеплом обращалась земля — приходило время конца. Но это было не здесь и не сейчас. — Хочешь взять с него ответы? — Неясно было, дрожит голос Одавинга от злости или после полета наперегонки с ветром. — Не имею привычки слушать глупцов. И куда же меня «призывают»? — На Монавен. Через три дня. Словно со стороны он услышал, как скрипнули его собственные зубы. Предчувствуя, что оно понадобится, последние дни он учился терпению у гор, старался взрастить в своей душе покой, но его своевольные братья будто бы нарочно раздували из искры огненную бурю. Играючи они дразнили его своими сомнениями, что могли бы и обернуться очередным разрушением мира. Но он должен приносить сладкие плоды, а не лежать на земле мертвым пеплом. Как же втолковать это тем, кто не умеет ни слушать, ни ждать? И разве давал Алдуин повод для недоверия? Даже Одавинг, склонившийся раньше перед Довакином, теперь снова был рядом. Довакин… К нему приходили образы Хеля, сменяясь в мыслях один за другим: яростный и умиротворенный, разбитый и полный сил, он… волновал. Да, пожалуй, в нем было все дело. Алдуину принадлежало все время мироздания, каждый миг был в его власти… И оттого три дня на то, чтобы уничтожить нависшую угрозу, волнительно утекали прямо здесь и сейчас. Даже хорошей идее огранки в размышлении в такой короткий срок было мало… А такой идеи у него пока и не было. Еще есть братья, что верны и послушны его слову, и вести им счет — дело долгое и глупое, ведь таких большинство. Сомневались в мощи Алдуина лишь те, кто не успел увидеть, каков его гнев и какова милость, молодые своим именем. Сумасбродный юнец, убитый Одавингом, наверняка был одним из последних, что пришли в этот мир по Слову Ака, и не знал, какая пропасть лежит между ним и Алдуином. Процветающий Культ приучил его братьев к тому, что все достается легко… Теперь же они не понимали, что придется все начинать сначала. Жизнь смертных коротка, а память — еще короче, и былое затерялось в их глупых сказках и снах. Алдуину предстояло подобрать — нет, устроить — удобный момент, чтобы вернуть все на прежнее место. Люди разочаровали его, но не радовали и братья. Многие дова привыкли, что сражения — лишь развлечение, способ разрешить спор, разделить блага. Но на правоту и привилегии Алдуина не смел покуситься ни один, как и бросать ему вызов… Но не друг другу. С особой изощренностью и страстью дова убивали себе подобных во все времена, а ныне вновь разжигали пламя раздора, стремясь перегрызть друг другу глотки. Думать об исходе Алдуину не нравилось. Бунтовщиков необходимо приструнить, не дать им больше и головы поднять. Один лишь Партурнакс, чей образ тысячелетиями никак не желал умереть в его памяти, причинил столько боли своим предательством… До нового же оставалось совсем мало времени. — Я готов развеять сомнения, но жечь Кайзаль без моего согласия не позволю, — твердо произнес Алдуин, чтобы ни единое слово не изменило своего смысла. Одавинг ожидал резкости, но трактовать ее можно двояко, и потому он должен запомнить лишь то, что желал сказать Алдуин. — Время спокойствия прошло, этот мир изменился. На рассвете третьего дня на Монавен буду ждать я. Если ситуация была Алдуину неподвластна, ее следовало перевернуть в свою пользу. Дова не могут принудить его держать ответ, но он может милостиво дать им его. — И какова причина? — А верность требует причины? — он чувствовал, что сейчас находится в смертельном поединке. Нельзя было пропустить удар. — Мы пролили уже достаточно крови. Если найдутся те, кто не ответит на зов, я не стану делить с ними победы. Победы. В молчании Одавинга можно было различить радостное предвкушение. Пусть он и чтил все законы чести, уязвленная от причиненной людьми смерти гордость требовала большего. И Довакин, что все еще оставался на долю человеком… Поражение настигало Одавинга лишь в схватках с Алдуином, что не было позорным. А смертным такого не мог простить никто. Нужен был триумф, что исцелит эту рану, знак того, что прошлое станет сизым дымом и развеется, а будущее воспарит в лучах солнца. Алдуин понимал эту истину. Понимал и иное: он не знал, как удовлетворить эту неистовую жажду так скоро. — На Монавен он, — напомнил Одавинг. Мало кто осмеливался говорить о Партурнаксе в присутствии Алдуина, потому что предательство нельзя было простить или забыть. Но и замалчивать теперь уже не стоило. — Гора не принадлежит Партурнаксу, даже если он поселился возле Разрыва. Он больше не связан с нами. Пусть наблюдает со стороны. Это не его суд. Пока что. Алдуин попытался представить, что почувствует Партурнакс, но сам ощущал лишь самодовольство. Они соответствовали своим именам, и, может быть, Партурнакс и не считал себя предателем: его цели изначально были иными. В этом отрезке времени от создания к разрушению не следовало привязываться ни к дова, ни к людям. А кем был Довакин? — Я могу прилететь раньше, если понадобится помощь. Если же нет, встретимся на рассвете. — Я и не сомневался. Провожая Одавинга тяжелым взглядом, Алдуин был уверен, что тот укрепил свою уверенность в нем. «Хоть тут поражение Довакина принесло пользу», — когда красные крылья исчезли среди облаков, он с хмурой удовлетворенностью закрыл глаза. Неприятно, но настойчиво в голове скреблась одна мысль: как сказать об этом Хелю? Три дня, три дня… Как же это мало, чтобы найти решение, но как много для бездействия. Он мог бы обрушить на братьев свою ярость и сразиться с ними, легко взять победу. И даже вершина Монавен оплавится и стечет, раскаленная, к подножьям, не выдержав жара его пламени. Устрашить их, загнать в оковы страха перед его гневом. Но разве это решение? Они примут его силу, но недовольных ею станет больше, чем тех, кто не верил в нее. Его Слово должно всколыхнуть небеса, но не навредить другим дова. Он их защитник и предводитель, о чем они, верно, позабыли… И об этом им следовало напомнить. Быть может, все пройдет гладко, и братья захотят вернуть утраченное почитание. Этого желал и Алдуин, не отрицая, что и ему приятно представлять такие картины. Как оживают старые храмы, как он парит в небесах над пестрыми полями, как пламя помогает его смертным выковать победы, как Хель осознает, что так правильно. И перестает сопротивляться, склоняется перед ним в поклоне, позволяет скрыть лицо маской… Как Кричит, мечется в ярости и как его взгляд навсегда становится холодно-стальным. Как воплощается в нем все больше от Исмира, и как это воплощение, что причудливо смешало драконью кровь и божественное предназначение, умирает совсем по-человечески. Потому что люди всегда легко ломались при повороте истории. «Я этого не хочу», — подумалось Алдуину. Он оглянулся только для того, чтобы заметить невесомую тень позади.