Горноцветы

Разрушенный город встретил его воем метели. Лишь отличное чувство пространства не позволило Алдуину развернуться и улететь прочь — на поиски царственного Бромьунара. В просторных степях и меж гор за тысячи лет выросли новые поселения, старые обернулись прахом, но он не мог даже помыслить, что люди найдут в себе силы — и глупость — покинуть величайшее из своих творений. Запустение ли разрушило город и храм, человеческая ли рука, Алдуин не знал, но уверен был в одном: святыня должна восстать из пепла. Бромьунар всегда был каменным знаменем Драконьего культа, символом его величия и власти, а перед мощью и красотой его склонялись даже горы… Гордость Алдуина не позволит ему оставить город в руинах. От него остались лишь рассыпающиеся крепостные стены и черный склеп, возвышающийся среди камней, как надгробная плита, как траурный стяг. Бромьунар молчал. Но Алдуину было достаточно прикрыть глаза, чтобы снова увидеть, как плетется по улицам смертный народ, толпится среди крошечных с высоты его полета домиков; он мог услышать отголоски несуразной человеческой болтовни, громогласный говор его братьев… Алдуин видел рождение Бромьунара, наблюдал, как из скромной деревушки он превращается в дом крылатых богов, а оттого мог все это представить особенно хорошо. Теперь от былой красоты остались лишь переливы снега в лабиринтах стен. Кажется, только снег остался неизменно белым и холодным, как многие века назад. Даже причудливые растения ушли с земель эльфов еще южнее — и унесли с собой от границ Кайзаля тепло. Алдуин помнил веселье рождения — помнил и смерть. Жрецы дарили то единственное, что могли оценить их покровители, а потому лилась кровь, вместе с дыханием ускользала с обветренных губ жизнь… Одни уходили быстро, другие метались в агонии. Но никогда Алдуин не желал сделать кому-то действительно больно — кто мог бы заинтересовать его настолько, чтобы его заботили чужие чувства? Власть над людьми была неоспоримой, абсолютной: своим крылатым богам они были обязаны жизнью, а оттого в любой миг ее можно было забрать. Но время стерло человеческую память, и от благодарности смертных не осталось и пыли — всю ее пожрала алчность и глупость. Позабыли люди: драконьи крылья укрыли их от колдовской погибели, что трещала в заклинаниях альдмери; дарованное драконьей щедрой волей Слово служило им разящим оружием и крепким щитом. Наконец, драконьи жрецы вели их в Кайзаль, помогая бежать от дышащей могильным морозом Атморы. И весь человеческий род надеялся лишь на то, что крылатые боги укажут путь к спасению. Но когда первый корабль причалил к усыпанному снегом берегу, все показалось оконченным — пришло спокойствие. Наступила пора благоденствия, что заставила смертных забыть, кто позволил их детям родиться. Но отчего Партурнакс ступил на стезю предательства? Говорят, всякий, кому суждено погибнуть, ощущает морозно-жгучий поцелуй Кин — и она целовала его братьев одного за другим. Хоть люди и гибли тысячами, им удавалось забирать крылатых богов вместе с собой. Они не могли убить дракона до конца, такая «смерть» была похожа на долгий-долгий сон… Но это не умаляло ярости Алдуина. Такая дерзость заслуживала жестокого наказания. Временной разрыв казался ему грозовым облаком: он нырнул в его яркий свет и вышел в мир снова. Но целая вечность была заключена в то мгновение, что прождал Алдуин в этой тюрьме. Прошли долгие эры. Но он вернулся — пусть поздно. И Бромьунар вздохнул прахом и холодом, встречая своего господина, первого из драконов, главного из богов. Интересно, лежат ли тут его жрецы? Хоть один. Как они умерли, не оставили ли своего служения? Алдуин поборол желание Прокричать имена, что приходили ему на ум — если они и вправду ждут его здесь, тревожить их не стоило. Время еще не пришло, он явился не за ними. Отчего-то он подумал о Хеле. Возможно, он смог бы рассказать Алдуину что-то о судьбе его жрецов. Хотя знания Довакина о драконах были скудны, слуги их были все же нордами. Но где они сейчас? На местах погребения людей не строили курганов… А храмов и гробниц слишком много, чтобы наведаться в каждый, не потратив сил зря. Облака рассекли два алых крыла, и на мгновение Алдуину показалось, что небо брызнуло кровью. Одавинг мягко приземлился, опустившись подле Алдуина, как легкое перышко, и лишь тихонько затрещал снег под мощным драконьим телом. Он будто не хотел тревожить Бромьунар… Или Пожирателя Мира. Так или иначе, нарушать замогильный покой Бромьунара казалось Алдуину кощунством, и он кивнул Одавингу, довольный. — Дрем йол лок, зейма, — заговорил он осторожно, будто прощупывая почву — и настроение старшего брата. Вместе со словами выскользнуло из пасти горячее дыхание и, взвившись, рассеялось белесым паром. — Дрем йол лок. Что ты можешь рассказать мне? Одавинг неглуп. Алдуин помнил его мастером маневров: хотя он не мог похвастаться выносливостью, он был быстр, и ветер будто бы признал его равным. Стремительно он несся к земле, набирая скорость, или лавировал меж клыкастых скал — все едино. Воздух будто обтекал его тело, защищая. За годы сна Одавинг не утратил своего таланта пролетать между каплями дождя. Он был азартен оттого, что никогда удача и чутье не подводили его, но рано или поздно это должно было случиться — и хитрость Алдуина перевесила силу юного Довакина. Рискованная ставка на смертного ожидаемо не оправдала себя. Теперь, чтоб отвести от себя гнев Пожирателя Мира, он был услужив и рьяно выказывал свое расположение. Одавинг неглуп, и он знал, что его старший брат не забудет его промах просто так. — У меня любопытные новости, — Одавинг склонил голову, поглядывая на Алдуина снизу вверх. — Не медли. — Не все из оживших довольны. Среди нас нет той сплоченности, что прежде. Одавинг — охотник, не знающий поражения, не ведающий страха. Лишь Алдуин пугал его… И Драконобой, что искажал саму драконью суть, а оттого повергал в ужас даже мироздание. Если он принял это известие так близко, значит… — Неужели все так плохо? Алдуин услышал, как скололся под его собственными когтями лед. Весь он напрягся от злости, что вдруг прокатилась по телу — и мгновенно отступила. Ей на смену пришла усталость и разочарование. Глупцы. Разве не Алдуин вернул их жизни, избавил от мучительно долгого сна? Разве не он — залог их бессмертия? — Они еще помнят твой уход, и многие… Не хотят повторения прошлого. — Чего именно? Не хотят быть владыками этой земли? Или не хотят почтения? Они принимают участь чудовищ из легенд, коими нас считают теперь? Из его пасти вырвался дым, оставив на языке привкус огненного гнева. Одавинг лишь отвел взгляд. Своих прегрешений он еще не успел искупить, а потому он опасался: и на него мог обрушиться гнев Алдуина. Драконы ценят силу во всех ее воплощениях. Свое старое поражение Алдуин видел лишь досадным недоразумением, малейшим промахом, и представлял его так перед братьями. Но им оказалось недостаточно его Слов. Как все они могли подумать, что Довакин, полагавшийся на удачу и волю случая, смог бы сразить его в бою? И каков же теперь источник их неуверенности в своем предводителе? Человечишка, что так пугал их, пал, и дожидается Алдуина в Скулдафне. Какие доказательства им нужны, какая кровь и какое пламя? — Это мне неизвестно. Никто не рискнет произнести при мне хоть слово о тебе… Алдуин прищурился со злым весельем на душе. Пускай Одавинг только посмеет заговорить о своей верности — и тогда он обрушит свой гнев ему на голову. Но Одавинг умолк, словно почувствовал настрой брата, а затем поспешно добавил: — Ты сильнейший, зейма. Как же ему повезло осознавать всю глупость своего проступка. — Назови мне имена тех глупцов. — Их имен я тоже не знаю. Таких единицы, они боятся твоего гнева, — постарался успокоить его Одавинг, но лишь сильнее растревожил Алдуина, ведь он знал: за молнией всегда следует гром. — Это лишь легкий ветерок среди жаркого лета. Не приход Довакина пошатнул их веру, а то, как много наших братьев пало от его руки. — Он в моей власти, — прорычал он на выдохе. — Предатели понесут наказание. Но трусам придется заплатить дважды. Позор. Какой позор — сеять смуту, не осмелившись предстать перед Алдуином глаза к глазам. — Ты сломил очередного, зейма, и тебя ждет еще много побед, — Одавинг склонился еще ниже. Ему всегда нравилось побеждать и делить власть с сильнейшими. Одавинг позволил себе посмотреть на брата, и во взгляде его проскользнуло любопытство. — Иногда из Скулдафна доносится Голос… Алдуин почувствовал укол сомнений: хочет он знать судьбу врага или друга? — Ты послужил мне, доставив его в мой храм. Теперь его жизнь в моем распоряжении. Мне интересно. Да, порой смертные привлекали взор своих крылатых богов. Тогда «интерес» каждый удовлетворял по-своему, а оттого Одавинг лишь кивнул, не стал спрашивать дальше — он судил по себе. — Тогда братьям незачем волноваться. Ты победил его. — Я хочу узнать, кто усомнился в этом. Они пожалеют. Алдуин был намерен оставить за собой последнее слово и готовился взлететь, но внезапно пришедшая мысль помешала расправить крылья. Все видели его поражение. Значит, нужно показать братьям и победу. Не покарать, а вдохновить — и тогда он возвратит себе полную власть и над смертными, и над бессмертными. Он вернет прошлое. — Многие и дальше верны тебе. Он возродил многих, но вернет еще больше, и никакое человеческое отродье, никакой самый недостойный дракон не помешает ему. — Тогда скоро они будут нужны мне. Одавинг смолчал, но молчание это было наполнено восторгом и уважением. Бромьунар и в его памяти вспыхнул яркими огнями.

***

Морозный воздух скользил по крыльям, словно щекоча тысячами ледяных лезвий. В полете Алдуин особенно остро чувствовал приближение зимы. Земная жизнь текла едва не скорее, чем само время… Бескрайние же просторы неба были неизменны, по-прежнему принимая его в свои объятия: солнце преодолевало привычный путь от востока к западу, северные огни в небесах все так же пылали множеством цветов и оттенков, тихо подрагивали, мерцая, алмазные россыпи звезд. Внизу кипела жизнь нового мира, а в небе Алдуин находил спокойствие милого сердцу старого. Здесь, среди облаков, хотелось кружиться, вспоминать былое — пленительно-свободными были для Алдуина небеса. Но сейчас он спешил домой. Раньше не было ничего важнее полета — вечером или поутру, днем или ночью, он срывался с места и взмывал ввысь, стоило в душе лишь проклюнуться желанию полетать. Теперь в Скулдафн тянуло сильнее. Отчего? Алдуин поймал себя на мысли, что хочет увидеть Довакина, услышать от него об очередной мелкой человеческой склоке. Кроме Накрина, едва ли кто-то мог увлечь его рассказами, но жрец и сам пропустил слишком многое из жизни. Часто Алдуин замечал, как издали он слушает Довакина, но не был против. Истории переплетались между собой и понемногу складывались в красочную мозаику, будто Хель создавал новый мир и теперь лишь ему, Алдуину, одному позволял в него окунуться. Разумеется, и Накрин подглядывал одним глазком… Было так интересно, так ярко, так живо, что порой Алдуину казалось, что Хель пережил все это сам. И потому о Языках Алдуин не спрашивал — не был уверен, что сдержится, узнав, какие мысли вселил в голову Довакина Партурнакс. Хотя и осознавал, что рано или поздно разговор зайдет и о них, ведь Алдуин был твердо намерен лишить предателя всего: и храма у вершины Монавен, и его покорных стариков. Брат плохо воспитал своего слугу, но в том была и прелесть: своенравный даже в спокойствии, твердый в своих убеждениях, решительный на пути к цели, Довакин привлекал. Все эти качества еще не проявились в нем сполна, но Алдуин чуял их, как запах крови. Чем сильнее он давил, тем яростнее Хель сопротивлялся. «Почти как дова», — подумал он с удовлетворением. Как забавно будет наблюдать за Довакином, когда и он сам осознает это! Пока же жизнь человека была наполнена странными и мелкими, но важными для него вещами. Седобородые, Клинки, Талмор… Слова казались пустым звуком, но за ними таились люди, которые могли и навредить Хелю. Алдуин решил, что, если увидит такую угрозу, не промедлит с огнем. Чувствовать что-то подобное было странно. Алдуин размышлял над этим, вонзая когти в испуганного оленя, который не успел спрятаться от тени в небесах. Пища ему ни к чему, но такой добычи пленнику пока хватит: Накрин намекнул, что кормящие Довакина растения к зиме увянут, а запасов не хватит надолго. Однажды еда и питье понадобятся и жрецу. Будь Хель дова и телом, все действительно стало бы проще. Но и так он приносил… удовольствие. «Я доволен», — он вдруг осознал, что короткие и порой запутанные ответы пленника нравятся ему. Как нравится и то, что Хель иногда забывался и сам начинал говорить о себе. Порой за рассказами о степных просторах и пиках гор его губ касалась улыбка. Алдуин не перебивал. И только замечая тишину за спиной, Хель замолкал и встревоженно оглядывался. Затем следовали сухие ответы. После доверия, что проявил Довакин той ночью, слышать их было неприятно. Алдуину хотелось большего, и теперь он знал, как этого достичь. Скулдафн купался в скупом золоте осеннего солнца, и через мглу казалось, что храм до сих пор живет, а не лежит в руинах. Тут всегда ждут, тут его оплот и самое безопасное место во всем Скайриме. Толстые стены и отвесные скалы не дадут ни одному человеку проникнуть сюда без позволения дова. На каменной дорожке, белея рядами острых зубов, лежали кости. Огромный, с опустевшими глазницами и острыми рогами череп всматривался в небо. Он словно пробыл тут уже сотни лет: не осталось ни чешуи, ни плоти. Но Алдуин помнил, что перед отлетом тут его еще не было.

***

Эти руины больше походили на лабиринт, чем на храм: таких похожих друг на друга, пустых и темных помещений в Скулдафне было неимоверное множество. Иногда Хель старался разгадать, в чем было их предназначение, но редко его попытки могли увенчаться успехом. Тогда приходил на помощь Накрин, пускай и не всегда охотно. Поначалу каждый вдох в Скулдафне Хель делал усилием воли — храм выбивал дыхание из груди почти незаметным тленом, растаявшим от огненных заклинаний снегом и горьким дымом. Теперь… Он начинал потихоньку привыкать и даже любить это место. Пришлось признать: таков дух старины. Когда-то для Хеля прошлое пахло книжной пылью, сушеными цветами в хижинах охотников и сельских лавках, можжевельником в кладбищенских венках. Оно жило в песнях бардов, скрежете точильного камня, стальных напевах кузнечных молотов и влекло легендами о богах и героях. В Скулдафне было все иначе — и прошлое его было совсем другим. Что же, жизнь заставила Хеля усвоить один урок: не у всех сказок бывает счастливый конец. И пусть он сам — выходец со страниц одной из них, свой должен был написать собственной рукой. Не смог. В Скулдафне всегда тихо, и оттого малейший шорох — словно удар о громадный колокол. Звук собственных шагов казался неуместным и кощунственно громким. Проходя меж рядов саркофагов, Хель слышал хрипы полуспящих драугров, будто они по привычке пытались дышать. Отчего-то живые мертвецы его тоже перестали пугать: то ли защита Алдуина, то ли пребывание в этих древних стенах, то ли знакомство с Накрином заставило его пересмотреть свои взгляды на жизнь… и не-жизнь. Понемногу Хель узнавал их историю, а в душу закрадывалась жалость — и уважение. Как бы то ни было, он знал, что ему ничего не угрожает. Размышляя в таком ключе, Хелю всегда хотелось добавить: «до поры до времени». Но он так устал ждать отовсюду боли, что решил попробовать довериться этому мрачному месту и его обитателям. И облегчение действительно приходило. Раньше ощущение безопасности возникало только в Высоком Хротгаре или доме, куда он наведывался куда реже, чем к Седобородым. Скулдафн тоже стал таким местом. Дом Пожирателя Мира строился с размахом. Его запутанные коридоры уходили и вверх, и вниз, пронизывая горы, словно нити роскошной вышивки. Жизнь в таком храме наверняка была уединенной, размеренной и спокойной… Для желанных гостей. Иллюзий Хель не питал: никакие чудовища не смогли бы принести тот ужас, что он испытал, оказавшись в подземельях. Место, где заключенные и пленники дожидались своей горькой участи, до сих пор хранило отголосок былой боли. Размышлять, виновны в самом деле те несчастные или нет, Хелю было несколько недосуг. Всякие мысли отбивал неимоверно живописный вид: из стен торчали, нависая, длинные проржавевшие крюки; в лезвия тонких ножей за тысячелетия въелись черно-бурые пятна; отовсюду тянулись змеями тяжелые цепи, выкованные такими крепкими, что, надо сказать, на века. Даже потянуть, чуть приподнять их над полом было сложно — Хель проверял, когда, сидя в промерзлой темноте, старался укрыться от кошмаров. Холод металла ломил кости. Одни воспоминания о тех днях, что провел он в жуткой темнице, заставляли поежиться. Страшиться — удел труса, а не воина. Это твердил себе Хель всякий раз, когда смотрел на закованные руки, на живых мертвецов, на Алдуина. Однажды он сказал это вслух. Но не насмешку он услышал, а слова поддержки: «Страх — удел человека, Довакин. Живого человека, — произнес тогда Накрин, бережно перематывая запястья Хеля влажной тканью. Пахло травами и пекло, но он не рисковал и шевелиться, лишь сдерживал тяжелые вздохи. — Не боятся только мертвецы. Иногда страх придает человеку недюжинную силу». Накрин словно подул на рану, что вновь раскрылась в его воспаленном разуме. И Хель вдруг почувствовал душевный подъем. Почувствовал, что сможет свернуть горы. Почувствовал, что о нем заботились — пусть и до невозможности непоследовательно. Самые темные ожидания первых дней не оправдались. Хель остался жив, при своем уме, и каждое утро звало Словами древнего кровавого божества, вдруг ставшего учителем. Хотя он успел хлебнуть страданий сполна, Хель все же оставался почетным пленником, которого берегли не для истязаний. В чем-то Накрин был прав: считать происходящее милостью Пожирателя Мира были все причины. Это был шанс, который следовало использовать, но поначалу Хелю не хватило мудрости Партурнакса, а затем иссякли все силы. Что бы стало с ним, посчитай Алдуин своего врага недостойным и крупицы внимания, представлять не хотелось, да и не получалось. Но тревожное предчувствие на задворках сознания подсказывало: Накрину не занимать оригинальности — он, просидевший на горе добрые тысячелетия, нашел бы способ развлечь и себя, и своего повелителя. Хель не сомневался, в прошлом Алдуин точно знал, кого следует набирать в жрецы. Прошлое. Оно пылало рыжей ржавчиной доспехов воинов, что не оставили своего служения и в смерти, тлело раскаленными углями в алых глазах Алдуина, теплилось в самом сердце Скулдафна эхом Голоса. Залы, казавшиеся ему поначалу онемевшими, отзывались на каждое Слово едва слышимо, будто давно и страстно ожидающие гостей. Хель ступал меж колонн, вскользь касаясь холодного камня. Сердце колотилось в груди от волнения, и кончиками пальцев он ощущал пульсацию, будто его жизнь слилась с жизнью храма, его кровь дала ток колдовству по высеченным в горе жилам. Здесь будто сами Боги сплели в косу прошлое, сегодняшнее и будущее — так тесно, что различить их почти невозможно. Длинные красные знамена трепало сквозняками. Изящной вышивки золотыми нитями почти не разглядеть — ткань прогорела то ли от времени, то ли от пламени, но Хель все же угадал величественный драконий силуэт. Что же, следовало ожидать, что — кто — станет символом Драконьего Культа. Неизвестный мастер прошлого постарался на славу. Каменные звери с барельефов следили за каждым его движением, не мигая. Будто живые. Каждое тонкое перышко ястреба, чешуйка змеи будто выныривали из темной глыбы. Как завороженный, Хель протянул руку, коснулся мягко очерченной головы птицы. Изящество и великолепие струилось в каждой детали изображенной сцены: ястреб, раскинув крылья, закрывал собой человеческие силуэты и намеревался вцепиться острыми когтями в мощное тело гигантского змея. На мгновение почудилось, будто тепло обтекает изображенных на барельефе героев. — Кин, — Хель вздрогнул. Шелестящий голос Накрина в тишине звучал ударом в колокол. Гордое имя богини соскользнуло с его иссохших уст с большим уважением, — и Оркей. — Она защищает этих людей? — спросил Хель, не оборачиваясь. — Да, — проронил Накрин. Бесшумно он приблизился к Хелю и заговорил почти над ухом: — Оркей хитрый бог. Он не добр и не зол, но способен строить людям козни. И не добр, и не зол. У древних нордов, кажется, и вовсе нет ни хороших, ни плохих божеств — совсем никакой конкретики. В Скайриме не приходилось надеяться на милость: и природа, и люди здесь были яростными, суровыми… Но Хель привык к снисходительным Девяти, что всегда противопоставлялись даэдрическим Принцам, и пока не мог сказать, как он относится к этой древней особенности. Имперский Аркей похож на свой древненордский образ, но он был скорее отстраненным от мирских дел и не вмешивался в существование людей, заведуя циклом жизни и смерти — Оркей же «способен строить козни». Надо будет разобраться подробнее… Но потом. А сейчас хотелось злиться. С каждым днем своих путешествий Хель понемногу растрачивал свою веру в порядочность людей — все снова и снова они доказывали, что готовы на все ради горсти монет. И Хель тоже был готов. Но если ожили легенды, то почему именно такие: безжалостные, не прощающие ошибок? Неужели в тяжелые времена людям нужна кара? Почему именно Пожиратель Мира, могущественный, как само дыхание бури, ступил в мир, чтобы разрушать и подчинять? И Хель проиграл ему — по собственной глупости. Если бы жадность Алдуина до крови, его голод можно было утолить только одной жизнью, все стало бы куда проще. Как было бы хорошо искупить свою ошибку и не томиться в размышлениях. Но так нельзя. Если судьбу плетет какая-то высшая сила, то у нее точно кривые руки. Как странно… Никогда раньше такие мысли не посещали Хеля, воспитанного в благочестивой атмосфере храма и суровом доме тетушки. Все вокруг твердили, что его, героя, ведет предназначение. И вот, привело… Самобичевание не помогало. Пытаясь отогнать невеселые мысли, Хель резко развернулся, и оказался с Накрином лицом к лицу. Впрочем, его лик скрывала маска. Почему-то захотелось сказать какую-нибудь гадость, но Хель сдержался, понимая: глупо выплескивать на других обиду на себя самого. Может, стоило зло пошутить о приросшей к коже маске?.. Но если это и вправду так, смешного мало. Хель поймал взглядом неясный блеск. Он присмотрелся: спрятанная в нише, его секира улыбалась кромкой темного металла. Этот хищный оскал — последнее, что видели его враги. Хель почти привык быть беззащитным, а оттого видеть дорогое ему оружие было мукой. Больше никогда он не испытает себя и свои силы в бою… Позабыв про жреца, он осмелился подойти. Доспехи тоже лежали рядом. Хель много трудился, чтобы укрыть свое тело от когтистых драконьих лап эбонитом. Теперь же судьба у них незавидная: стать бесполезной грудой металла в забытом храме. И хозяин их тоже ныне бродит по коридорам, как живое украшение, словно единственная в его жизни цель — собирать на себе пыль. «Зачем тебе такие тяжелые латы? С ними не поиграешь в салки. Наверное, еще и устаешь, как мой папа после рей… рейда. Он стражник и легко тебя поймает, вот!» — каждый раз, когда он заходил в теплый Вайтран, одна назойливая девочка будто поджидала у самих ворот. «Они хорошо защищают, малышка. Но я не сделаю ничего, за что твоему папе придется меня ловить, обещаю». Интересно, почему ему сейчас вспомнилось именно это? Он даже имени ее не знал, да и лица толком не запомнил. Вайтран застыл в его памяти яркой искоркой, навсегда оставаясь уютным и душевным, словно один большой дом. Жители знали друг друга и, может быть, его самого, а потому и Хелю становилось приятно хоть ненадолго стать частью городской жизни. Воспоминания о былом заставили что-то в груди болезненно сжаться. Теперь он понимал, что чувствовал Накрин, слушая, как изменился мир — и рассказывая о том, старом, в котором жил сам. Сколько дней уже Хель провел здесь? Очевидно, что очень много: в этом храме, под самыми небесами, особенно ясно видно, что успели они утратить летнюю голубизну, стать будто в два раза выше и налиться тяжелым предзимним серебром. Никогда Хель не жил в бездействии так долго. Наверное, именно об этом он мечтал, желая уйти на Высокий Хротгар и стать послушником — о покое. Любые тревоги здесь словно утратили всякое значение, ничто не беспокоило его, и лишь время спешно утекало сквозь пальцы, как вода. Скулдафн жил обособленно даже в лучшие свои времена, если верить Накрину. Как и Хротгар. Уж не об этом месте тосковал Партурнакс, выбирая своей обителью вершину Глотки Мира? Уж не дом Пожирателя Мира он вспоминал, глядя на монастырь Седобородых с высоты? Все ли драконы хотят уединения? Хель не знал наверняка, но если не ошибался в своем предположении… Что же, он и сам становился похожим на дракона. Алдуин был прав. С каждым днем Хель открывал в себе все новые и новые воли; и Голос, и свобода, и небо манили. «Нельзя пренебречь кровью». Может ли быть дар Акатоша чем-то большим, нежели обыкновенная метафора? Но Хель понимал, обманываться не стоило. Алдуин уважал его упорство, а он — мощь и мастерство Пожирателя Мира. Не больше и не меньше. Быть может, оба ценили общество друг друга, но из одной простой причины — одиночество утомляет, а их разговоры обоим помогали избавиться от скуки. Но как же он соскучился по человеческой речи! Жуткие хрипы драугров, полурык Алдуина заставляли его чувствовать себя неловко. Будто он звонкий колокольчик, крошечный котенок среди умудренных уличной жизнью котов. Накрин же был сухой, как песок, и сдержанный, хотя периодически проявлял несомненную человечность по отношению к нему. Но несмотря на все это, Хель не позволял себе забыть о том, что он — только пленник, сколько бы Накрин ни твердил о выборе. Он даже не волен надеть собственные доспехи. Но хотя бы взять на мгновение, ощутить еще раз холод шлема на висках — так заманчиво… Хотя бы прикоснуться к тому, что отобрали. Он чувствовал пристальный взгляд Накрина навязчивым зудом между лопаток. — И долго ты следишь за мной, Накрин? Послышался легкий, как взмах крыльев мотылька, шорох истлевших одежд. Понемногу он стал привыкать даже к Накрину. Его приближение переставало быть внезапным. Ему известно все, что происходило в храме — и это больше не удивляло. — Достаточно долго. Хель не знал, нравится ему это или нет. Накрин опекал его, как ребенка, пусть и весьма своеобразно. — Зачем? Разве тебе это так важно? Накрин молчал дольше обычного. Решив удостовериться, что он никуда не исчез, Хель обернулся. Жрец оставался на прежнем месте, задумчиво наблюдая за тем, как кружатся пылинки в косом луче света. Затем медленно перевел взгляд на Хеля. — Ты и так знаешь, Довакин. Тебе нельзя заходить в этот зал. Научиться понимать Накрина оказалось даже сложнее, чем разобраться с повадками Алдуина. Нежить была неспособна выдать ни единой своей мысли иначе, нежели высказать ее, а Накрин был немногословен. Хелю оставалось лишь гадать. Наверное, он присматривает за ним из верности Пожирателю Мира, и не удерживай его воля повелителя, Накрин бы поступал совсем иначе. Пока он, вероятно, следил лишь за тем, чтобы пленник находился в хорошем состоянии и мог в любую минуту угодить его господину. Усилием воли Хель отступил от ниши, бросив последний взгляд на черный металл. Накрин был прав, а потому не стоило испытывать его терпение. Неизвестно, когда его милость сменится на гнев и какие указания давал ему Алдуин, улетая. — Любуешься оружием? Хель встрепенулся. Накрин редко начинал разговор сам, еще реже был доброжелателен. К тому же, никогда не был настроен болтать о ерунде… Значит, он понял? Не спросил бы, если бы не догадался, как для него это важно. Хель чувствовал себя маленьким мальчиком, засмотревшимся на чужое, и должен был доказать, что это не так. — Думаю, ты понимаешь меня, — он вздохнул. Хель не знал, как объясниться, чтобы древний жрец не обвинил его, не обсмеял, не поведал Алдуину, как строгому родителю, о его плохом поведении. — Это дорогие мне вещи. Они — вся моя жизнь! Отбери у тебя возможность сражаться за Алдуина, оставил бы ты все, как есть? — Глупое сравнение, Довакин. Почетно быть его пленником. Ты обладаешь великим даром, которого жаждали тысячи. Так используй его по достоинству, не смея растерять доверие дова. Драконья кровь. На его месте Хель и сам бы негодовал, что подобные возможности попали в руки юнца постороннего, безграмотного в вопросах Культа… Еще и вставшего на сторону врагов. Но слова Накрина не точили ядовитой угрозой, даже граничили с наставлениями доброго друга… и учителя. Именно его знания использовал Хель, чтобы разобраться в древних письменах, позабытой истории, тяжелом характере Алдуина и даже в собственной душе. Но он не знал, понимает ли Накрин, сколь ценными и меткими бывали его короткие, словно брошенные невзначай фразы. — Я о расположении господина к тебе, Хель. Губы Хеля сами собой расплылись в глупой улыбке, из груди вырвался короткий смешок. «Расположение». Неуместно громкое слово, которое едва ли применимо к их с Алдуином взаимоотношениям. Но Накрин не дал и намека на то, что пошутил; всегда казавшаяся сердитой, маска глядела на него вырезанными полуприкрытыми веками. Почему-то Хелю казалось, что она более подвижна, чем всякое лицо — истлевшее, то, что скрывалось под застывшим металлом, или же его собственное. Тогда Хель решился переспросить: — Ты серьезно? — Более чем. Хель склонил голову набок, лишь мгновением спустя поймав себя на том, что неосознанно подражает Алдуину. Да уж, общение с драконами и нежитью совсем не шло его умению вести диалог на пользу. Вероятно, Накрин, привыкший к обществу крылатых богов, верно понял этот его… жест, а оттого начал неспешно, не торопясь пояснять: — Если бы кому-либо в храме была нужна твоя боль, мы не рассуждали бы об этом, стоя здесь. Но порой ты не оставляешь выбора. Ты отчаянно сопротивлялся повелителю, а оттого привлек его внимание — дальше следует действовать по-другому. — И почему ты считаешь, что я хотел этого? — вспыхнул Хель, но быстро унял свое возмущение. Возможно, жрец действительно не понимал его мотивов… — Последнее, чего я желал — привлекать внимание громадного крылатого змея, который сжег целый город. Именно в таком свете я знал его большую часть своего пути сюда. — Целый город… — задумчиво повторил за ним Накрин, будто не поверив на слово, и так отстраненно, что Хелю показалось, будто эхо подхватило его собственный голос и понесло по пустым коридорам. — Что же, он посчитал справедливым такое наказание для забывших свое прошлое детей восставших рабов. Я не смею размышлять о правильности его поступков, но позволю себе сказать другое: кровь слишком сильна, крови слишком много. Может, ты считаешь, что пожертвовал всем, расплачиваясь за свои способности? Но твоя плата — капля в море. Мы отдали жизни, семьи, гордость, когда предатели пришли в наши храмы с огнем и мечом, когда Партурнакс оставил господина столь вероломно. Взамен получили лишь вечность в ожидании и надежду. Тебе известно слишком мало, чтобы полагаться на собственные суждения. О, как мало ты знаешь о временах культа… И как много дали тебе эти предатели. Хелю не хватило духа перебить жреца. Он знал о боли Накрина, но тот никогда не показывал ее, словно старался похоронить в клетке посеревших ребер. Хелю и самому стало горько. В служении драконам Накрин видел жизнь, ее цель, истинный смысл существования, и даже истлевшее сердце он отдавал своим крылатым богам. — Если не хочешь оставаться слепым глупцом, научись отделять семена от плевел. Повелитель позволил тебе подумать, дал шанс отринуть ложь, которой ты верил… Но испытывать его терпение — преступление, за которое должно последовать наказание. — Спасибо, — выдохнул Хель. Он не знал, что сказать. Никогда Накрин не давал столь прямых советов, никогда не отчитывал его, как неразумного ученика. Ученика… Да, жрец смягчился по отношению к нему, и Хель это видел. И ценил. — Я не во всем с тобой согласен, но у меня нет навыков для словесных дуэлей с тобой, Накрин. — Тогда тебе предстоит еще многому научиться, юноша. Спорить на священном языке значит сражаться, и в этой битве ты должен быть даже более искусен, чем в обращении с секирой. Выучить горстку слов благодаря душам поверженных драконов недостаточно. — Я знаю! — неожиданно для себя самого вклинился Хель, поборов эфемерное чувство вины. Расстраивать Накрина почему-то не хотелось, но молча слушать ворчание, словно он был его умудренным, противным и брюзжащим прадедом, не хотелось еще сильнее. Для полноценного образа Накрину не хватало только покосившейся лавочки во дворе Скулдафна. — Ничего ты не знаешь, Хель, — строго заметил Накрин, сказал как отрезал. Хель открыл и закрыл рот, вдруг онемевший. Накрин словно почувствовал себя суровым воспитателем. — Ты не в состоянии оценить, что ты получаешь от повелителя. Ты не в состоянии оценить, сколь велика была мощь его слуг, что отдали они ради служения. Не сомневаюсь, что они сражались до последнего, желая сохранить свое достоинство. Что ты знаешь, Довакин? Хель сглотнул подкативший к горлу ком. Он действительно встречался со жрецами, и воспоминания об этих встречах были совсем не такими же приятными, как о беседах с Накрином. — Я знаю… — неуверенно начал Хель. Очевидно, Накрин достаточно умен, чтобы догадаться о некоторых эпизодах его странствий. — Я знаю, что ты слишком резок в суждениях. — Я не сужу. Я догадываюсь. Смерть ослабила их так же, как и меня, и если сейчас здесь ты, а не они… — Накрин издал странный звук, словно пытался прочистить горло. — Благодари свою судьбу, ибо в мастерстве Голоса ты проиграл бы им. Не растрачивай себя попусту, Довакин. Повелитель очевидно позволяет тебе то, что недопустимо для других, хоть мне и неведом ход его мыслей. Нет ничего постыдного в поражении, постыдным бывает то, что люди не умеют принимать его по достоинству. Ты можешь обучиться, стать искуснее, нежели когда-либо. Используй этот шанс. Не думай, что твоя честь здесь ничего не значит — для переживших величайшее предательство она драгоценна. Но воины лучше тебя отдавали ее повелителю, — Накрин умолк на мгновение, но добавил: — Подумай. Времени еще много — даже слишком для одного смертного. Накрин был, как всегда, прав. И это задевало гордость Хеля. Может, Алдуин оставил его надолго, чтоб он поразмыслил в одиночестве о своей судьбе? — Это все? Снова послание от твоего господина? Спасибо, Накрин, правда. — Совет от меня. — Тогда что нужно ему? — Если твой разум не менее острый, чем клинок… Ты понимаешь сам. Истлевшая рука показалась ненадолго из-под бледно-красной ткани и нежно коснулась эбонита. Еще мгновение поразмыслив, Накрин отвернулся. — Тебе хотелось бы вернуться к сражениям? — спросил Хель. Что-то в жесте жреца заставило сердце болезненно сжаться. — Я и так вернусь… Хотя и не воин, а сражения эти будут иными. Понадобятся долгие годы, чтобы возвратить былое величие Драконьего Культа. Долгие годы и многие люди. Я должен взрастить его, словно цветок, а когда окрепнет, передать молодым. Накрин был уверен в том, о чем говорит — и это всякий раз восторгало Хеля. Он будто объяснял сложность мироздания ребенку, но так, что малыш понимал и внимательно, вдумчиво слушал. Хотя быть этим самым малышом было по меньшей мере… обидно. — Ты не мертвец, но много раз вступал в схватку со смертью. Достойно, Довакин. Много ран. Много битв. Хель снова посмотрел на свои доспехи. Они были прекрасны ровно до того момента, когда на них обрушилась ярость Пожирателя Мира. Хотя они уберегли его от гибели, сами не перенесли последнего боя. Он очертил глубокие царапины от когтей пальцем. — Ты меня хвалишь? — Возьми эти вещи, Хель. Возьми и не забывай: у тебя есть не только Голос. Хель онемел от изумления. Накрин осмелился взять на себя ответственность и дать ему шанс, дать надежду и облегчение, которые не давал ему Алдуин. Накрин подарил ему свое доверие, и предать его совсем не хотелось. — Спасибо. Почему-то Хелю показалось, что Накрин непременно тепло улыбнулся бы ему, будь живым. Уж ни этого ли ему так не хватало в посмертном служении? Ладонь легла на рукоять секиры. Как влитая. Кожу холодил металл, а сердце грело сочувствие и забота Накрина. Как ни хотелось сбежать поскорее, пока жрец не передумал, Хель не мог. Накрин словно обдумывал что-то важное, решался и нуждался в ком-то, кто может… поддержать? Поговорить с ним? Выслушать? Хель улыбнулся собственной наивности. А что он, собственно, мог бы предложить? Следовало сейчас же убраться отсюда, но он медлил. — Накрин, что такого в этой зале? Жрец смерил его колдовской синевой взгляда. Неспешно прошел вдоль стены, разглядывая обгоревшие полотна, словно впервые их видел. — Ярость моего повелителя. Больше я тебе сказать не могу.

***

Второй день он рубил воздух. Почти как в детстве, когда бился с дворовыми мальчишками на палках. В те светлые дни о славе и богатстве только мечталось под старые сказки, а теперь уже он сам был их частью. Хель прошел многие сражения и успел убедиться: привлекательны они только в легендах. Путь воина был выбелен смертями, залит кровью; всякий бой кончался болью, а не радостью победы. Каждый раз хотелось забыться, на душе становилось пусто и горько. Привыкшие к грязи и мерзости разбойники учили запивать эту горечь элем, обжимая несчастных женщин, но такой способ избавиться от душевных терзаний приходился Хелю не по вкусу. С драконами же все было еще сложнее: размышляя о них, Хель вспоминал запах горелой плоти. «Рядом со мной никто не посмеет навредить тебе». Хотелось бы верить. Во дворе не было ни души, и Хелю это казалось неимоверно странным. Алдуин предпочитал проводить время перед храмом, выстраивая планы по захвату мира и нежась на солнышке, но уже который день его не было в Скулдафне… И сюда никто не приходил. Может, это была исключительно драконья территория? Во всяком случае, Хеля об этом не предупредили — или сочли достойным тоже поваляться на камнях. Драугры, почти никогда не беспокоившие его, грезили о былом и будущем, лежа в саркофагах; Накрин отчего-то счел допустимым оставить его наедине с собой и храмом. Иногда ощущения, словно забравшись в череп, начинали мельтешить и тревожно скрести его разум, но сколько Хель ни оглядывался, увидеть Накрина так и не удалось. Впрочем, ничто не мешало ему наблюдать из многочисленных окон храма. Но почему же тогда он скрывался? Может, из уважения к чужому одиночеству, а может и потому, что так приказал Алдуин. К тому же, сам Накрин призывал Хеля подумать, чего он хочет от жизни… и как этого достичь. А теперь давал ему время и место для принятия решений. Это предположение выглядело стройнее и логичней предыдущих. Истинных мотивов такого поведения Хель определить все равно не мог, хотя и был безмерно благодарен. В эти несколько дней отдыха он наконец мог собраться с мыслями, потому что за безумным темпом обучения, Криков и расспросов не находил время на осмысление всего произошедшего. Мог ли он еще совсем недавно предполагать, что станет узником в старом храме и учеником Пожирателя Миров одновременно? Учителем Алдуин был отвратительным, но личностью интересной, потому вне уроков незаметно завладевал всем вниманием Хеля. Иногда он пробовал прикрыть глаза и представить, что напротив сидит человек. Получалось. Он был даже не самым плохим из тех, кого Хель знал. И потому было вдвойне обидно, что именно Алдуин, нависая над Скайримом черной тенью, мог принести горе на землю, которую Хель успел полюбить. «Когда он вернется, я рискну и поговорю о планах драконов», — Хель сделал резкий выпад, словно вырезая свое решение в воздухе. И застыл. Горный ветерок приятно холодил кожу, хотя после длительной серии ударов тело горело от напряжения. Сердце отбивало бешеный ритм, дышалось глубоко, и хотелось смеяться искренне — от того, как солнечные зайчики прыгают с лезвия секиры на стены руин. Спокойный, величественный Скулдафн застыл в тонкой эмали предзимней синевы. Ее вдребезги разбил знакомый рев. Сначала отдаленный, голос дракона все нарастал, разрывая облака. Горные вершины множили его, потому трудно было сказать, откуда же доносится звук, но что-то заставило Хеля резко обернуться. Точно он знал одно: это не Алдуин и даже не Одавинг. Ржавой стрелой прямо к храму несся дракон. «Древний», — отстраненно подумал он. — Алдуин, корав зу! Рука сама по себе потянулась к оружию: приобретенные в боях навыки не вытравить ядом, не забыть даже после многих лет — он же провел лишь месяцы в спокойствии. К горлу подкатила невиданная раньше мощь, готовая вырваться, защищая своего хозяина. Да, Хель был хозяином и себе, и своим силам, а потому одернул себя: нет, нельзя ожидать удара сразу. Алдуин не одобрил бы глупой вспыльчивости. Не одобрил бы враждебности к гостю, а может, даже к брату, если считает этого дракона таковым. Хель почувствовал укол сомнений. «Но ведь он сам летел на встречу с братьями», — по спине пробежал холодок. — Хи лос нид лингра ди дрог! Времени на вопросы не оставалось. Что случилось, кто этот дракон, почему он выступил против Алдуина — все это можно будет выяснить потом. Если он выживет. В грациозной плавности крыльев и ярости, что таилась в словах, Хель видел угрозу. Мгновенный взгляд по сторонам дал знать: укрытий много. Это хорошо. Его заметили немного позже, когда первые три шага в сторону огромного столба уже были сделаны. Хелю не пришлось смотреть, чтобы понять, что сейчас произойдет: затылок обдало жаром, а дикий рев огненных языков заглушил тихое «йол». Он отпрыгнул за преграду, когда кончики волос уже задымились. Закашлялся. Ничего, немногие из драконов могли прожечь камень насквозь, но его собственная ярость, что сейчас закипала внутри, точно была способна. Все движения — точны, словно он весь обратился двемерским механизмом. Будто со стороны он наблюдал за тем, как плавно встает, как удобнее берет в руки секиру, как выдыхает, чтобы пульс стал спокойным. Это нужно было сделать до того, как дракон спустится, чтобы мощным взмахом хвоста снести колонну. По правде говоря, времени, чтобы одним прыжком занять позицию для атаки, оставалось с избытком. — Зу фен кри хи! Он не успел нанести отточенный за многие бои удар, хотя дракон и сел на землю. Еще один залп пламени мазнул по руке, но Хель не выпустил оружие. Плохо. В поднявшейся пыли он не видел, куда можно убежать, а потому перекатился. Враг спустился только потому, что истратить силы на укрытую за каменной глыбой жертву глупо, а он, жалкий мешок мяса, не собирался выходить. Теперь же любая защита оставалась слишком далеко, но он не собирался становиться жертвой. Наблюдая, как дракон взмывает в воздух, Хель чувствовал — больше он не спустится. По своей воле. — Хи дре ни миндоран ди рот! Любимая зверюшка двух предателей. Хель прекрасно знал, что должен сделать, но боялся больше, чем если бы пришлось сойтись лицом к лицу с десятком, нет, сотней драугров. Драконобой ждал на самом дне души, всегда готовый помочь, перемолоть бессмертие в пыль, ведь вместе со Словами он и Алдуина заставил пасть. Того самого Алдуина, который поверил и отдал оружие. Того Алдуина, который, хоть и был жестоким, выслушал и принял, что не смогли люди. Того Алдуина, в храме которого он находился. Как отреагирует он на то, что Хель снова сразился с драконом, захочет ли слушать вообще? Что можно будет сказать в оправдание? Если умрет, то уже точно ничего. С неба на него обрушился буран. Латная перчатка покрылась тонкой коркой льда, а тело предательски задрожало от стужи. Алдуин желал видеть рядом с собой сильных. Что же, он покажет, насколько сильным может быть. Холод раздирал легкие, но Хель только набрал побольше воздуха: — Джор За Фруль! Все, кроме дракона, потеряло значение и обесцветилось, словно под толщей воды. Он не замечал ни едкого дыма, ни пылающей травы, ни собственной усталости, а горло почти не болело, как то было раньше. Все эти мелкие неудобства не волновали, когда оружие уже просило крови. Голос сорвался ввысь, обратился цепями, смял крылья. Спустя несколько хаотичных взмахов дракон сел на камни, вдвойне яростный от внезапно обрушившейся слабости. Хель же ступил вперед спокойно, как то позволяло превосходство. На душевные терзания тоже не было времени. Они танцевали друг с другом и со смертью. — Фус Ро Да! — он даже не надеялся, что Слово действительно возымеет такую силу, нет, что вообще подействует, но одно крыло дова сломалось с отвратительным хрустом. Казалось, тот был даже громче, чем рев боли. Глупо, это тоже забрало у врага пару мгновений. Хель отпрыгнул назад так, что драконий коготь только бессильно царапнул черный эбонит, затем скользнул к оскаленной пасти и рубанул с плеча. И сам теперь не мог остановить стремительный полет секиры. — Су Гра Дун! Великие в небесах, на земле драконы имели гораздо меньше преимуществ, и этим стоило пользоваться, если хотелось выжить. Единственная рана стала бы концом череды ударов, что наносил Хель, но он не оставлял противнику такого шанса. Наискось, так, чтобы еще уклониться от зубов, этим же раззадорить, позволить еще одну огненную вспышку, но уйти от нее в последний момент. Ощущения обострились, так что он, казалось, видел все вокруг, но только в налитых ненавистью чужих зеленых радужках. «Быстрее, — мысленно приказал себе Хель, глядя на отражение лезвия, что стремительно приближалось к дракону. — Сильнее. Точнее». — Хи фен дир. Дир ко фааз, низ хи дре ни орин миндоран зу, хи мей! — слова успели вылететь из пасти, но не замедлить одно стремительное движение. Финальный удар пришелся на шею. — Зу корав, — сказал он совсем тихо, только теперь ощущая, что горло першит, а похолодевшие пальцы свело судорогой. Крики забрали много сил. Дова его уже не слышал. Подернутый мутной белой пеленой глаз невидяще глядел в безмятежное небо. Клубы пара, что поднимались от горячей крови на траве, растворялись в его синеве. Конвульсивно дернувшись пару раз, мощное тело затихло. А из вспоротой груди начал подниматься свет. Сначала улетела пеплом чешуя, так легко, будто подожженная бумага. Хелю казалось, что драконы сами сотворены из пламени: легко сгорают за несколько мгновений после смерти. Огоньки танцевали, нежно касаясь того, что еще минуту назад было могущественным существом, а затем золотом перетекали в новый узор. Расплавленный свет лился по венам побежденного дракона и расползался в его зрачках подобно распустившемуся цветку, разгорался, сжигая оболочку. И льнул к новому хозяину. Душа вырвалась из тесной клетки драконьих ребер, закружилась вихрем, укутывая с ног до головы. Секундная боль пронзила Хеля, но следом пришло ощущение собственного могущества. Да, он может все! Возводить и разрушать, призывать вьюги, покорять небеса, заставить горы вздрогнуть, поглотить солнце, Кричать без остановки, срывая связки, побеждать бесконечно, как истинный дракон. Опьяняющая сила заполнила его до краев, будто была готова вот-вот перелиться, а в голову ударила мощная волна тепла. Хель принимал ее охотно, греясь, жадно впитывал каждую каплю мощи. Она вливалась мягко, как вино, и бурлила горячо, словно раскаленный металл, раня и лаская… Но мгновение всегда было слишком коротким. Накрин нашел его слишком быстро, измазанного чужой кровью даже на лице, в кругу из выжженной земли. Точно следил, запоздало подумалось Хелю. Не успел всего лишь на минуту. Может, оно было и к лучшему: Хель не знал, защищал бы жрец его или дракона, да и не хотел подвергать Накрина такому испытанию выбором. Мысли об этом вернули стертый сражением страх, и Хель позволил себе опереться на свое оружие — колени дрожали. Он оглянулся на скелет. Огромные белые кости скалились на него острыми зубами, будто до сих пор готовы были укусить. Он сплюнул гадкую горечь, что внезапно возникла на языке. — Ты убил его, — тон жреца казался на удивление бесцветным, и только боги знали, что же он ощущает. — Едва. Накрин выглядел растерянным, как никогда, и Хелю показалось, что, если сейчас жрец нападет, в его понимании это будет справедливым. Но не стал дожидаться. — Я уйду в подземелья. Дня на два, пока не вернется Алдуин. — Что же… Так будет лучше для всех, Довакин. Пока не прилетит повелитель, чтобы судить тебя, этого дова и… меня, — горечь от собственной ошибки услышал Хель в последнем слове. Он подвел Накрина. Более того, он подверг его большой опасности: что сделает Алдуин, когда узнает?.. Хель зажмурился, чтоб не позволить непрошенным слезам навернуться на глаза. Виноват только он, и никакого суда над Накрином Алдуин не учинит. Хель постарается не позволить. — Что говорил дракон? — Я… не понял большую часть. Ты и сам знаешь, как трудно обращаться со Словами, — почему-то Хелю казалось, что Накрин ему не поверил, но поступить иначе он не мог: не стоило разносить плохие вести и множить панику без подтверждений. Отдаленно ему подумалось, что жрец слышал и сам, но давал Хелю шанс оправдаться. Что же, пускай каждый из них останется при своем. — Ты подводишь господина, Хель, — Накрин явно хотел сказать что-то еще, но сдержался. — Оружие оставь в храме. Он последовал за Хелем в самую глубину подземелья, то ли охраняя от гнева храма, то ли желая отдать на растерзание этому месту. Скулдафн волновался, затаившись в ожидании скорой расправы. Впервые за долгое время эти камни напоили кровью, и теперь жажда их стала сильнее. Хель утолял ее: алые капли стекали с одежды, запекались на ресницах, скатывались и падали вниз с доспеха. Поскорее бы смыть. Когда тяжелые двери его комнаты наконец замкнулись, Хель дал себе возможность облегченно вздохнуть. В очередной раз он сбежал от гибели, даже не получил тяжелых ран. Но что такого случилось с Алдуином, если дракон осмелился ворваться в Скулдафн с обвинениями? Достаточно ли он, Хель, важный, чтобы Алдуин после этого продолжал его защищать? А если такой бунт уже случился, значит, самому Пожирателю Мира что-то угрожает, и справиться с этим он не может?.. «Дурак», — он тщательно вытер вымытое лицо. Все его мысли на этот счет были бессмысленным гаданием, пока сам Алдуин не подтвердит хотя бы одну из них. Это подождет. Сейчас и сегодня гораздо сильнее Хеля интересовало, почему он, даже сидя в заключении и пережив столько боли, причиненной Алдуином, волнуется о нем. Разве не проще ненавидеть? Задув одинокую свечу, Хель лег в постель. Даже читать книги ему сейчас не хотелось: дни такой желанной свободы превратились в затворничество. «Рядом со мной никто не посмеет навредить тебе», — в темноте ему почудилось дыхание дракона. Алдуин ошибся, кости в дворе подтверждали это. Хель смог защититься, даже испытать свой Голос, а потому был уверен, что и еще одно нападение сможет отбить. Но в голове вертелась навязчивая мысль: «А если что-то грозит ему?».

***

Его ждали ранним утром, когда первые лучи оживляли города, сотканные из тумана и ветра. — Что произошло? — начал Алдуин, не растрачивая времени на предисловия. Разумеется, он хотел знать даже мельчайшие подробности, причем сию же минуту. — Мой зейма повержен, ты использовал Драконобой, Накрин не может ответить, а потому держать ответ должен ты. Зу лос сараан. Перечисляя провинности своего пленника, Алдуин говорил так же спокойно, как и тогда, услышав дерзкое желание Хеля. За этим тоном могла прятаться и испепеляющая ярость, и изысканная жестокость… И понимание. — Он напал. У меня был выбор: умереть или защищаться. Поверят ли ему? Слов было слишком много, но правильных не хватало, но Хель отчаянно желал объясниться, и не только из страха. Его начали обучать искусству Слов, ему отдали оружие… Разве рассчитывал Алдуин, что вся эта сила вновь обратится против драконов? Хотелось доказать, что он не предавал доверие. Хотелось… услышать, что его понимают. — Я рад, что ты вернулся. Обо многом переживал. — Что со мной могло случиться? — фыркнул Алдуин. Было бы прекрасно объяснить все одной фразой, чтобы не усложнять и без того напряженную ситуацию. За дни в комнате Хель придумал десяток вариантов, что можно было бы сказать, но ни один из них не отражал сути, а воспоминания о том бое мельтешили, мешая сосредоточиться. Но Алдуин ждал. Вздохнув, Хель начал с самого первого взмаха крыльев в холодном небе. Алдуин слушал молча, и только на моменте с Драконобоем резко отвернулся, будто не желая видеть своего пленника. Потом замолк уже Хель. Решение, верить ли рассказу, оставалось за Алдуином, вот только сможет ли он в своей гордыне принять неизвестную угрозу? А может, молчит, потому что не верит в своеволие драконов? Весь вид Пожирателя Мира говорил о том, что грядет страшная буря. — Подойди ближе, — в голосе Алдуина действительно подрагивала скрытая ярость. Оставалось только встретить ее достойно. Завороженно он смотрел, как голова дракона опускается ближе, ощущал, как его взгляд скользит по коже. Алдуин втянул воздух — медленно, словно растягивая момент и силясь что-то почувствовать. Словно обнюхивал. Наконец он выдохнул прямо в лицо: — Он не ранил тебя? Хель почувствовал, как брови поползли вверх. Он ожидал всяких вопросов, чего угодно… Но не этого. — Нет. А это так важно? — Он посмел явиться в Скулдафн, зная, что меня здесь нет. Он оскорблял этот храм и меня вместо того, чтобы принять бой, которого требовал. Трус, порочащий имя моей семьи! Но прежде всего он напал на тебя, — Алдуин рыкнул от злобы. — Угроза тем, кто под моей защитой — вызов мне. Кросис, даар зу фен ни кри онт дилон. — Так ты мне веришь? Едва ли Хель мог спрятать потрясение. Алдуин злился не на него, а из-за него, и это было просто невероятно. — Да. У меня есть на то причины. Он обещал себе задать вопросы Алдуину, как только тот прилетит. Но сейчас, когда они оба в смятении, не лучший момент снова сталкиваться в словесной борьбе. Но действуя осторожно, можно было вызнать хоть крупицу. — В этот раз я смог защититься, потому что ты обучил меня. Но, если нападение повторится, принимать решения будет намного легче, знай я, что нужно драконам. «Что же ты сделал?» — Не повторится. — Ты не можешь быть уверенным в этом, Пожиратель. Ты не можешь отдать все время моей защите, и у тебя много важных дел. Например, разговоры с братьями, если я правильно понял слова того дракона. Провоцировать Алдуина в момент его ярости — рискованное занятие. Впрочем, Хель уже привык, а потому знал: сейчас он стоял на грани, но еще не перешел ее. Но и заявлять об этом с уверенностью не мог — забота Алдуина выбивала землю из-под ног. Его поведение было невозможно предсказать. Словно прочитав его мысли, тот фыркнул. — Я не настаиваю, — вежливо добавил Хель. Тяжелое молчание, совсем неподходящие для такого солнечного утра, давило могильной плитой. В воздухе острым лезвием над шеей зависла беда. Хель уже был уверен, что не получит ответ, а потому внезапные слова заставили сердце сжаться: — Зейма всегда были непокорными. Я недооценил их сомнения, — пугающая горечь в его словах обжигала. — Ты не знаешь, что происходило на заре времен. Из-за Языков я попал в Разрыв, и многие дова пали от рук людей. Нет участи унизительней. Из-за поражения они хотят власти здесь и сейчас, и это я еще могу понять. Но ее получают и удерживают достойные, а не трусы. Партурнакс нарушил порядок вещей. Хель проглотил липкий клубок ужаса. Драконы были смертью, но в их действиях всегда прослеживался определенный порядок. Что же случится, если столь древние существа станут хаотично нести разрушения? — Он тут ни при чем. — Откуда тебе знать? Его имя — Пар-тур-накс, а ты не хочешь это признавать! Он был моими крыльями, грезил о великом, а ты видишь в нем доброго человеческого учителя. Даже в этом он лучше, чем я?! В голове Хеля возникла мысль, которую он не мог сформулировать уже давно. Но пока слова приходили на ум, может, стоило ее озвучить? — Тебе больно от его предательства. До сих пор? В красных глазах Хель видел злобу, но готов был принять ее на себя, а оттого не отводил взгляда. — Не говори о том, чего не знаешь, Довакин, — когда Алдуин звал его именно так, становилось понятно, что его терпение на исходе. Но останавливаться Хель не собирался: это значило либо сделать шаг назад, либо зависнуть одной ногой над пропастью. Накрин был прав, следовало действовать, и Хель нашелся со способами. — Если тебе кажется, что он купается во всеобщей любви, это не так. Не только драконы, но и некоторые люди хотят его убить. — Какие умные. — На меня они тоже давили. Дракон бросил на него яростный взгляд. Дышал он так тяжело, словно бился с невидимым врагом. Хель же старался выглядеть спокойно, сохранять равновесие за двоих. Острая потребность помочь казалась глупостью… но Алдуин, кажется, ценил это. — Что ты собираешься делать? — спросил Хель. — Знай я их имена… Нис лост фаас ди рагот. Они боятся моего гнева. Пока что никто не осмелится отвечать за свои слова. Ты остановил того тщеславного глупца, но теперь мне придется ждать ударов в спину. Злость, смятение и грусть переплелись в этих словах так крепко, что казалось, выхода из их тесной сети просто нет. Возможно, Алдуина и не заботили чувства других, но сам он был на них способен. Это откровение будоражило. — Тебя не должны заботить мои проблемы. Радуйся: даже после поражения твое имя все еще вредит мне. Если бы он мог. Внутри остались только сожаления и неуверенность. — Если ты не сможешь контролировать драконов, что ждет Скайрим внизу? — Ты спрашиваешь не чтобы узнать, а чтобы подтвердить догадки. Ты прав, Хель. Дова не терпят любого, кто стоит у них на пути, даже если этот «кто-то» — брат. Небо, израненное пламенем, солнце, стекающее алым в пепельные облака, а под его лучами — выжженные города. И много, много белых костей, что некогда были совершенными созданиями. На месте Алдуина ему тоже было бы больно стать тому причиной. Сердце сжалось. — Ты умеешь воскрешать драконов. — Я зову их души и даю силу для оживления тела. Но чему возвращаться, если она поглощена другим? Например, тобой, — прозвучало резко, как приговор. — Однажды я видел, как дракон добровольно отдавал душу, — Хель не назвал имени Партурнакса, но они оба знали, о ком речь. — Она — сосредоточение силы и мудрости побежденного. Ты способен поглощать их благодаря крови. — Тогда я смогу и отдать эту душу тебе? Алдуин смотрел на него очень внимательно, будто пытался уличить во лжи. Не верил в такую глупость. — Нет. Это часть тебя, и отделить одну не получится. Ты еще не набрался опыта. Хель заколебался. Каждая душа была его триумфом и поражением одновременно, каждая грела изнутри и облачалась в Слово, чтобы бить врагов вместе с новым хозяином. И каждая влекла за собой в темноту ночи, едва не разрывая на части остатками чужой воли. «Неужели ты хочешь разлучиться с нами? Стать слабее? Любой использует твою немощность, как только появится возможность…» — голоса порой чудились ему столь явственно, что хотелось оглянуться, не стоит ли за спиной призрак прошлого. Так было, пока он не пришел к Алдуину. Тот видел его слабым не раз — и не ударил. Но не самоубийством ли будет вернуть в мир свирепых хищников, довериться одному из них? Доверие… оно было той высшей ценностью, что они могли подарить друг другу. — Тогда возьми все. От молчания в ответ Хелю захотелось взвыть. Неужели Алдуин не понимает, как трудно далось ему это решение? — Зачем это тебе, человеку? — Будь я дова, то пошел бы за тобой. Черные крылья укрыли его раньше, чем Хель успел среагировать. По коже побежали мурашки. — Готовься, — коротко шепнул дракон. Но в его голосе отчетливо слышалось восхищение.

***

Искорки магии плясали в задубевших ладонях Накрина, но Хелю думалось, что увидеть он ожидал скорее зажатый в них ритуальный нож. Жрец выглядел величественно, под стать своему господину, и легко было понять, почему именно он управлял храмом. Алдуин внушал страх и уважение драконам, его служитель — людям. Хель принимал и тот факт, что, пожалуй, завидует: ему самому хотелось бы стать столь искусным. Сейчас же мог только признавать превосходство — в том, для чего они собрались, груз годов был преимуществом. — Хаалвут нин. Души все время в тебе. Попробуй найти их, как искал бы воспоминания, прикажи проявиться. А я перенаправлю энергию так, чтобы поток не иссушил тебя до костей. Я не обладаю драконьей кровью, чтобы советовать более точно, но, может быть, она подскажет тебе. Тяжело вздохнув, Хель закрыл глаза. Сквозь веки пробивалось красноватое сияние — солнце в храмовом дворе уже не грело, но сверкало хрусталем снежных вершин. Словно чувствуя, что произойдет, сила внутри бурлила и грезила вырваться на волю. «Скоро», — пообещал ей Хель. Только вот как освободить ее? Он умел только поглощать, а не отдавать. Что, если сейчас не получится, а он станет посмешищем? Такое ведь уже бывало. Хочет ли он вообще того, чего делает? Навязчивые мысли путались, как нитки у плохой пряхи. Алдуину нужны души, а ему самому… что? Защитить мир, которому абсолютно все равно на исчезновение одного-единственного человека? Заслужить прощение за все, что сделал? Доказать владыке Скулдафна свою ценность? Пожалуй, все вместе. И единственным способом достижения цели сейчас была помощь дракону. Он представил разноцветный клубок, что гнездился в груди. Драконьи души напоминали яркие искры во мраке. Воображение нарисовало, как его ладонь тянется к ним, чтобы поймать, вот-вот схватит… Руку обожгло. — Довакин… — начал было Накрин, увидев, как он дернулся от боли. Хель покачал головой. «Уходите, — рявкнул он мысленно, чтобы перебить призрачный смех в ушах. — Я победил вас, я приказываю. Вы же подчиняетесь сильнейшему?». Голоса стали громче, загудела вереница слов, но Хель не различал ничего, кроме насмешливого тона. Они не желали выполнять приказ, который даже не понимали, а Хель не понимал их. Может, в том и был ключ? — Офан. «Отдаю». Души вырвались из него яростным теплом. Накрин говорил что-то на довазуле, но слова терялись в призрачном крике свободы. Хель чувствовал, как по капле ускользает из него могущество и древняя, как звезды, мудрость. Вся она плыла во тьму черной пасти того, кто носил имя Пожирателя Мира. Жадно он ловил все сияние, выпивал его до дна, и вот уже казалось, что во всем мире остались только они: сияющая заря и воплощенная пустота. Это длилось вечность. А может быть, одно мгновение. Пульсирующий свет вокруг Алдуина померк. Накрин опустил руки и склонился в учтивом поклоне своему повелителю. Все кончилось, они снова стояли возле старого храма, и только холод вдруг укусил сильнее обычного. Когда Накрин скрылся в храме, Алдуин подошел ближе. — Как ты себя чувствуешь? Хель не был избалован чужой заботой, даже став Довакином, а потому удивился. Слишком уж часто в последнее время Алдуин проявлял интерес к нему. — Неплохо. Я сам захотел передать тебе души, так что не жалею. — Их было очень много. Почему ты не вливал эту силу в Крики? — Одно Слово — слишком мало для них. В прошлом у него было не так много времени на размышления о том, что действительно хочется изучить, а потому истратить душу на ненужный Крик было бы… оскорбительно. Уже в плену Хель мог подумать, взвесить, но так и не изменил свое решение. Алдуин огорчился бы, узнай, на что пошла сила его братьев. Сам Хель же хотел стать ему равным, а потому учил Слова так, как то делали сами драконы. Иначе он не был бы горд собой. — Ты знал слишком мало, чтобы польза от них была большей. Хин ту’ум лост мейз муль, Хель. Но теперь придется изучать все самому. Не знаю, как быстро получится: сейчас ты не в состоянии Кричать. Слабый. — Радуйся, — фыркнул Хель и отвернулся. Разве не сходились они в бою, разве не признал его Алдуин достойным врагом? Крики действительно были слабой его стороной, но напоминать об этом так часто не стоило. Особенно когда он добровольно отдал то, что могло стать его собственным преимуществом. На его выпад Алдуин ответил спокойно, словно несмышленному ребенку: — Ты пытался образумить меня, и сейчас я делаю то же самое. Чтобы вкладывать силы во что-то, их нужно иметь. Отдохни, пока можешь. Так от тебя будет куда больше пользы. Хель отвел взгляд и поджал губы. — Прости. — Было бы за что. От растерянности Хель замолчал. Еще никогда Алдуин не был с ним столь открытым, и это рушило очередной мостик ненависти между ними. Вместо него оставалась бездна, но чем наполнить ее, он не знал.

***

— Приготовься. Они стояли около костей: Алдуин немного впереди, будто опережая на шаг, а позади него Хель, облаченный в истрепанный, но все еще крепкий доспех. Это тоже было требованием Алдуина, которое Хель выполнил без вопросов. Задуманное наверняка было опасным. Закатные лучи играли на темном металле, и Хель готов был поклясться, что сейчас он сам немного напоминает Пожирателя Мира. Лишь всепоглощающей яростью не обладал. — Зил гро дова ульсе! Слен Тид Во! Хель почувствовал, как мелко задрожали руки. Слова Алдуина были сильнее его собственных, Хель подмечал это не раз, но если разрушение, что они несли, стало привычным, возрождение… поражало. Оглушающая мощь скользнула роем ласковых огоньков, оплела скелет, и вот уже теплая плоть покрывалась сетью вен. Вместе с кровью по ним бежал свет. Как раскаленный металл, сияние поплыло чешуей и мощными рогами, укрыло тело. Последняя искра зажглась там, куда пришелся решающий удар секиры, и угасла, закрыв крошечный след от раны. Воскрешенный дракон взглянул на него, а потом мрачно поднял взгляд. — Я тут, как ты и хотел, — сказал Алдуин. Совсем короткая фраза заставила дракона напротив сжаться, но затем расправить плечи и приосаниться. Так делали дворовые кошки, когда понимали, что опасность неминуема. Хель же отметил мимолетную радость: теперь он мог понимать большую часть того, о чем говорили на драконьем языке. — Объяснись. Хель зажмурился в ожидании атаки, рыка или любого другого проявления гнева, но время шло, а их не было. Дракон застыл, как добыча перед охотником. — Алдуин… — Ты говорил, что я больше не твой господин, — едва ли не брезгливо, пренебрегая стоящим перед ним. — А потому больше не зови меня так. — Я звал, когда умирал впервые, но тебя нигде не было. — Тогда ты пал из-за собственной слабости, но смеешь обвинять меня в этом? Я вернул тебя к жизни. Дважды. — Тогда слабы все мы? Сколько из нас погибло? Сколько умерло от рук Довакина? Он здесь пленник, но ведет себя, как гость. — Ты проиграл смертному, так не жалуйся на судьбу. Назови мне имена недовольных, и пусть нас рассудит бой. Хель закусил губу. Может, у драконов все и правда решалось так, но обиды звучали очень по-человечески. Правда ли план Алдуина сработает? Ответ последовал незамедлительно, будто подготовленный наперед: — Никто не желает сражаться с тобой. — Тогда зачем ты прилетел? — Алдуин почти хохотнул, будто услышал что-то забавное. Воскрешенный дова вздрогнул от этого звука, но не отступился. — Я никогда не… Ты веришь этому смертному? Тогда меня, как и остальных, интересует, почему ты забыл о нас. В глазах Алдуина, и без того будто налитых кровью, вспыхнули алые огоньки. Если раньше он делал вид, что происходящее больше забавляет, чем волнует, теперь проявил истинные чувства. И ни одно из них не было светлым. — Больше, чем тебе, — голос хлестнул, как плеть. — Ты прилетел сюда, зная, что я в Кайзале и что жрец не станет сражаться против тебя. Ты знал, что меня не будет здесь… и потешил свое тщеславие. Я никогда не забывал о дова, но разве ты сейчас достоин называться так? Впервые Хель видел драконий страх. Это было столь несвойственно для них, что едва ли укладывалось в голове. Насколько же уважаем был Алдуин, сколь весомо было его слово, крепка власть? И что говорить о жрецах, если даже их боги вели себя так? — Алдуин… — Я велел не называть меня так. Сохрани хотя бы гордость, — Алдуин фыркнул. — По какой глупости ты посчитал, что тут ждет легкая добыча, сколько еще думают так же? — Я один. Не сомневался в твоей силе, но… — Ты пришел сюда так, чтобы не испытать ее. Теперь у тебя будет много времени, чтобы сожалеть об этом. Если хочешь, чтобы я помнил твое величие, а не трусость, выбери сам. Что это могло значить? Хель успел задуматься, не слишком ли жесток Алдуин с драконом. Нет, прощать нападение он не собирался, но понимал чувства побежденного. Тот стоял гордо, и, хотя в глазах его плескался страх, смог выдавить одно-единственное слово: — Огонь. Алдуин Крикнул прежде, чем Хель смог догадаться, что сейчас произойдет. Поток пламени окутал застывшего в непокорной позе дракона, а воздух раскалился так, что смотреть стало невыносимо. Всего одно мягкое Слово вырвало душу из объятий пепла. Дымкой она смешалась с языками огня, заструилась дымом, пока не исчезла в черной пасти. Алдуин никак не отреагировал на это: его взгляд все еще был устремлен на череп, что теперь одиноко белел среди сажи. Она осела и на черной чешуе. Может, стоило остановить его? Если бы Хель стоял хотя бы на шаг ближе, то успел бы коснуться черного крыла, отвлечь, дать время, чтобы передумать. Может, Алдуин спешил, чтобы оставаться твердым в своем решении? Он решил, что такая мера станет уроком всем. И самому Пожирателю Мира тоже. Хель не сомневался, что сам себе он нанес страшную рану, что еще долго будет напоминать о себе — это будто бы было видно. Никогда еще Алдуин не склонял голову так низко. — Пошли к ручью, — Хель не нашел, что сказать. — Зачем? — Ты же не собираешься оставаться грязным? — это прозвучало настолько глупо, что ему захотелось одернуть себя. Но Алдуин не спорил. Он снял перчатки и набрал пригоршни воды из мелкого озерца. Во двор Скулдафна венами вились небольшие водопады и ручейки. В далеком прошлом именно это живило изолированный от всего мира храм, но теперь в воде нуждались только перелетные птицы и единственный живой человек в этих стенах. Пальцы очертили острые выступы на морде дракона. Хелю они казались красивыми, хоть и опасными. Впрочем, таким был весь Алдуин. Сейчас он закрыл глаза и не двигался, словно давая полную свободу действий. —Этот наивный дурак считал тебя слабым. Поверь, не все дова такие. — Не сомневаюсь. Понимаю, что тебе было больно убивать брата. — Он сам виноват. — Но разве от этого легче? Ты можешь быть Пожирателем Мира, но, пока конец все еще не пришел, живешь в нем. А жить — это всегда больно, — Хель неумело стер кровь с длинных точенных рогов. Все происходящее казалось ему неловким, но чутье подсказывало, что Алдуин нуждался именно в этом. — Ты веришь в разные глупости, — Алдуин приподнял крыло, чтобы мыть было удобнее. Хель коснулся чувствительной мембраны на месте, где была длинная царапина. — Что ты делаешь? — Проверяю, как зажило. Я не хотел, чтобы ты поранился, спасая меня, — на почти прозрачной черной коже осталось только небольшое пятно, и так незаметное на фоне всех водоворотов и линий из самой тьмы. Хелю хотелось рассматривать и рассматривать их. — Ты — мой враг. — А этот дракон был другом… Союзником. Все меняется. Чтобы заполнить долгое молчание, Хель начал оттирать чешую. Алдуин замер каменным изваянием, не обращая на него никакого внимания. Даже когда Хель встал перед ним, чтоб заглянуть в красные глаза. — Я закончил, — от ледяной воды ладони раскраснелись и неприятно покалывали. Нужно спуститься в храм, если он не хочет отморозить их. — Не уходи, — Алдуин наклонился к нему и обдал руку теплом собственного дыхания. Это была скорее просьба, чем приказ, и потому Хель не знал, что ответить. Заметив его смятение, Алдуин передумал: — Я пойду за тобой в храм. Его строили для дова, но человеку там будет теплее. И он оказался прав: раньше Хель не замечал, но двери — скорее ворота — храма были достаточно велики для того, чтобы впустить дракона в просторный зал, и у Алдуина не возникло никаких проблем. Хотя тепло обдало лицо Хеля, оно не спешило пробираться под доспех. Хотелось поскорее снять его, и Хель стал расстегивать ремешки нагрудника. Наконец он почувствовал облегчение и сел прямо на пол подле Алдуина — в кромешной темноте Хель не видел черного дракона, но прекрасно слышал его дыхание. Тот, казалось, ждал: — Ты был прав. Мне нужно рассказать тебе многое. Хель было потянулся к драконьей шее, но Алдуин, заговорив, будто схватил его за руку одним голосом. Пальцы замерли над чешуей, словно в вопросе. Но Алдуин сам преодолел последнее расстояние, позволив касаться себя, и оттого волнительно сбилось дыхание. Хель слабо улыбнулся и выдохнул. — Я готов. Поздней осенью вечер наступал быстро. Еще только отступила алая краска с неба, а ночь чернилом уже растеклась по небосводу, как на плотной бумаге. До утра у них было много времени, а что последует за зарей, следовало еще определить. Прижавшись к драконьей груди спиной, Хель точно ощущал биение огромного сердца. Он слушал. Алдуин рассказывал о том, в какой славе купался Скулдафн. О том, как Партурнакс летал рядом с ним, и не было для них ничего недостижимого. С горечью изливал, как вероломно предал его брат и как злоба разрывала на части, когда от ярости он искупал собственный храм в огне, как горели шелковые знамена и гобелены. И о том, что больше не позволит предать себя. Особенно дова. Тогда Хель понял, что определило жесткое наказание Алдуина вместо него самого. Он не дал шанс тому дракону потому, что слишком многие давал Партурнаксу. Теперь ранил себя сам, чтоб не позволить этого другим. Сколь ни гордились бы крылатые боги своей вечностью, во многом они походили на своих слуг, и Хель не знал, кто у кого перенял повадки. Он не знал напавшего, но его знал Алдуин и, быть может, склонялся к тому, чтобы простить его. Хель бы даже не был против, если бы от этого кому-то полегчало. Например, Алдуину. Хотелось высказать свои мысли, но слов было слишком много, а касаться свежей раны казалось глупым, и оттого Хель сказал лишь короткую фразу: — Я еще и человек, Пожиратель. Глаза чуть привыкли к темноте, а оттого он мог разглядеть темный силуэт рогатой головы — Алдуин склонился к нему, дыша в волосы. Тепло. Хель протянул ладони, чтобы его коснуться, и дракон поставил лоб и виски. Он оглаживал все, до чего мог дотянуться, и в какой-то момент Алдуин ткнулся носом в его макушку. Тепло. Хелю приходилось признавать: отторгнуть Алдуина он не сможет. Вспомнились слова мудрого Накрина, что снова оказался прав: Хель понимал, что нужно дракону. Но дать он мог лишь часть желанного. А пока горечь и радость связала их стальной нитью. Навсегда.