Горноцветы

Изогнувшись в искорёженной бессилием и яростью позе, Партурнакс припал грудью к стылой, пронизанной морозом земле, и оскалился, словно загнанный зверёк, из последних сил старающийся напугать хищника. Алдуин же, потеснив своего брата, восседал на Стене Слов, словно человеческий властитель — на троне. Он замер в торжественной позе, вытянув шею и подставляя крылья холодному ветру, ожидая, что будет делать Партурнакс. Глядя сверху вниз и внимательно наблюдая, Алдуин подметил: белая чешуя брата сливалась со снегом, и сам Партурнакс будто обратился прозрачным стеклышком, незримым для драконов. И людей. — Это глупо, зейма , — это слово отдавало теплом, но вместе с тем горечью, и вместе с клубами белёсого пара из пасти вырвалась и тут же рассеялась тонкая струйка дыма. — Уже ничего не сделать. Партурнакс заигрался. Он посягнул на то, что никогда не могло ему принадлежать; вцепился в то, чего не понимал… Но всякой игре рано или поздно приходит конец, и настал черёд Алдуина ломать его игрушки. Теперь никто не в праве перечить ему, ведь и последняя искра надежды этого мира растворилась в тени черных крыльев. — Есть сила, которая не подвластна даже тебе, Алдуин, — прорычал Партурнакс. Челюсть его словно свело, он клацнул зубами, сцепив их, будто от неистерпимой боли, и он замолк. Алдуин набрал в грудь чистого морозного воздуха и медленно выдохнул, будто смакуя чужое отчаяние. Он хотел увидеть его в глазах брата долгие века и краткие мгновения заточения во временном разрыве, но Партурнакс умело скрывал от него свои чувства. Впрочем, Алдуин мог насладиться и лишь своим триумфом. — А люди… К сожалению, люди всегда были хрупкими. Что ты с ним сделал? — Он почувствовал боль, Партурнакс. И виновен в этом ты. Партурнакс переменился. Горсткой слов, небрежно брошенной Алдуином в глаза, он словно сорвал с облика брата напускное спокойствие: Партурнакс зарычал, его душевное равновесие унесло ветром вместе со снежной крошкой и все, чем Партурнакс восторгал смертные умы, словно покатилось с крутых склонов Монавен. Алдуин совсем не удивился, когда брат показал клыки — он ждал этого момента. Он забрал ученика, к которому Партурнакс успел привязаться настолько, что боль от потери обожгла огнем. Алдуин на мгновение представил себе ярость брата, который всегда отличался интересом к людям, и едва сдержал свой восторг. Он подставился, едва не пропустив первый удар: Партурнакс вскочил, рассек воздух крыльями и выставил когтистые лапы вперед, намереваясь налету столкнуть брата со Стены. Изящным пируэтом Алдуин ушел с его пути: пролетев мимо, Партурнакс словно запутался в потоках ветра и потерял Алдуина из виду. Тот навис над ним, демонстрируя превосходство и в мастерстве, и в габаритах. Партурнакс снова бросился к нему, но этот удар Алдуин отбил легко, как и все последующие. Да, раньше Партурнакс мог вести с ним короткие бои, но никогда — превозмочь. А уж годы, что провел брат в одиночестве в блаженном раздумье о бытие, взяли свое сполна: Партурнакс состарился, сам не заметил, как отошел от дел. Последним его великим деянием было обучение Довакина и помощь ему в бою с братом, но ни то, ни другое не принесло плодов. Алдуин же, хоть и заключенный в потоках времени, не утратил силы, а теперь только прибавил их, пожрав людские души в Совнгарде. Исход боя заведомо известный. Алдуин прижал брата к земле, остановив пасть гибельно близко от его шеи. — Пусть примут его чертоги Шора, — Партурнакс выдохнул это с сожалением и ненавистью, словно пытаясь перенести хоть часть своей боли на брата. — Разве я говорил, что он там, зейма? — Алдуин увидел, как расширяются зрачки поверженного, и, желая ранить еще глубже, добавил: — Я не подарил ему благородную смерть, как и не убью тебя. Живи в мире, что принадлежит мне. Полный отчаяния вопль послужил для него музыкой. *** Склоны Скулдафна утопают в цветах: сияют на солнце звезды паслёна, обрамляемые лавандой, лиловые и голубые горноцветы словно отражают небо. За то время, что дом Пожирателя Мира спал, оставленный своим хозяином, травы успели пробиться сквозь каменные дорожки, словно создавая торжественное убранство для его ходы. Его возвращения ждали. Завидев его, мертвое воинство выстроилось во дворе Скулдафна, как единое тело, вскинуло клинки над головами; они стучали оружием, уж затупившимся, о щиты, восхваляя его. Каждый удар разносился эхом по пустым залам, разбивался о стены, и осколки его возвращались троекратно, раня слух. И шум тот все же был прелестным, а эфемерная боль — сладка. Давно умершие не сомневались — повелитель не оставил их, и как только черные крылья заслонили солнце, слуги были готовы исполнить любой его приказ. Алдуин прекрасно это знал, принимая как должное. Как знал и то, что скоро в его доме будут гости, которым нужно подготовить теплый прием. Первенец Ака был рожден для того, чтобы направлять своих братьев, указывать им путь, и всегда был вождем. Он умел отдавать приказы и следовать цели, составляя хитроумные планы и мало заботясь о чувствах других; раня, он сам того не замечал, ослепленный погоней за лучшим — для себя и братьев. Кто-то из них любил Алдуина, кто-то — уважал за силу, но находились и те, кто не мог его понять и дело доходило до прямого конфликта. Тогда предатели жестоко платили за свою дерзость. Алдуин обладал живым и острым умом, но непомерная гордыня и скука вечной жизни иногда затмевали этот его дар, как грозовые тучи заслоняют солнце. Он умело отбирал для себя слуг, союзников и даже соперников, но природная, истинно драконья импульсивность могла смести все, что Алдуин так долго планировал и выстраивал. Но все это осталось в прошлом, до того, как Пожиратель улетел с Глотки Мира после беспощадного боя. У него появился настоящий враг — и это сулило развеять скуку. Ведь чтобы победить врага, его нужно понять. И Скулдафн превратился в полигон. Раз за разом разыгрывая явление Довакина, драугры оттачивали каждый свой шаг и малейшее движение, стараясь исполнить задумку Алдуина. Наблюдая за ними с высоты, он кивал незримо сам себе. Он был доволен. Алдуин всегда хотел властвовать, ловя трепет и ужас, которые так приятно щекотали язык вместе с каплями крови. Когда появлялась преграда, он ее ломал. В конце концов, он всегда получал то, чего хотел, будь то кровь, дары или души людей, отнятые у Шора. Чем легче давался трофей, тем меньше он интересовал Пожирателя, и тем большей была его жажда заполучить все. Алдуин мог бы взять свое и теперь. Мир готов, он доспел, словно истекающий соком плод, оттягивающий ветвь дерева. Осталось только взять. И лишь одна мысль не давала наслаждаться этим великолепием: триумф неполный. Раны не затянулись, еще напоминая глухой болью о себе — и о том, кто их нанес. Разумом возвращаясь к смертному герою, Алдуин впадал в ярость, сметая все на своем пути, и даже верный жрец не смел потревожить его. Смертный бился с ним на равных, и это наполняло Пожирателя одновременно удивлением, гневом и восхищением. Алдуин вспоминал вкус крови, что испробовал на Глотке Мира, пробив броню, и тем подстегивал самого себя: он хотел показать всему миру и почувствовать сам свое превосходство, сломить врага, втоптать его в землю, лишить всякой надежды — и наконец утолить свой интерес. Но смерть будет слишком простой для исполнения его планов. Довакин заслужил другого. *** Одавинг опустился на землю грациозно, словно на пуховую перину, и лишь взмах его крыльев потревожил горноцветы, потоком воздуха пересчитав их стебельки. Довакин с облегчением встал на твердую землю, и его шаги неестественно громко разнеслись эхом в притихшем Скулдафне. Жизнь словно покинула мрачный храм: даже ветер не смел осыпать истресканную каменную крошку с крепостных стен. Он пошел вперед, настороженно, готовый в любой момент отразить или нанести удар. Он не оглянулся назад, где в вечернем солнце исчез Одавинг. На остром лезвии играл закатный луч. Алдуин ждал. Он позволил Довакину пройти внутрь, в самое сердце храма, и уже во внутреннем дворе, возле самого портала, Алдуин встретил его. Он с довольством подметил удивленный взгляд смертного, но Довакин быстро совладал со своими эмоциями, и дракон удовлетворенно взмыл вверх. Да, именно такого врага он хотел победить. Драугры, что по приказу своего господина не преграждали путь через храм, окружили его и взяли в кольцо. Довакин обвел их оценивающим взглядом, словно пытаясь найти хоть прореху в окружении противников. Даже магия этого места обратилась против него: посох жреца возле портала точно указывал на свою цель. Алдуин сел на землю с оглушительным грохотом и ударил первым. Быстро, сильно и точно. Довакин отпрыгнул в сторону, занес секиру, но его движения медлительны из-за усталости и боли от раны, нанесенной на Глотке Мира, и Алдуин опередил его. Наспех залатанная броня треснула, и удар снова пришелся на ногу. Норд подавил вскрик, снова бросаясь в бой — иного выхода у него нет. Это проявление человеческой воли подстегнуло Алдуина. Глаза его словно налились кровью — Алдуин намеревался вырвать крик боли из чужой глотки. Ту’ум сотряс воздух, и они снова схлестнулись в схватке. Довакин еще пытался выстоять, но его кровь уже обагрила камни, а слабое человеческое тело лишь наполнялось страданием и болью, словно чаша. Алдуину приятно. Приятно вести поединок и побеждать. Броня уже давно порвана когтями, когда Довакин пошатнулся — ноги подвели его. Силы словно ушли в его пальцы, вынудили его держаться за рукоять верной секиры крепче, до треска костей, но Крик Алдуина выхватил оружие из рук. Мощный толчок заставил его упасть на землю, и Алдуин наклонил голову прямо к его лицу: шлем слетел во время схватки. — Приветствую тебя в Скулдафне, Довакин. Теперь это твой дом. По нежным лепесткам лиловых горноцветов покатились алые капли. Он приказал жрецу перенести Драконорожденного в храм и исцелить раны. Дракон не хотел бы потерять трофей, что дался ему такой ценой, не хотел потерять того, кто впервые за долгое время заставил себя уважать. Алдуин чувствовал, что неутолимая жажда глубоко внутри угасает под хмельным дурманом власти. Он отнял у отца его творение, у брата — ученика, а у целого мира — единственную искру надежды. Только ему теперь решать, что будет с Довакином, и эти мысли разлились приятным теплом по всему телу. В душе бушевал огненный ураган, заменив собой слабые всполохи пламени. Безоговорочная, абсолютная победа над всем. Алдуин хотел подчинить. Глядя, как Накрин перематывал раны бессознательного Довакина, он с любопытством предвкушал, что будет дальше. Конечно же, этот гордый воин предпочтет бунтовать, опровергать его слова и пытаться выбраться из храма. Похоже, этот крошечный смертный действительно считал свою миссию важнее себя самого: он пришел к могущественному врагу, ослабленный ранением, приняв слова Партурнакса о гибели мира ближе, чем надо. Что же, люди всегда его забавляли. Он не будет ни пытать, ни убивать Драконорожденного, а просто подождет того времени, когда он сам пожелает склониться. Это будет намного приятнее. Алдуин торжествующе глядел в окровавленное лицо воина, думая о том, что он, возможно, скрасит вечность этой борьбой. У них впереди много времени. Годы не жалеют никого, но теперь он властвует в чертогах Шора, и если его враг не примет поражение в Нирне, то Алдуин подождет еще. Высшее благословение, конечно же, достанется и другим, но что с того, если он уже успеет овладеть миром? Последняя преграда пала. Или, может, Драконорожденный к тому времени станет лучшим его союзником? Он сам не заметил, как из груди вырвалась только одна фраза, которую он так хотел сказать: — Ты мой, Довакин.