Неубиваемый

– Где твоя мама, Тсуна? – он задаёт этот вопрос каждый день, и каждый день Тсунаёши улыбается и врёт ему. – В отпуске. Она же не работает, хочет он сказать, но молчит и смотрит, как Савада уплетает суши с тунцом, которые Тсуёши сделал специально для него. Психолог из Такеши плохой, он и сам знает это. Парень не умеет копаться в чужих мозгах, терпеть этого не может, прикосновения к чужому разуму (особенно к разуму Тсуны) не вызывают у него приятных ощущений. Всё равно что прикоснуться к чужой сопле, огромной и зелёной. Сегодня у него отличное настроение, Такеши думает, что Савада уже что-то задумал, к примеру, снова толкнуть его на рельсы и сделать из него инвалида, но он даже не догадывается, что сегодняшнее двадцать первое мая – особенное. Единственное, когда Нана не разбудила его с утра. Единственное, когда Реборн не пришёл к нему домой. Единственное, когда он не стал наследником Вонголы. Разве это не замечательно, ага? Разве это не безумие? – Потрясающе. Тсуна жмурится от восторга то ли из-за вкусного завтрака, то ли из-за особенного дня. Ямамото уже не боится, страх давно прошёл, он был в тот момент, когда парень лежал на рельсах и смотрел на его довольную и злорадную усмешку, когда он слышал гудок поезда, когда он прочитал по губам: «Я буду заботиться о тебе, Таке-чан», когда ему почти что отрезало ноги, почти что. Ему нет смысла бежать от Тсунаёши, потому что бежать некуда. Он перестал удивляться помешательству своего друга, потому что Савада Тсунаёши уже давно не в своём уме. Савада Тсунаёши не может спасти этот мир. – Хочешь попробовать? Он смотрит на Такеши абсолютно вменяемым взглядом, но Ямамото уже не верит ему. Разум Тсуны стал мутным, как вода в болоте, и таким же вязким – прикоснуться к нему – значит утонуть. Иногда Савада стучится ему в дверь, желая узнать, о чём же он думает, но Такеши не открывает, потому что знает: если открыть свой разум, Тсунаёши сожрёт его, как пожрал Хибари Кёю. Кёя потерял способность думать. Тсуна голоден. Такеши уже не страшно, и его не трясёт по ночам от глубокого и мёртвого взгляда Савады. – Я никуда не уйду от тебя, Тсуна, – успокаивающе, нежно говорит он вполголоса, надеясь, что парень поймёт его, – Я буду твоим другом, чем бы ты ни был. А затем посылает мысль, всё так же не открывая двери, посылает через замочную скважину. «Поэтому, пожалуйста, не жри меня. И не убивай, Тсуна». Странно. Губы Ямамото не шевелятся, но парень точно слышит его голос, как будто бы он звучит у Тсунаёши в голове. Глупости. Такеши же не телепат. Савада хмурится. Интуиция не отвечает, как будто бы её не существует. «Всё в порядке. Может быть, в этом мире я не потомок Джотто. Может быть, тут вообще нет мафии, нет колец, нет никаких загадок. И мир всего лишь яблоко, что висит на ветке, ага». Всё в порядке. Этот мир не надо спасать. Этот мир особенный. Наконец-то, эта вонючая Три-Ни-Сетте оставила его в покое. Всё закончилось. Да, закончилось. А теперь можно помолиться. Скажите: «Аминь». – Уверен, теперь я смогу жить спокойно. Я люблю эту жизнь. Он берёт яблоко со стола и откусывает, причмокивая. «Интересно, мысли Хибари ты проглатывал с таким же аппетитом?» – Я должен тебе кое-что сказать, Такеши. Вообще-то, я не твой друг, точнее, не тот Савада Тсунаёши, которого ты знал. – Я знаю, – спокойно отвечает Ямамото. – Тсуна давно умер. – Нани? Савада смотрит на него с открытым ртом, по которому течёт яблочный сок. Может быть, по этим губам так же текла чья-нибудь кровь или мозги. Вероятность этого была равна вероятности сегодняшних осадков. – Ты всё ещё не помнишь, где твоя мама? Такеши странно себя ведёт. Очень. Это ему не нравится. Парень в бейсболке (он практически никогда не снимал её, за что получал от учителей) поднимается и идёт к холодильнику. Тсунаёши надеется, что ему просто захотелось выпить клубничного молока, хотя почему-то знает, что никакого молока там нет. Там вообще нет продуктов. И это не было его Интуицией. Скорее, это знание, которое осталось после другого Тсунаёши, который был здесь до двадцать первого мая. Когда Ямамото открывает дверь, Тсуна видит голову: она смотрит на него широко распахнутыми глазами, а на лице виднеются засохшие следы крови – будто бы кто-то грязными кровавыми руками поставил её на полку. Рядом торчит рука со сломанными наручными часами, которые ей подарил Митсу-чан. Тсунаёши узнаёт её любимый фартук, тоже весь испачканный, и ещё… ещё… Он роняет яблоко. А потом чувствует, как его желудок дёргается, и его выворачивает наизнанку. Савада видит в жёлтой жиже тунца, и его ещё раз рвёт. Слюни и рис с блевотой падают ему на носки. Парень начинает кашлять. «Больше ты не уйдёшь от меня, ока-чан. Ты навсегда останешься со мной», – звучат в голове чужие мысли. Тсуна кричит, хватаясь за голову и падая на колени. Этот мир не надо спасать. Этот мир уже сходит с ума. Мир – это яблоко, висящее на ветке. Оно падает, ага. Мир рушится. Он распахнул глаза и почувствовал озноб, пробежавший по телу. Отвратительные мурашки. Отвратительные воспоминания. Ещё одна отвратительная жизнь, в которой он не прожил и пяти дней. Не выдержал и бросился под поезд, что задавил его насмерть. Неприятные ощущения. Где-то внутри ему хотелось кричать, громко и долго, вопить во всё горло, как будто он попал в ад. Впрочем, у него уже есть свой персональный ад, из которого невозможно выбраться, даже умерев. «И почему мне приснилось именно это?» Иэясу, в прошлом Тсунаёши, медленно успокоился и попробовал снова заснуть, как-никак был самый тёмный час ночи. Но стоило ему закрыть глаза, и он видел Нану в холодильнике. Она улыбалась ему не потому что умерла с улыбкой на губах, скорее, с криком ужаса, но потому что Тсуна вылепил эту улыбку на её лице – растянул уголки губ. Противный и зловещий оскал на сером лице. От этого у Савады пропал всякий сон. Он отбросил одеяло, сел на постели, спустив ноги на пол, и провёл по влажному от пота лицу рукой, чувствуя, как холодные капли стекают по его спине. Стоило принять душ, а потом, может, проветриться, зайти в какой-нибудь бар, если в Намимори вообще что-нибудь работает после десяти часов вечера, и выпить там бутылку пива, к примеру, Асаши. От пива его всегда легко сносило, хотя на вкус оно было похоже на мочу. «И кто продаст пиво такому сопляку, как ты? Максимум, что тебе могут налить, так это стакан клубничного молока. Это в лучшем случае. Во всех остальных тебя просто пошлют. Тебе же пятнадцать, дружок!» Иэясу подумал, что Интуиция, будь она проклята, снова права. Ему не светит ни Асаши, ни Саппоро, ни Кирин, даже глоток не светит, пока он выглядит как ученик средней школы. Парень принял душ, ледяной, как могила Первого Вонголы, и если он и помог успокоиться, то совсем чуть-чуть. Стрелка настенных часов ползла к четырём утра. Савада наскоро вытер волосы, надел на себя толстовку и спустился вниз. Сначала он хотел сразу идти на улицу, но Ясу остановился перед кухней. В углу, возле окна, в жёлтом мигающем свете уличного фонаря то появлялся, то исчезал белый холодильник с двумя магнитами: один, старый, из Кокуё-Ленда, второй в виде собаки, его прилепил туда Иемитсу на прошлое Рождество. Иэясу зачем-то отсчитал, как кухня погружалась во мрак ровно двадцать один раз, при этом он не сводил глаз с холодильника, будто в любой момент он мог исчезнуть. После этого ему пришла в голову безумная мысль. «Она там. Сейчас. Лежит на полках, холодная, застывшая, и улыбается. Она точно там, ждёт, когда я его открою». «Глупости, сладенький, ты же знаешь, что там никого нет». Но разве крик Интуиции мог перекричать безумный шёпот… кого? Три-Ни-Сетте? Или, может быть, самого Иэясу, чей разум не смог выдержать постоянного перерождения? Открой, – просит чей-то голос, возможно, его собственный. – Открой его немедленно. «Там никого нет. Нана на отдыхе», – повторяет он про себя, в то же время зная, чувствуя, что это может быть ложью. Она там. Её тут нет. Ты же чувствуешь трупный запах? Вчера вечером ты с ней разговаривал по телефону. Она мертва. Яблоко уже упало. Ты сумасшедший. Открой его. Посмотри сам и покажи ему! Савада схватился за ручку, чувствуя, как сердце бьётся быстро и громко, он даже не заметил, как оказался возле холодильника. Он должен быть уверен это безумие потому что он уже начал сомневаться. Он должен доказать самому себе и голосам в своей голове, ага что этот мир ещё можно спасти. Но стоит ли? «А если она там, что ты будешь делать?» – хмыкнул чей-то голос, очень надменный, похожий на голос Занзаса. И Иэясу внезапно остановился, всё его возбуждение исчезло в одно мгновение, дрожь пробежала по его телу, а рука стала такой слабой, что он едва ли смог бы её поднять. Он не может. Он просто не способен открыть этот грёбанный холодильник! Ему слишком страшно. – Твою ж мать!! Парень отпустил ручку и ударил кулаком по дверце. За окном мигнул фонарь. Холодильник булькнул и загудел. Ясу надел кроссовки и ушёл, хлопнув дверью. Реборн проводил его взглядом, стоя на подоконнике. В руках у него устроился Леон, одним взглядом наблюдая за храпящим Тсунаёши, что раскинулся на кровати. На его подушке уже образовалось пятно слюны. «В последнее время ты плохо спишь, Савада Иэясу». Я вернулся домой нехотя, чувствуя какую-то вину перед холодильником, за то, что выместил на нём свою злость и бросил его. Он ведь был не виноват в том, что я прожил полсотни жизней и после этого у меня появилась фобия на него и весь его род. Признаться честно, чем больше я живу, тем больше у меня страхов. Они появляются сами по себе, рождаются где-то в подсознании, и ни я, ни ты, ни мой школьный психолог не в состоянии что-либо исправить. Это словно если бы я был одной из тех многочисленных женщин, что трясутся над каждой калорией и боятся посмотреть на пиццу, потому что верят (как иные верят в Будду), что от одного взгляда на неё они могут потолстеть. Вылечиться от этой проказы тяжелее, чем собрать дзен-паззл на тысячу деталей. Хм, вера в пиццу. Неплохо. Я стянул кроссовки и только сейчас заметил, что в доме на одну пару кед больше. Я точно помню, что я, то есть Тсунаёши, не особо тяготел к красному, он всегда был слишком ярким для такого неудачника. Привлекал внимание, которого и так было навалом. К тому же, красный раньше пугал меня (можешь посмеяться), потому что он был похож на цвет крови, внутренностей и революции тысяча девятьсот семнадцатого года. Вся власть Советам! У нас был гость, который уже что-то вытворял на нашей кухне. Надеюсь, он потрошил холодильник, ну, или хотя бы выкинул его. Нет. Мои надежды не сбылись. К несчастью, холодильник был цел. А над плитой шаманил никто иной, как новый раб моего братишки – Гокудера Хаято. Кстати, ему идёт мамин фартук, и то, как он завязывает волосы на макушке резиночкой, ути-пути. – В очках ты кажешься взрослее. Он всегда надевал их, когда читал (сейчас он читал кулинарную книгу, попутно что-то помешивая в кастрюле, возможно, мой завтрак). Они как-то сглаживали его образ плохого парня. Потом я начал думать, что Хаято в очках, с сигаретой во рту и трёхдневной щетиной, в семейниках и майке-алкоголичке – единственный настоящий Гокудера Хаято. Идеальной Правой Рукой он был только для Десятого босса Вонголы. В последующих жизнях я понял, что мой, как мне казалось раньше, лучший странный друг многое скрывал от меня. Не потому что не доверял, а потому что я был, прежде всего, его боссом. Он не мог поделиться со мной своими проблемами. И это меня огорчило. Оказывается, в своей первой жизни я многого не замечал, даже с помощью Гиперинтуиции. Как я мог быть хорошим боссом, если я даже не мог стать хорошим другом? Если бы сейчас мой Хаято был бы ещё жив (а он схватил вместо меня шальную пулю, мир его праху), я бы хотел извиниться перед ним. Так же, как делал всё время он: встать на колени и долго-долго биться головой о землю, пока меня не поднимут. «Ты боготворил меня, друг, а я ничем не смог отплатить тебе за твою преданность». Гокудера повернулся, сначала улыбнулся, наверное, подумал, что я – его любимый Десятый, потом понял, что ошибся, и недовольно хмыкнул. Ну, хотя бы не крикнул «Бейсбольный придурок!» или «Тупая корова!». Можно считать, у нас с ним установились неплохие отношения, по крайней мере, лучше тех, где тебя до крови кусают за руку. Отпечаток зубов, кстати, до сих пор остался. Этот ублюдок Хибари. – Откуда ты знаешь Бьянки? Ох, сразу в лоб? Реборн научил? Не люблю я эти внезапные серьёзные вопросы. В такие моменты, я как та самая девственница на первом свидании: ещё не готов. Я прошёл мимо него и сел на стул. В большой чаше для фруктов лежали влажные после мытья персики. Я взял один и откусил. Твёрдый, словно яблоко, но сочный. Итак, с чего бы начать мой рассказ? С какого когда? – Ты мне всё равно не поверишь. Хотя тебе нравится всё ненормальное, – я задумчиво почавкал, – Для начала расскажи мне о своей анэ-сан. – Ты неплохо осведомлён. А вот я о тебе так ничего и не узнал. Даже на Десятого больше информации, чем на тебя. – А ты честный, для ученика Реборна. – Реборн не учит врать, – Хаято бросил на сковороду шматок масла, судя по всему, меня (и ещё одного меня) ждёт вкусный завтрак. Он прямо шеф-повар по сравнению с тем, что я мы делали вчера. Вот что значит Идеальная Правая Рука. Как бы сказал Себастьян: «Какой бы я был Правой Рукой Десятого Вонголы, если бы не смог сделать вещь, подобную этой?» – Реборн учит недоговаривать, – продолжил я за него. Гокудера посмотрел на меня так, как смотрят друг на друга люди, воевавшие в одном полку. У меня даже возникло ощущение, будто он только что нашёл человека, который нарисовал ему вторую дугу*. Возможно, он почувствовал ту самую выучку Хитмана, которая всегда оставляет после себя какой-то след на характере. – Хорошо, – наконец, ответил Хаято, раскладывая на сковороде ломтики бекона (запах был просто чудесным), – но многого из истории сестры я и сам не знаю, так что рассказ будет коротким. Возможно, ты уже знаешь, что мы не родные. – Но всё же кровные. Кровь в мафии многое решает, и не важно, рождён ли ты вне брака или в побочной ветви. Зато важен пол. Конечно, сейчас есть и достойные женщины, но, так уж повелось, что род может продолжить только мужчина. И во главе семьи должен быть именно он. Я ничего не имею против Даниэлы, однако стоит признать, что она, скорее, была исключением из правил. Женщина по своей природе слабее мужчины и, тем более, она не создана для убийства. Ты можешь посчитать меня старым пердуном или типичным тупым мужиком, что ущемляет права сильного и независимого пола, но от этого моё мнение не изменится. Женщина рождена, чтобы стать матерью, чтобы дать жизнь, чтобы создать семью. Я ещё не видел ни одну одинокую бабулю, что была бы в восторге от того, что возле неё нет ворчливого старикана и её обожаемых внуков. – Отец любил тебя, потому что ты был мальчиком, ты был сыном его любимой женщины, ты был будущим наследником его семьи. – Я был плодом страсти. Не любви. Всего лишь мальчиком, который невероятно играет на фортепиано. Только этим он и гордился. Его голос звучал спокойно, но мы-то с Интуицией знали, что Хаято теребит старую рану: рану брошенного и одинокого ребёнка, не знающего любви своих родителей. Даже сейчас я не мог понять его в полной мере, своё детство я провёл в этом доме вместе с заботливой мамой, которая вытирала мне слюнки, когда я не мог нормально жевать кашу. Может быть, поэтому Такеши стал для него незаменимым напарником, ведь он тоже знал, каково это, потерять мать. А потом и отца. – Бьянки всегда была для него особенной. Уже в десять лет она сама заработала себе репутацию и имя, которое теперь знает каждый второй в мафии. Сестра была талантлива, если в криминальном мире вообще есть понятие «талант». Меня воспитывали как обычного отпрыска из богатой семьи: репетиторы, няньки, постоянный контроль и исполнение любого каприза. Бьянки всё это было не нужно, она училась ремеслу выживания в мафии, готовилась стать наследницей своего отца. Она имела полное право ненавидеть меня или издеваться надо мной – этого бы ей никто не запретил, но вместо этого она полюбила меня, как младшего брата. Её печенье, конечно, было отвратительным, но Бьянки всегда делала его для меня с любовью. – Как трогательно, – я чавкнул ещё раз и положил обглоданную косточку на стол. – Что же случилось потом? Ты узнал, что был неродным? Или понял, что печенье всё-таки было отравленным? – Потом она просто исчезла, не сказав никому ни слова. Франческо искал её, я тоже искал, но поиски ничего не дали. Ядовитый Скорпион растворилась. Вот уже три года о ней ничего не известно. Я даже не знаю, жива ли она. – Значит, ты сбежал из дома, чтобы найти сестру? Но быстро понял, что дальше родного города тебе не уйти, и стал прыщом на заднице своего папаши. – Причина моего ухода из семьи не имеет значения, – голос у него был таким холодным, что у меня даже мурашки пробежали по коже. Прям-таки Судзуки Адельхейд, а не Гокудера Хаято. – Как скажешь, сладенький. Но вот, чего я не пойму: почему ты не воспользовался связями Реборна, когда стал его учеником? Уж если кто и мог бы найти Бьянки, то это был известный киллер, также известный как сильнейший Аркобалено, магистр математики, член итальянского сообщества птиц, переводчик языка насекомых и животных, парень с отвратительным вкусом, а также как прототип Счастливчика Люка*, что стреляет быстрее своей тени. Лучше него в поисках людей были ищейки Вендиче. Эти твари с лёгкостью могли отыскать меня в любом уголке мира, стоило мне только воспользоваться пламенем. Это ещё одна причина, по которой мне стоит его скрывать. – Ты думаешь, что я тупой? – раздражённо спросил он на итальянском и добавил уже на японском: – Конечно, пользовался. И не раз. Но если бы мне это что-то дало, я бы тут с тобой не распинался. – Мне казалось, Реборн был в довольно близких отношениях с твоей сестрой. – Если и был, он бы всё равно мне об этом не рассказал. Подумав, я решил, что он прав. Кто в здравом уме будет рассказывать, что ему нравятся опасные несовершеннолетние девочки? Я всё ещё не представляю, как он мог кадрить девушек, будучи младенцем. Вряд ли ему помогали его костюмы банана или вши, а если помогали, то я вообще не понимаю женщин. Хаято поставил передо мной тарелку с жареным рисом, яйцом и беконом. У меня потекли слюни от одного вида золотистого риса, не говоря уже о запахе. Я сложил ладони вместе. Иттадакимас!! Бекон просто таял во рту. М~м, это слишком вкусно, чтобы описать словами. Я съел целую тарелку за пару минут и попросил добавки. Только сейчас я понял, как же я всё-таки проголодался. Гокудера не повернулся ко мне, хотя я позвал его два раза (мой желудок тоже хотел ещё немного риса), зато он перестал мыть посуду и выключил воду. В тишине я услышал, как Реборн будит Тсуну: пинками и очередной тирадой о том, какой он Никчёмный ученик, сын и человек в целом. Это заставило меня приподнять уголки губ: навевает воспоминания о том, как я сам падал на пол и кричал долгое и громкое: – Ребо~орн!! – Она жива? – Если бы Бьянки умерла, тебе бы не пришлось её искать. – Она жива? – спросил Хаято второй раз с нажимом. Оя-оя, кажется, я задел туго натянутую струну. Если трону её по неосторожности снова, то могу и порезаться. – Жива, – ответил я с полной уверенностью, не потому что знал, а потому что чувствовал. Мы говорим: «Спасибо тебе, Интуиция». Прежде, чем он успел задать другой вопрос, я жёстко отрезал: – Сначала Бьякуран Джессо. Ты помнишь уговор. Я видел, как парень кивает. Око за око, дорогой. Тебе нужна Бьянки, мне нужен Джессо. Будет Джессо – будет и Бьянки. Не будет Джессо – не видать тебе твоей сестры ещё лет десять, если, конечно, этот мир столько протянет. А потом Хаято разбил мне сердце: – Бьякурана Джессо не существует. Бьякуран вовсе не был моей тайной любовью или человеком, без которого бы я не смог прожить, я бы даже друзьями назвал нас с натяжкой, но я всегда мог положиться на него, пускай он и был немного двинутым. Он был тем человеком, которому я доверял спасение целого ряда Вселенных. Да и вообще я буду скучать по нему. Я почувствовал какую-то тоску в груди, как будто что-то рвало меня изнутри. Знаешь, как называется это чувство? Одиночество. Хотелось разреветься, как маленькая девочка, которой не купили шоколадку. Чем же я заслужил всё это? – Есть Куран. Куран Джессо. И он в психушке. – Так достань его, – голос у брата был таким холодным, что я даже вздрогнул и не решился войти на кухню. – И поторопись. Если хочешь увидеть сестру. Потом он замолчал, включилась вода, и я услышал, как начала позвякивать и скрипеть посуда. Долго стоять и прятаться было просто невозможно: есть хотелось очень сильно, а запах жареного риса и бекона только дразнили мой голод. Я аккуратно заглянул на кухню. К сожалению, мама не вернулась, а я надеялся, что она приедет, когда вчера вечером крикнул ей в трубку: «Возвращайся скорее, если не хочешь увидеть мой труп!!» Это всё, что я успел сказать, потом Реборн кинул в меня что-то тяжёлое и отобрал телефон. Иэясу сидел за столом и завтракал, у раковины стоял мой друг-итальянец, кажется, на нём был мамин фартук. Разве Реборн не говорил, что Гокудера-кун не умеет готовить? Я проглотил слюни и вошёл, ожидая какого-то подвоха. К примеру, гранату из засады или дыру в полу. Странно. Ничего не произошло. Для убедительности я даже ущипнул себя. Потом понял, что это не сон, и на моём лице появилась слюнявая улыбка. – Пахнет вкусно. – Правда?! Он так резко обернулся, что я даже испугался. Эти глаза, горящие каким-то маниакальным зелёным пламенем, не внушали доверия. Этот чокнутый парень вчера разнёс нам полдвора своим динамитом, он даже ранил Хибари-сана!! От него надо держаться подальше. Я отступил на шаг. Ещё на один. И уже оказался возле окна. Не особо безопасное расстояние, если Дымящая Бомба решит кинуть в меня свой дымящий динамит. Я медленно кивнул ему, следя за каждым его движением. А вдруг у него произойдёт короткое замыкание, и он решит поднять на воздух весь этот дом? – Десятый!! – Гокудера-кун кинулся мне в ноги, мне даже показалось, что он заплакал, – Это такая честь!! Услышать похвалу от самого Десятого! Вы попробуете? Как я мог отказать человеку, который стоит на коленях передо мной (и у которого в карманах взрывчатки больше, чем в угольной шахте)? – Я наложу Вам! Он вскочил на ноги, а я почувствовал, как у меня по спине медленно стекает пот. Гокудера-кун достал мою тарелку с цифрой двадцать семь, положил на неё столько риса, что он валился с неё. Я смог спокойно выдохнуть, только когда горячий (взрывной) итальянский парень снова поклонился мне и вернулся к мытью посуды. От нервов у меня пересохло в горле. Хотелось выпить чего-нибудь холодного. К примеру, клубничного молока. Я потянулся к холодильнику, как вдруг со своего места вскочил аники. – Остановись!! Не делай этого! Если когда-то я считал брата слегка невменяемым, то сейчас я бы его назвал совершенно невменяемым. Он был похож на того бездомного у станции, который написал на одной стороне своей картонки: «Бог покинул нас», а на второй: «ОНА сломалась». Поставь туда вместо него Иэясу и напиши: «Холодильник – ЗЛО», никто и не заметит разницы. Я видел его глаза, налитые кровью, и это пугало даже больше, чем Реборн с пистолетом у моего виска. Но странным было то, что страшно было ему. Я не могу ошибаться в таких вещах, потому что я знаю, что такое страх не понаслышке. Иэясу что-то напугало, моего брата, который с детства ничего не боялся, и вдруг он стал таким нервным из-за куска пластика. В любой другой раз я бы послушался его, ведь я всегда был хорошим мальчиком и не перечил аники. В любой другой раз я бы и сам испугался, потому что аники не параноик. В любой другой раз… Я открыл его. И увидел, как на его лице сначала выступает ужас от увиденного (неужели там стояло протухшее яйцо? или его съеденный пудинг?). Я повернулся, чтобы посмотреть, и… – Эт-то невозможно… Я почувствовал, как у меня прошёлся мороз по коже. Это... это неправда. Я отказываюсь в это верить. Ведь вчера, вчера… В этот день я почувствовал, как мой разум и сердце разрываются на части. – ЗДЕСЬ НЕТ КЛУБНИЧНОГО МОЛОКА!!! Я чувствовал себя Уиллом Смитом, который только что потерял свою собаку. Вчера я купил два пакета. Куда они все делись?! Я стоял и смотрел на полку, пустую полку, эта же пустота пожирала меня изнутри. Я смотрел, пока холодильник не запищал, мол, дорогуша, меня пора закрывать. Потом повернулся и встретился взглядом с аники. Неужели он знал? Может быть, он всё и выпил? «Как это чудовище может быть моим братом?» – Сумимасен*, Десятый!! Я выкинул его, потому что решил, что Ваше здоровье важнее. С этого дня я буду следить за Вашим рационом пищи, это для Вашего же блага, Десятый. Я бы мог поспорить на пять иен, что у меня глаза стали такими же круглыми как пять иен. Гокудера-кун – этот изверг – выбросил моё клубничное молоко!! Если я думал, что хуже он стать не мог, то я ошибался. – Вместо него попробуйте клубничный мусс, что я приготовил для Вас. Если Вам не понравится, то можете убить меня. – Хи~?! Я в ужасе смотрел на то, как он вручает мне в руки свою жизнь и CZ75 1ST пистолет!! Откуда у него огнестрельное оружие?! Ему же четырнадцать, верно?! Это вообще законно?!! Лихорадочно думая над тем, как избавиться от пушки, я открыл сначала урну, потом столешницу, у меня даже была идея бросить его за холодильник, но это было слишком опрометчиво. В итоге, его забрал аники под предлогом «я подержу». Он осмотрел оружие и вроде бы сказал: «Может пригодиться». Я очень надеюсь, что мне послышалось. А если не послышалось, то не хочу даже знать, чем настолько опасным занимается мой брат. Я выпил мусс и успокоился. Он был действительно вкусным, но не настолько, чтобы забыть вкус клубничного молока. Гокудера-кун успокоился, даже обрадовался, когда я похвалил его коктейль, и вернулся к грязной посуде. – Где Реборн? – внезапно спросил аники, пока я жевал яичницу. – Он фказал, фто будет занят, – я проглотил желток, – мне показалось, будто он что-то ищет в своём ноутбуке. Или хамелеоне. Я даже не знаю, как называть это существо. Мои познания в биологии не были велики, но я мог сказать, что хамелеон меняет лишь цвет, он не мог становится молотком, зонтиком или домашними тапочками. Чем бы оно ни было, Реборн считает это своим питомцем. А мне знать, что Оно такое, вовсе не обязательно. – Не беспокойтесь, Десятый, – заговорил Гокудера-кун, – Я прослежу за Вашими тренировками. – Этого я и боюсь… Сасагава Киоко. Умница, красавица, отличница, пример для подражания, добрая душа с большим сердцем. Такой её знает одна половина Намимори. Вторая половина знает её как дьяволицу, госпожу Киоко, Акуму*, девку с яйцами, предвестницу несчастий, а ещё как джанга*. Одни произносят её имя с обожанием, как Савада Тсунаёши, другие со страхом или ненавистью, как Ямамото Такеши. Но ни те, ни другие не могут похвастаться, что знают настоящую Киоко. О ней и пойдёт речь. Всё началось в далёком детстве, когда Киоко куклам и раскраскам предпочла валяние в грязи и бои на палках с мальчишками. Её часто путали с Рёохеем, старшим братом, хотя они были совершенно не похожи (всё из-за характера девчонки-сорванца). В начальной школе она даже донашивала за ним какие-то вещи, а о себе говорила только в мужском роде. О какой-либо женственности тогда не могло быть и речи. А драки с каждым разом приносили Киоко всё больше и больше удовольствия – сказывались материнские гены. К слову, о Сасагаве-сан. В настоящее время она простоя домохозяйка, как и Нана, любящая мать и верная жена. Никто не может себе представить, что в старшей школе она носила причёску в стиле Чикаго двадцатых-тридцатых годов, сидела на кортах и одним своим взглядом доводила парней до истерики. В былые времена она держала в узде весь Намимори и даже клан Ямамото не мог ничего с ней поделать: укротить эту бестию смог только её будущий супруг. Так что чета Сасагава не удивилась, когда из прелестной девочки с таким милым именем – Киоко – начало расти маленькое чудовище, приходящее домой в рваной испачканной одежде, с синяками и довольным лицом. Соседи и родители избитых мальчишек часто повторяли, будто бы дочь из семьи Сасагава, которая должна была быть принцессой и послушной девочкой, радующей папу и маму, на самом деле внебрачный отпрыск якудза или зэков. К заключённым Киоко не имела никакого отношения, чего не скажешь о её родственной связи с мафией, и не какой-нибудь там второсортной, а с самой Коза Ностра Вонголой. Прапрапрадед Киоко был Первым Хранителем Солнца, другом Джотто, известным боксёром, а ещё священником, который смог покрестить свою праправнучку – нынешнюю Сасагаву-сан, домохозяйку и любящую мать. Кнакл обладал страшно сильной Посмертной Волей, именно благодаря ей он пережил многих своих родных и друзей. Он рано, как и всё Первое поколение, кроме Спейда, конечно же, отошёл от дел семьи, но на протяжении всей жизни наблюдал за ней. Смотрел на то, во что превращается детище Джотто, их Вонгола. И это приносило больше боли, нежели новая смерть одного из его родственников. – Как низко мы пали, – сказал он перед кончиной. На его похоронах присутствовал сам Тимотео, отдавал почести последнему из Первой семёрки. Там он познакомился с крестницей Кнакла, той, в ком он почувствовал необузданную силу пламени, и попросил Иемитсу позаботиться о том, чтобы девушка попала в Намимори. Естественно, ему хотелось, чтобы в этом маленьком городке собралось как можно больше потомков Первого поколения. И у Девятого это получилось: четверо из семи, неплохой результат. Киоко пошла в прапрапрадедушку, как и её старший братик. Рёохей был точной его копией, начиная от манеры речи и заканчивая любовью к боксу. Он также обладал Посмертной Волей и был сильным Солнцем, возможно, даже сильнее Кнакла. И именно он должен был стать следующим Хранителем вместе с Тсунаёши и Такеши – эту надежду Ноно лелеял несколько лет, после смерти его любимого сына Федерико. Его маленькая мечта осталась мечтой, ибо в тринадцать лет с Рёохеем произошёл несчастный случай, после которого он стал инвалидом. В конце пятого класса младшей школы Киоко изменилась. В тот день она впервые увидела своего старшего братика, очень сильного и всегда улыбающегося, на коляске с пустым лицом, со взглядом, похожим на мёртвый. Рёохей был её кумиром с самого детства, был человеком, которого она обожала и которым восхищалась. Никого она так не любила, как своего аники. И когда аники изменился, Киоко тоже начала меняться. Киоко стала девочкой. Она начала отращивать волосы, надевать юбки, говорить атаси*, чаще улыбаться, слушаться старших и решать свои конфликты мирным путём. Вскоре Сасагава-младшая поняла, что вся мишура со Днём Валентина, сердечками на полях, сопливыми мелодрамами, смазливыми певцами, сладостями и обсуждениями мальчиков не для неё. И Киоко начала «спускать пар» посредством драк: иногда это был Хибари-кун, с которым она была знакома с детства (он никогда ей не отказывал), иногда какой-нибудь сенпай, иногда местный хулиган, обижающий слабых. Девочка понимала, что это глупо, но расслабиться по-другому просто не могла. В школе она должна была быть подружкой и паинькой, которую учителя разве что за щёчку не тянут, дома было даже сложнее: дома был Рёохей. С тех пор Киоко не могла смотреть на него без жалости, а жалость – последнее, что ему было нужно от сестры. Дома она должна была скрывать свои эмоции от родителей и от человека, который был ей дороже всего мира… когда-то. С каждым днём Киоко думала, что времени с тех пор прошло слишком много. А её любовь осталась в прошлом, как и её аники, глупый любимый братик, который всё время кричит «ЭКСТРИМ!!!», зовёт любого сильного парня в клуб бокса, который не любит тофу и считает, что в жизни самое главное – это сильный соперник. Она любит того Рёохея, а не сломленного и слабого подростка, лишившегося в своей жизни мечты, цели и самого смысла. Его место в сердце юной Сасагавы занял Савада Тсунаёши. Трус и неудачник, над которым все смеются, вовсе не сильный и не надёжный, не имеющий в своей жизни никаких планов и талантов. Иногда Киоко сама задавала себе вопрос: «Почему он?» Почему этот Никчёмный, который и рядом не стоял с её аники? Почему только от одного его имени её сердце начинало стучать быстрее? Доки-доки. Глубоко внутри она знала ответ. Это случилось сразу после того, как девочка решила впервые в жизни надеть юбку. Когда она пришла в школу, и над ней все засмеялись. Ещё бы! Худая, как палка, с обрезанными космами, с ссадинами на лице и синяками на коленках. Киоко тогда была больше похожа на пугало, нежели на девочку. Мальчишки в её классе хохотали, не переставая, мол, их чудовище решило стать красавицей. Девчонки в отвращении кривили губы, шепчась о том, что с ней никто не подружится и что она вообще не имеет права быть похожей на них, юных Примадонн. Их слова были не столь важны для неё. В какой-то момент Сасагава даже подумала, что тоже должна страдать, как и её брат. Она пыталась внушить себе, что ей всё равно, что бы кто ни говорил. Но на самом деле Киоко хотелось тогда выбежать из класса и разреветься, чего она не делала с тех пор, как научилась давать сдачи. Именно в тот момент появился он. Этот неудачник, шут класса, который подошёл к ней сзади и вдруг заговорил так громко, что даже смог перекричать хохот всех мальчиков. Тот самый тихоня, который и мог говорить что «Хи~и?!», который прятался за своего брата, и часто плакал, как девчонка. Она тогда впервые увидела его улыбку, такую красивую и очень добрую, от которой у неё заслезились глаза. – Киоко-тян, ты очень красивая!! Гокудера пошёл обратно в класс за сумкой Десятого, потому что Десятый её попросту забыл в силу своей растерянности. Итальянец, впрочем, был только рад услужить своему юному боссу. Всё потому, что он чувствовал себя нужным. Никчёмный босс, как ни странно, – это было то, что нужно для Идеальной Правой Руки. Хаято буквально мог кожей чувствовать, как Тсуна полагается на него (но при этом не замечать, как он его боится). В Саваде Тсунаёши не было ни капли снобизма, не было дурацкой самоуверенности, какая бывает у мальчишек в четырнадцать лет, когда они вдруг узнают, что им предначертано стать кем-то великим, к примеру, Десятым боссом Вонголы. У них начинает раздуваться самомнение и высокомерие, как большой воздушный шар. Тсуна ничего этого не испытывал, наоборот, он был не в восторге от этой новости. И Хаято считал, что в парне есть здравый смысл, выраженное пламя Неба (он чувствовал это всеми фибрами) и доброе сердце. Больше всего Гокудера не хотел, чтобы Реборн оставлял на этом сердце свои грязные следы, делающие из него чёрствый сухарь. Конечно, в мафии мягким слабакам не место, там другой мир, где царит жестокость и насилие, и рейтинг там куда выше 18+. Тсунаёши, такой, какой он есть сейчас, не выживет там, задохнётся от одного смога, которым пропитан тот воздух. Он не сможет вынести на своих плечах груз Вонголы. Его там сожрут. Но Хаято верил в то, что сила зависит не от грязных интриг и связей, не от количества убийств и не от уровня коварства. Сила – это способность выйти из трудной ситуации, не прибегая к лёгкому способу. Не прибегая к насилию, шантажу или убийству. Это нечто большее. Это власть менять людей, способность рушить заржавелые правила, а также умение созидать. – Ты идеалист, Хаято, – сказала Бьянки три года назад. С тех пор он ничуть не изменился. Единственное, что огорчало парня в боссе – это отсутсвие каких-либо амбиций. Нельзя идти за человеком, которому некуда тебя вести. Если у Тсунаёши не появится какое-либо стремление, то он всю жизнь будет исполнять чужие пожелания, став в итоге мальчиком на побегушках. Гокудера старался верить, что во время обучения у Реборна у Савады появится своя, пускай даже эгоистичная, цель. Ради её осуществления Хаято бы из кожи вон лез. Он отодвинул дверь в класс и взглядом нашёл парту Десятого… у которой стояла какая-то женщина. Конечно же, зоркий глаз прапраправнука Арчери смог заметить, как её пальцы нежно гладили сумку Савады. – Кто такая? – буквально выплюнул плохой парень, надеясь спугнуть её. Если бы Хаято познакомился с классом поближе, а не недовольно и пугающе зыркал на любого, кто повернётся в сторону Тсуны, он бы знал, что женщиной была Сасагава Киоко – идол средней Намимори. – Ты Гокудера-кун? – раздался её нежный мягкий голос. Киоко к нему не повернулась, продолжая глядеть на позабытую сумку. Сумку, в которую она уже бросила приглашение на свидание. Раньше девушка не старалась пойти на контакт с ним, даже не разговаривала, лишь наблюдала и завидовала Ямамото Такеши, который крутился возле Тсунаёши. Но внезапно вокруг Тсуны начало что-то происходить, меняться, и она очень быстро поняла, что если не предпримет какие-нибудь меры, то навсегда останется за бортом, простой наблюдательницей. Парень фыркнул, отвечая на её вопрос. Он двинулся меж рядов из парт, приближаясь к девушке и сумке своего босса. Сумка его интересовала больше. Для Хаято существовало только две женщины, к которым он относился со вниманием (остальные его просто не интересовали), первой была его мать, Лавина, второй его сводная сестра, Бьянки. Обе исчезли из его жизни. – Вы с Тсуна-куном друзья? Когда они встретились взглядами, Гокудера решил, что она милая. Милая, как зверюшка или как ребёнок, её можно было приравнять к всем тем очаровательным вещам, которые женщины так любят потискать. Здесь его изучение Сасагавы закончилось. Это было ошибкой. – Я Правая Рука Десятого, – гордо ответил он, наперёд зная, что Киоко ничего не поймёт. Он, конечно, не был утверждён на этот пост, но метил на него и уже сейчас считал, что подойдёт на эту роль лучше, чем кто-либо ещё. В своих тщеславных мечтах парень даже не представлял, что у него могут быть соперники. Стать для босса незаменимым – разве это не лучшая награда для любого Хранителя? Особенно, такого идеального, как он. – И что это значит? – с любопытством спросила девушка, сцепив руки за спиной. – Это значит, что я часть семьи. Гокудера не заметил, как опасно блеснули карие глаза напротив. – А обязанности каждого её члена – заботиться о боссе, быть верным ему, стать для него опорой и инструментом, с помощью которого он сможет получить желаемое. Если Десятый примет меня и доверится мне, то большего мне и не нужно. На какое-то мгновение Хаято почувствовал, что это ложь. Больше, чем благосклонность Тсунаёши, он хотел благосклонности Иэясу. Потому что сегодня утром он почувствовал себя расстроенным, когда услышал его ледяной жестокий тон, когда понял, что Савада-старший много чего скрывает или просто не говорит, ибо некому рассказать. У него даже начало жечь внутри, стоило увидеть у забора Хибари, которого Ясу поворошил по волосам и назвал своим Хатико (за это он услышал о себе лишь пару ласковых, так как избить сенпая Кёе не удалось). «Нет», – одёрнул себя итальянский огрызок, – «Он слишком подозрителен, Реборн тоже так считает, а ещё я уверен в том, что этот тип опасен. Может, у него и нет никакой власти, но точно есть сила стереть в порошок любого, кто встанет у него на пути. По иронии только он способен рассказать мне, где искать Бьянки. Чего я не понимаю, так это зачем ему понадобился шизофреник. Они друзья?» Гокудера взял сумку, совсем забыв про Киоко. – Вот оно что, – голос её звучал мягко, даже дружелюбно, – Я разделяю твои чувства, Гокудера-кун. Прежде, чем он успел понять, о чём речь, Сасагава схватила его сзади за шею локтем. Парень было подумал, что сможет избавиться от захвата, но Киоко сдавила его горло с такой силой, что он понял одну простую истину: она сильнее, намного. Через несколько секунд Хаято начал задыхаться. Маленькая Акума с удовольствием послушала его хрипы, а потом зашептала на ухо, притянув его к себе так, чтобы он прогнулся в спине (Киоко была ниже его). – Сблизишься с Тсуна-куном, и я отрежу твои яйца, скормив их тебе. Для подтверждения своих слов умница и красавица просунула колено между его ногами и надавила на пах с такой силой, что в глазах у ничего не понимающего Хаято заслезилось. Помучив его ещё немного, она отпустила свою жертву, пнув его так, чтобы парень ударился головой о парту. Киоко не без удовольствия наступила туфелькой на него и подняла сумку Савады, которую намеревалась отнести ему сама с самого начала. – Тсуна-куну никто не нужен, если я буду с ним. Идеальная Правая Рука недооценила милую безобидную японку. Гокудера мог оправдать себя тем, что пламя нельзя использовать против гражданских. Только вот Сасагава Киоко была совсем не гражданской, когда она схватила его, ещё один никчёмный ученик Реборна ясно почувствовал её запах, обжигающий и жестокий. Запах Солнца. Он сидел на крыше школы, за ограждением, спустив ноги вниз. Был почти вечер, а домой парень не спешил, как и Савада, за которым он наблюдал. Никчёмный ученик впервые за четырнадцать лет начал прилагать усилия: он тренировался. Явно не для того, чтобы попасть вместе с бейсбольной командой на Кошиен. Савада Тсунаёши готовился стать Десятым боссом Вонголы. Точнее, его готовили. Не Реборн, лучший киллер-репетитор в мире. А какой-то патлатый итальянский отморозок, который начал крутиться возле Тсуны буквально со вчерашнего дня. «Ты меня бесишь», – думал Такеши, глядя на Гокудеру. Наверное, сильнее его раздражала только Киоко, с которой они уже долгое время являлись врагами. Каждый из них считал, что общество другого пагубно для Тсуны. Встречаясь на пустой улице, они непременно начинали драться, а в школе старались лишний раз не попадаться друг другу на глаза. Сама мысль о мирном сосуществовании была для них невозможна. И вот, в сугубо парную игру влезал кто-то ещё, кто-то третий, кто-то лишний. Их Его Тсунаёши пытался забрать себе какой-то ублюдок, который только появился в Японии. Если Реборн был необходим для дальнейшей учёбы будущего Десятого, то надобность в Гокудере, по мнению Ямамото, отпадала. И парень с радостью был готов вычеркнуть бесполезную личность из жизни Тсунаёши. Спрашивать разрешения он не привык – с самого детства люди вокруг исполняли каждый его каприз. Мнение самого Савады его тоже не особо волновало: Такеши чувствовал себя его ока-чан, которая точно знает, от чего у её сыночка заболит животик, а от чего – нет. От Гокудеры Хаято у Тсуны могло быть только отравление. Он буквально чувствовал на своём затылке чей-то ледяной, словно ливень, взгляд. Некоторое время Разноцветный Хранитель Десятого босса Вонголы делал вид, что не обращает на него внимания или просто не замечает его, хотя внутри он начинал всё сильнее и сильнее злиться от такого пристального изучения. Наконец, когда итальянец больше не мог терпеть, он обернулся и задрал голову, пытаясь разглядеть человека на крыше. Но его там не было. И ощущения, что за ним наблюдают, тоже исчезло. Это Хаято не понравилось даже больше, чем сраный пронзительный взгляд. Напряжения из-за этого только прибавилось. Прожив с Реборном пару лет бок о бок, он уже мог чувствовать запах жажды убийства. И сейчас эта вонь собралась вокруг того, кто пару мгновений назад сидел на крыше. – На сегодня всё, Десятый!! Тсуна никогда не был так рад этим словам. Он знал, что чокнутый Проклятый мелкий засранец погонял бы его на три часа дольше, пока Савада окончательно не потерял бы волю к жизни. Сейчас ему уже не казалось, что тренировки с Гокудерой такая плохая затея. Сегодня был какой-то необычно счастливый день для неудачника: маньяк-репетитор не стал стрелять в него и раздевать до трусов, самая популярная девочка в школе вернула ему сумку, а изматывающий тренинг не успел стать таким уж изматывающим. Пожалуй, этот день можно считать самым лучшим днём в жизни Савады Тсунаёши. Никчёмный будущий босс быстро подскочил с земли, отёр руки о спортивные штаны и подхватил свои вещи, решив, что даже переодеваться не будет: а вдруг заместитель его репетитора передумает? Хаято, между тем, практически не обращал на него внимания, оглядываясь по сторонам. «Где же он? Куда спрятался?» – Мы идём домой? – с надеждой поинтересовался Савада. Гокудера кивнул и достал сигареты, на всякий случай. – Идите вперёд, я Вас догоню. – Всё в порядке? – поинтересовался босс, чувствуя, как Интуиция отвечает ему: «Нет, не в порядке. И ты это видишь». Платиновый подрывник покатал сигарету между двумя пальцами, а потом прикусил. Он подумал, что стоит рассказать о своих подозрениях Десятому, но тут же одёрнул себя. А что если Тсунаёши сочтёт его некомпетентным? Хаято должен сам справиться с этой помехой, кем бы она не была. «Положитесь на меня, Десятый!» – Хочу приготовить на ужин пасту. Вы никогда не пробовали итальянскую кухню? Тсуна покачал головой. – Сегодня вечером Вас ждёт сюрприз. Он закурил. Савада замешкался, думая оставаться ли ему или нет. Интуиция ответа не давала, просто подсказывая, что дело тут вовсе не в макаронах. Назревает что-то страшное и, возможно, опасное. Оно уже витает в воздухе. От этого у него волосы дыбом встают. «Надо уносить свою жопу», – решил Тсунаёши. – Буду ждать, – он посмотрел на Хаято ещё раз, – Гамбатте*, Гокудера-кун. – Я не проиграю, Десятый, – по-итальянски ответил юный мафиози. Тсунаёши ничего не понял, лишь махнул на прощание рукой и быстрым шагом пошёл к выходу, предчувствуя, что оставаться тут ему нельзя. Опасно. Быстрее он бежал, только когда Реборн стрелял в него своими убийственными чудесными пулями. Выйдя за пределы школы, он смог спокойно вздохнуть и почувствовать укол совести: «Сам, значит, ушёл, а Гокудера-куна оставил». Но ведь он… хулиган, к тому же, он смог наподдать Хибари-сану, поэтому с ним точно ничего не случится (при условии, что он не стал параноиком, как его брат, и Хаято действительно угрожает опасность). «Ты так в этом уверен?» Ну, не очень... Но с какой стати он должен помогать этому страшному человеку? Ради чего, собственно, рисковать-то? Да и к тому же, чем бы смог помочь такой слабак, как Савада Тсунаёши? Да он бы только под ногами путался! Упрямую совесть доводы разума не убедили. Чувство вины начинало давить парню на шею, как удавка. С каждой минутой оно только увеличивалось. Тсунаёши стоял на месте, решая куда ему идти: домой, где безопасно и спокойно, или назад в школу, где очень скоро что-то начнётся. «Почему я должен умереть вместе с человеком, который меня пугает?» – в отчаянии заныл Савада, делая шаг в сторону средней Намимори. – Глупый Тсуна! В парня что-то прилетело, и его лицо впечаталось прямо в школьные ворота. Где-то сверху послышался голос его занятого репетитора и ночного кошмара, который, наверное, видит его насквозь. Ну, или умеет читать мысли. – Ты должен верить в Хаято, – чёрные глаза впились в него, как маленькие пиявки – неприятное чувство. – Это станет его проверкой на пригодность. Его нерадивый ученик осел на землю и потёр новую шишку на лбу. Нужно было уходить раньше, пока этот убийца не появился. Прощай, милый дом! Прощайте, видеоигры! Прощай, новая серия «Шаман Кинг»! – Но разве ты не был уверен в нём, когда выбирал его? Глядя на него, парень осознал, что речь идёт вовсе не о Гокудере. Но о ком тогда? Хитман ничего не ответил, потом вдруг спрыгнул с ограды и пошёл выбирать зрительские места в первом ряду. – Ты тоже, – бросил он Тсуне, – это твоя обязанность как босса. – Хи~и?! Это было похоже на встречу шерифа и отъявленного бандита посреди пустой улицы, которую пересекает перекати-поле под ост из «Хороший, плохой, злой». Гокудера играл роль бандита, по мнению Ямамото, поэтому его ждала участь проигравшего: желательно, смерть на висельнице. Достаточно было посмотреть на его подозрительную рожу, чтобы понять, насколько этот тип опасен. Именно такими лицами был украшен в прошлом весь Дикий Запад: «Разыскивается ЖИВОЙ или МЕРТВЫЙ». El Bandito взял сигарету двумя пальцами и стряхнул пепел. Вместо револьверов у него за пазухой был динамит. El Sceriffo вышел из тени, оказавшись на одной линии с солнцем, очертившим его фигуру красным цветом. Вместо винчестера у него в руках был японский меч. Им не требовалось слов для разговора, за них говорили взгляды: горячие глаза Дождя и холодные глаза Урагана. Всё решилось за несколько переглядываний, после которых они оба стали окончательными врагами. Такеши начал первым. Как и подобает истинному японцу, потомку самураев, он исчез со своего места, чтобы нанести один первый и последний удар. За эти пару секунд Рукастый успел поджечь ровно восемь динамитных шашек, бросить их в разные стороны от себя и взять в рот новую сигарету. Когда мечник оказался с другой стороны Хаято, у него лишь слегка дымились рукава формы. Восемь из восьми шашек были разрезаны и валялись на земле. Сигарета во рту Гокудеры тоже разрезалась пополам. Он выругался. – Не недооценивай меня, – посоветовал Ямамото ледяным тоном, – Я знаю, на что ты способен. Покажи мне всю свою силу, Разноцветный. Я не хочу тратить своё время на детские игры. Парень фыркнул в ответ. – Ты играешь с огнём, bastardo. «Всегда носи кольца», – учил его Реборн, – «Ты должен быть готов в любой момент, даже когда сидишь на унитазе и рожаешь дерьмо». Никогда не знаешь, в какой момент ударит твой враг. У Хаято было пять колец, по одному на каждый Атрибут, владел он всеми в разной степени. Легче всего ему поддавались Ураган и Гроза, похожие по своей природе. Зелёный и красный огоньки зажглись одновременно с тем, как лезвие катаны охватило голубое сияние. – Взорвись и умри!! Маленькие бомбы, больше похожие на шаровые молнии, жужжа, полетели в Ямамото. Следом за ними – старый-добрый динамит, горящий пламенем Урагана: от одной такой штучки исчезал примерно один дом Савады Тсунаёши. Глаза японца неотрывно следили за зелёными шариками, виляющими из стороны в сторону. Такеши решил, что они представляли большую угрозу. К его несчастью, рядом не было воды, чтобы он смог воспользоваться Вращающимся Дождём. Ты можешь списать это на его опрометчивость, но на самом деле этот парень считал, что сможет сделать из итальянского моллюска отличные суши, даже несмотря на отсутствие акватории. Движения были быстрыми, Ямамото смог потушить бомбы одну за другой. Грозовые, правда, заискрились и взорвались, но так и не смогли задеть его. На мгновение Такеши снова посмотрел в глаза своего противника, но не увидел в них удивления, на которое надеялся. Вместо этого на лице Гокудеры играла самодовольная усмешка. – Попался, – произнёс Хаято одними губами. Сидя на одном колене, в отражении своего меча он увидел, что за его спиной в воздухе не менее дюжины штормовых динамитных шашек, приправленных множащимся пламенем Облака. Через мгновение их стало в два раза больше. «Симатта*!!» Первый взрыв спровоцировал все остальные – это было похоже на цепную реакцию в химии. Хаято обожал химию. Он испытывал несравнимое ни с чем наслаждение, глядя на красные вспышки своего пламени. Парень чувствовал себя пожарником из «451 градус по Фаренгейту». Такеши выпрыгнул из клубов дыма с обожжённой правой рукой. Он мельком её осмотрел и понял, что для фехтования она теперь не годится, затем перебросил катану в левую руку. Подрывник оценил ситуацию так же быстро: рана противника не давала ему никаких преимуществ. Стиль японского якудза предусматривал равное владение мечом как левой рукой, так и правой. – Первая атакующая форма, – Ямамото принял стойку, – Ось Дождя. Пламя Дождя было сильным – вот, что сначала понял Хаято, когда схватил лезвие пальцами, обёрнутыми в смесь из Урагана и Солнца. Затем, когда его ладонь охватили голубые языки, до Гокудеры дошло, что его высокий друг (целых 177 см!) обладает высоким контролем своей Посмертной Воли. Его рука начала неметь от обжигающе холодного пламени. Стоит отморозку отпустить катану, и она войдёт в его грудь. Такеши внутренне усмехнулся от глупости воспитанника Реборна, для которого он, наверное, был сущим позором: иметь большие перспективы, но быть не в состоянии их реализовать. – Ты проиграл, – оповестил мечник подрывника и надавил на катану. Ямамото думал, что полностью подавил чужую Волю, и никак не ожидал увидеть вспышки жёлтого пламени. Чувствуя удивление самодовольного выскочки, Хаято с снисхождением объяснил ему: – Солнце всегда имеет больший объём, нежели другие Атрибуты. Оно полностью отличается от Облака, капля которого может образоваться в реку. Я до сих пор не могу овладеть им, так что оно у меня немного нестабильно, – на этом слове он усмехнулся, – Давай посмотрим, кого из нас размажет по земле: тебя или меня. Глядя в азартные глаза своего противника, Такеши понял, почему его называют Смертником-Камикадзе. Этот чокнутый был готов расшибиться в лепёшку в буквальном смысле, лишь бы его соперник оказался на том свете. – Ты ненормальный. Глаза Хаято блеснули красным цветом, он притянул меч ближе к себе, касаясь заострённым концом своей груди. – Я тоже так думаю. Всплеск пламени раскидал их в разные стороны. Они оба в один миг успели поставить барьер из Посмертной Воли, чтобы избежать мощного и зверского потока, выжигающего всё, чего бы он не коснулся. Ужасающая сила. От неё у Ямамото вся кожа покрылась мурашками, но не от страха, а от возбуждения. Ему теперь ещё больше хотелось надрать задницу невменяемому ублюдку. Возможно, Такеши был таким же невменяемым. «И как всё докатилось до этого?» Тсуна сидел на крыше, откуда за ним недавно наблюдал его первый друг и первый враг. Руки у него были связаны верёвкой, конец которой Реборн держал в своей ладони. Он нехотя стал заложником Аркобалено и зрителем так называемого «надирания задниц». Сначала Саваде не особо хотелось их останавливать, но, как только он понял, что дело начинает принимать опасный оборот, Тсунаёши ринулся к лестнице. Хитман, конечно же, поймал его, а потом приказал: – Сиди и смотри. – А если они убьют друг друга?! – Значит, я найду тебе новых Хранителей, – хладнокровно, даже немного раздражённо ответил младенец и пнул мальчишку. – Думаешь, из-за чего они устроили эту бойню? – Не сошлись во мнениях? – предположил Тсуна. Реборн лишь хмыкнул и поднёс Леона-бинокль к глазам. Его ученик безнадёжно попытался развязать узел на руках, потом сдался и посмотрел на своих горе-защитников. Состоять с ними в одной семье хотелось всё меньше и меньше. Савада боялся даже думать, кого ещё запишет в их семейно-мафиозный реестр его репетитор. Несмотря на страх перед взрывным Гокудерой и двуличным Ямамото, парень каждый раз задерживал дыхание, когда они оба пропадали в дыме или пыли. Если бы кто-то из них погиб, Тсунаёши взвалил бы эту смерть на свои плечи. – Почему ты не остановишь их?! – вскрикнул он, когда пролилась первая кровь. – Зачем? Не я начал эту дуэль, не мне её и заканчивать. Тсуне оставалось только молиться, чтобы кто-нибудь появился и вмешался в их битву до того, как будет слишком поздно. К его счастью, наступило шесть часов вечера. А когда наступает шесть часов вечера, и стрелки на циферблате образуют развёрнутый угол, во двор школы выходит сущий демон. – Яре-яре, – послышался голос ГДК. – Вы словно дети малые, ни на минуту нельзя оставить одних. Только посмотрите, какой срач вы тут вдвоём устроили. Года не хватит, чтобы теперь привести всё это в божеский вид. Саваде-младшему оставалось только удивляться, почему при всём этом невероятном шуме никто не соизволил прийти раньше и посмотреть, что тут, собственно, происходит. Затем послышался другой голос, более пугающий, голос дьявольского заместителя главы Дисциплинарного Комитета (на его лице был не менее дьявольский оскал): – За драку на территории школы – камикорос.