Запах газетных самокруток

(дозор на Киевской) Артём зябко повёл плечами: в туннелях по понятным причинам не топили, а он, как назло, умудрился где-то простудиться, и теперь его немного знобило. Парень поплотнее запахнул куртку и придвинулся к печке-буржуйке, которая была центром дозора, собирая вокруг себя всех пятерых человек, дежуривших здесь. Трое местных дозорных с Киевской, и он с Мельником. Киевчане даже и не думали обследовать туннель, поскольку, по их словам, с тех пор, как его взорвали, в нем ничего не изменилось. Сталкер уже осмотрел наглухо заваленный перегон, и теперь спокойно сидел у огня, покуривая газетную самокрутку, к запаху которой Артём уже успел привыкнуть и который стал для него чем-то самим собой разумеющимся. Мельник тихо о чем-то переговаривался с Антоном, командиром смены, но расслышать их слова было невозможно, и Артём мысленно махнул на них рукой, засмотревшись на огонь в печке и совершенно не замечая, как начинает задрёмывать. Неизвестно, что именно, усталость от событий последних дней или подкравшаяся болезнь, вытягивало из него все силы, но Артём засыпал буквально на ходу. Если удавалось заснуть по-настоящему, то его мучил один и тот же кошмар, который он никак не мог досмотреть до конца и который забывал, едва проснувшись. Порой снилось что-то бессвязное и малопонятное, а то и вовсе удавалось забыться сном без сновидений. Сейчас он дремал, сидя на мешке, и уронив голову на грудь, убаюкиваемый тихим разговором Мельника и Антона. Он бы, наверное, окончательно уснул, но своевольные туннельные сквозняки донесли до дозора порыв холодного, сырого воздуха. Озябший юноша вздрогнул, оглушительно чихнул и проснулся. Скучающие дозорные даже дёрнулись от неожиданности, а Мельник внимательно посмотрел на Артёма, прервав свой диалог с командиром. - Будь здоров! Слушай, а ты, часом, не заболел? – он посветил на парня фонарём, отчего тот поморщился. – Выглядишь плохо. Артём лишь пожал плечами. Он и сам толком не знал, заболел он или просто замёрз. Хотелось верить, что всё-таки замёрз: простуда сейчас была совсем не кстати. Тем временем, сталкер встал, снял свою куртку и одним движением, не терпящим никаких возражений, накинул её на плечи Артёму. - Спасибо, - несколько смущенно поблагодарил тот Мельника и, не удержавшись, снова чихнул. - Когда на станцию вернёмся, зайдите к Аркадию Семёновичу, - посоветовал Антон, глядя на ёжащегося юношу и обеспокоенного сталкера. – У него есть очень хорошее согревающее средство от простуды. - Не спаивайте пацана, - с улыбкой ответил Мельник, усаживаясь на своё место. – Хватит с него и горячего чая. Дозорные, не участвовавшие в дискуссии, как раз ставили чайник. Артём, предвкушая чаепитие (хотя, наверное, правильнее было бы сказать грибопитие), кутался теперь уже в две куртки и прятал замерзший нос в воротник верхней. Он даже не заметил, как начал принюхиваться к ней. Куртка пахла Мельником. Раньше Артём считал, что вся одежда, которую носили жители метрополитена, пахнет исключительно метро. Его затхлый, душный запах перебивает запах человека. Иногда одежда пахнет костром, иногда – потом, но чаще всего – метро. А вот куртка сталкера пахла человеком. Во всяком случае, Артёму так казалось. Возможно потому, что запах газетных самокруток, которыми на самом деле пахла куртка, он считал запахом Мельника. Артём невольно вспомнил, когда именно у него впервые возникла такая ассоциация. Вспомнил и покраснел, украдкой посмотрев на сталкера, снова занятого разговором, и поэтому не заметившего этого взгляда. …До Смоленской он добрался на два часа позже, чем его ждали, еле унеся ноги от представителей поверхностной фауны, чуть живой от усталости и страха, который ему довелось пережить там, наверху. Даже уже после того, как его осмотрел местный медик и расспросил о случившемся Мельник, Артёма не покидало чувство, что он больше никогда не рискнет выйти на поверхность. Вообще-то, парень не считал себя трусом, но к свалившимся на него по дороге к Смоленской приключениям, оказался морально не готов. Поэтому не было ничего удивительного в том, что оказавшись в гостевой палатке, он моментально уснул: таким образом его организм реагировал на стресс. Разбудил его Мельник. Поставил перед ним сумку со снаряжением, сказал переодеваться (они собирались идти в сторону Киевской), а сам уселся на табурет и начал крутить газетную самокрутку, время от времени поглядывая на Артёма. У парня от этого взгляда мурашки по коже пробежали. Следующие полчаса оставили в памяти Артёма лишь смутные воспоминания. Он плохо помнил, как Мельник решительно подошёл к нему, как грубо толкнул его на раскладушку, жалобно скрипнувшую под его весом, не оставляя сомнений в своих намерениях… Сопротивляться почему-то не хотелось, тем более, что это было бесполезно: хватка у сталкера была железная. Никто из них так и не издал ни звука: привлекать к себе постороннее внимание не хотел ни тот, ни другой. Более или менее отчетливые воспоминания начинались с того момента, когда Артём прижался лбом к холодной металлической арматуре раскладушки и шумно выдохнул. Кровь стучала в висках, в такт сбившемуся дыханию. Мельник одевался, не проронив ни слова. Артём тоже молчал, пытаясь осознать случившееся. Нет, за свои двадцать с небольшим лет он много чего наслушался о распущенных нравах жителей московской подземки, о том, как родители продают собственных детей, женщины торгуют своим телом, а мужчины спят друг с другом. Всё это встречалось практически повсеместно, но всё равно казалось ему таким далёким, словно из другой реальности. До сегодняшнего дня. Грубый, почти что животный секс, без малейшего намека на какие-либо чувства, просто в угоду собственной похоти. Артёму было стыдно признаться даже самому себе, что он получил от этого удовольствие. Оделись и собрались они в полной тишине. Выходя из палатки, Мельник на мгновение замер на пороге, посмотрел на Артёма, будто собираясь что-то сказать, но так и не произнеся ни слова вышел. Парень покинул палатку вслед за ним… - Вот, выпей, согреешься, - Мельник протягивал ему железную кружку с дымящимся грибным чаем, вырывая Артёма из его воспоминаний. Парень кивнул в знак благодарности, на слова сил уже не оставалось. Да и не нужны были никакие слова. Мельник прекрасно понимал Артёма и без них. Будто между ними существовали какие-то невербальные способы общения, понятные только им двоим. Точнее, это сталкер читал его, как открытую книгу, при этом оставаясь для Артёма загадкой, а парень чувствовал себя маленьким ребенком с книжкой, который не может ни слова в ней прочесть. Артём не мог дать этому названия, да не очень-то и хотел, если честно. Рядом с этим человеком он чувствовал себя комфортно и безопасно, а в его положении это было гораздо важнее, чем все теории и слова. О произошедшем в палатке на Смоленской никто из них так и не обмолвился ни словом, как будто покинув её, они оставили воспоминания о случившемся внутри брезентовых стен. И если поначалу Артёма грызли сомнения и всякие нехорошие мысли, то потом он просто свыкся с таким пунктом своей биографии. Как говорится, что было, то прошло. И незачем ломать голову над вопросом «а что это, собственно, было?». Понравилось и ладно. Такой своеобразный жизненный опыт. Чай приятно согревал, и озноб немного отступил. Артём блаженно прикрыл глаза. Через мгновение из туннеля, ведущего на Киевскую, послышались быстрые лёгкие шаги… (Киевская) На станции их встретила Лена, жена Антона, накинувшись на мужа с причитаниями и укорами: мол, сын ушёл из дома, ничего не сказал, что она должна думать и далее по тексту. Артём прекрасно понимал мальчишку: на станции было невообразимо скучно. Так что не было ничего удивительного в том, что Олег улизнул в туннель, где дежурил отец. Хорошо хоть, что Мельник его не пристрелил… А он мог! Вслед за сталкером и командиром смены Артём прошёл в штаб начальника станции, где их оставили одних. Поскольку паспорта у Артёма не было, Мельник решил пойти на Маяковскую вдвоем с Третьяком. Парень ощутил лёгкий укол ревности и даже обиды: Мельник решил оставить его на станции (о том, что без паспорта он всё равно не сможет попасть на Кольцо, он как-то не подумал), словно мешающегося под ногами ребёнка. Артём надулся, но ничего не сказал: как ни крути, а сталкер был прав. Киевская Артёму не нравилась. Здесь было неуютно и страшно. Страшно безо всяких видимых причин. Ему, как никогда, не хотелось оставаться одному. Поэтому предложение Аркадия Семеновича поужинать с ним вечером парень принял с удовольствием. И даже явился чуть раньше. Кто же знал, что они так «хорошо» посидят? Артём, никогда до этого не пробовавший коньяка, оценил его по достоинству. Теперь он понимал, о каком согревающем средстве от простуды говорил Антон. Напиток действительно согревал, ощутимо так согревал, и Артём даже зажмурился от удовольствия… …Кажется, это называется похмелье, решил Артём, просыпаясь от слепящего луча фонаря. А ведь отчим его предупреждал. Как оказалось, в дверях стоял молодой человек, гонец от Мельника. Артём прочел записку и окончательно проснулся. Он отпустил посыльного и опустился обратно на лежанку. В голове стоял полный хаос, парень пребывал в растерянности: он совершенно не знал, что ему делать, несмотря на то, что сталкер дал ему совершенно чёткие указания. Чтобы хоть как-то сдвинуться с мёртвой точки, он решил сначала навестить начальника станции, с которым они вчера так «хорошо» посидели, дабы уведомить его, что останется на Киевской ещё какое-то время… (Парк Победы) …Они шли по абсолютно тёмному и пустому туннелю, ведущему к Парку Победы. В том, что пропавший сын Антона ушёл (или был утащен) именно сюда, никто не сомневался: по дороге им периодически попадались брошенные гильзы, которые Олегу подарил Мельник. Несмотря на приказ сталкера, Артём не смог усидеть на станции, ему просто не позволяла совесть: он чувствовал себя виноватым в исчезновении мальчика. Именно поэтому он и отправился его искать, а когда понял, куда тот делся, сообщил об этом Антону, так что теперь они вдвоем шли по следам Олега. …Конечно, они предполагали, что их поход подразумевает различные опасности, но всё равно как-то обидно было валяться на полу, не имея возможности пошевелиться и понимать, что они оказались совершенно беспомощны перед своими противниками. Их так легко и просто поймали люди, у которых не было огнестрельного оружия, электричества и обуви, и которые верили в какого-то Великого Червя. Это напомнило Артёму рассказы об индейцах, которые он читал в детстве: там дикари зачастую побеждали хорошо вооруженных колонизаторов за счет фактора внезапности и смекалки. Тогда молодой человек восхищался их храбростью, с которой он сражались за свою территорию и свободу, но сейчас, оказавшись на месте белых колонизаторов, он уже не сочувствовал краснокожим. Умирать вот так, будучи съеденными людоедами на богом забытой станции, совершенно не хотелось…. Артём на секунду даже пожалел о своем решении пойти искать Олега: и мальчишку не вернули, и сами попались… Снаружи послышались крики, беготня и шум. Пленники не верили своим ушам: на станции происходило что-то, явно не входившее в планы её обитателей. У Артёма зародилась слабая надежда, что он правильно истолковал происходящее. Яркий свет фонаря только усилил его веру в спасение, а разрезавший путы на его руках и ногах Мельник окончательно подтвердил его предположение. Парень уже морально приготовился получить нагоняй от сталкера за эту самоволку, но тот лишь поинтересовался, сможет ли Артём идти. Это оказалось ещё хуже, чем, если бы Мельник его отругал. Но полковник, похоже, считал, что тот уже не ребенок и должен сам понимать последствия своих поступков и иметь смелость нести за них ответственность. Артёму стало стыдно. Он не только ослушался приказа, уйдя со станции, и подверг их с Антоном риску, но ещё и заставил стакера совершить рейд на Парк Победы. Однако происходящее снаружи не давало ему заниматься самоедством: надо было выбираться из этого кошмарного места. Похоже, что яд отравленной иглы ещё действовал, а может, просто конечности затекли, но тело по-прежнему плохо слушалось своего хозяина. Артём с трудом держался на ногах, и если бы Мельник не хватал его периодически за куртку, непременно упал бы. Хорошо вооруженные и защищенные броней бойцы построились «черепахой», а освобожденных пленников пустили внутрь. Они начали прорываться к туннелю… (туннели около Парка Победы) Привал сделали только через час. Несмотря на то, что идти приходилось медленно, так как пленный старик еле переставлял ноги, бойцы успели порядком устать. Бдительный Мельник разослал дозорных в обе стороны, а сам подозвал к себе Артёма. Тот не без опаски подошел к нему: теперь-то уж сталкер точно устроит ему выволочку. - Как вы нас нашли? Я ведь уже думал, всё, съедят, - парня распирало любопытство. Полковник объяснил ему, что найти-то их с Антоном было как раз нетрудно: они ведь оставили дрезину аккурат под люком, а дозорные её нашли, когда пошли искать командира, не дождавшись его к чаю. Вопреки Артемовым опасениям, сталкер ни разу не упрекнул его за их вылазку. И молодой человек успокоился. Теперь, когда они были далеко от странных обитателей Парка Победы, когда Мельник снова был рядом, он снова чувствовал себя в безопасности. Уверенность и сила полковника внушали уважение и доверие, что в метро случалось нечасто. Артёму повезло. Мельник тем временем внимательно оглядел парня с ног до головы, заметил кровь на его щеке и протянул руку, чтобы вытереть её. Артём совершенно не к месту вспомнил палатку на Смоленской и чуть дёрнулся. Рука сталкера, обычно грубая и привыкшая держать автомат, оказалось на удивление аккуратной, когда коснулась щеки. Артёму вдруг захотелось прижаться к ней. Мельник, похоже, это уловил и задержал ладонь чуть больше, чем нужно было, чтобы просто вытереть кровь. - Здесь, конечно, темно, - добродушно усмехнулся полковник, нехотя убирая руку. – Но мы не совсем одни… - Неужели на Маяковской тоже они? – парень намёк понял и вернулся к первоначальному разговору. – Но как же они туда с Парка Победы попадают? - А вот так и попадают, - пожал плечами сталкер, снимая шлем. Он поделился с Артёмом своими соображениями относительно того, что где-то здесь должен быть вход в Метро-2, и, возможно, они уже в нём находятся. Тот сразу же полез исследовать туннель, в котором они находились, а когда вернулся, Мельник уже пытался выведать интересующую его информацию у пленников. Разговор не задался: пленный жрец разразился гневной тирадой, после которой случилась истерика у его ученика, которого сталкер безо всякой жалости пристрелил. Артём почему-то не мог поднять на него глаза, удивляясь и одновременно ужасаясь перемене, произошедшей с полковником. Тот снова превратился в жесткого военного, командира отряда, главной задачей которого было выполнение поставленной задачи. Прозвучала команда двигаться дальше, и отряд беспрекословно подчинился. Артёма поставили замыкающим, снабдив мощным фонарем и бронежилетом, и предоставив собственным мыслям… (Кремль) Казалось, их марш-бросок продолжается бесконечно. Привалов отряд не делал, хотя было видно, что все устали. Впрочем, обстановка не располагала к остановкам: поначалу перегон, по которому он шли, был весь сырой, а по стенам стекали капли воды. И даже несмотря на то, что потом он становился всё суше, тягостное ощущение какой-то незримой опасности не покидало идущих по нему людей. Пленный старик, когда понял, что они направляются к Кремлю, предпочел покончить с собой, чем продолжать путь. Это произвело сильное впечатление на бойцов отряда, заставив их задуматься, что же такое их ждало в Кремле, что пленник предпочёл покончить с собой, чем идти туда. Однако командир жестко пресек все брожения в их головах, приказав двигаться дальше. Они миновали одну станцию, пустую, невыразительную и абсолютно заброшенную. Проблемы начались на второй станции. Она была посимпатичнее первой, здесь уже были колонны и даже какие-то изображения на стенах, и стоял бронепоезд, который чуть позже и стал для них убежищем. Ибо обитало на этой станции что-то такое, невидимое, но определенно живое. Когда это что-то вылезло на станцию, потревоженное появившимися здесь людьми, отряд успел забраться на крышу поезда, туда, где «это» не могло их достать. Но странному созданию, которое Мельник позже охарактеризовал, как биологическое оружие, это было и не нужно: оно воздействовало на сознание незваных гостей, заставляя их самих бросаться в его объятия. Сталкер сначала пытался образумить своих бойцов, даже пробовал использовать хоровое пение, но всё тщетно: воздействие неизвестной бурой массы, кишащей на платформе, было сильнее. Они бы все там погибли, если бы не Антон, неожиданно пришедший в себя в тот момент, когда его сын спрыгнул с поезда, и начавший трясти остальных, спрашивая, где его сын. Мужчины начали понемногу приходить в себя. Тогда Мельник приказал кинуть подальше рюкзак с горючим для огнемета и выстрелил по нему. Это дало застрявшим на поезде людям короткую передышку и возможность удрать в один из туннелей. Минут через двадцать, когда отряд окончательно выдохся от безумного бега, полковник разрешил перейти на быстрый шаг. Антон, уже окончательно пришедший в себя, бежал наравне со всеми. Артёма снова замучила совесть: бывший ракетчик уже второй раз потерял сына, на этот раз навсегда. А всё по его, Артёма, вине. Когда-то давно, когда он был ещё совсем пацаном, Сухой сказал ему, что каждый человек отвечает только за свою собственную судьбу, но сейчас это не могло успокоить молодого человека. Антон согласился им помочь. Артём чувствовал себя погано, прося у него помощи, но ничего поделать не мог. Антон же совсем сник, отвечал механически и безразлично, но, похоже, зла на юношу не держал и вообще не считал его виноватым в случившемся. Артём нагнал Мельника, тот пришел в хорошее расположение духа и улыбнулся подошедшему юноше. Прислушавшись, Артём понял, что сталкер тихонько напевает ту самую песню, которую они пели, сидя на крыше поезда на треклятой станции. Оказалось, что эту песню сочинили более ста лет назад для одной войны, потом приспособили под другую, а сейчас она уже годилась и для нынешней. Как два различных полюса, Во всем враждебны мы! За свет и мир мы боремся, Они – за царство тьмы… За разговором о том, что люди не меняются, они незаметно дошли до развилки. Немного подумав, Мельник определил, что они на месте, и решил сделать привал. Как только все расселись на земле, сбросив рюкзаки, на Артёма совершенно неожиданно навалилась дикая усталость, подкрепленная так и не прошедшей простудой, и он тут же уснул. Ему снова снился ставший уже привычным кошмар про его родную станцию. Его разбудил Ульман, толкнув в плечо. Артём чихнул и огляделся. Оказалось, что летучка в самом разгаре, сталкер сидел в центре с картой в руках и объяснял дальнейший план действий. Оказывается, он решил разделиться, отправив Артёма с Ульманом обратно в метро, а сам с остальными собирался идти к ракетному дивизиону. Парень почувствовал укол ревности, но Мельник не дал ему выразить свой протест, прервав его нетерпеливым жестом. Артём надулся, но промолчал: в конце концов, полковник был здесь за старшего, а Ульман, которому предстояло наводить и корректировать огонь, понятия не имел, кто такие чёрные и чем они опасны. Когда все задачи были обозначены, а снаряжение разобрано, и отряд был готов двинуться дальше, Мельник улыбнулся и сказал, что у него для Артёма сюрприз. Это оказались новый паспорт и детская книжка с фотографией, которую он нашёл в заброшенной квартире на Калининском. Артёму вдруг захотелось сказать сталкеру что-нибудь доброе и тёплое, но тот уже поднимался с места, раздавая приказания идущим с ним бойцам. - Ну, всё! Прощаться не будем. Засекайте время! – Мельник пошёл прочь, бросив напоследок короткий взгляд на Артёма, но больше ничего не сказал. Парень неслышно вздохнул: ему не хотелось думать о том, что он, возможно, видит этого человека в последний раз, и о том, что случится, если кто-то из них не справится со своей задачей. (снова в метро) Предаваться тяжёлым раздумьям не было времени, им с Ульманов предстояло вернуться в «обитаемое» метро и успеть добраться до Останкинской башни. Они беспрепятственно добрались до Маяковской, где задержались ненадолго, чтобы перекусить. Там же Артём смог воочию убедиться, что в метро действительно родители нередко предлагают интимные услуги своих собственных детей. Юношу аж передёрнуло. Одно дело, когда речь шла о них с Мельником, они-то уже взрослые люди, со сложившимися моральными принципами, но совсем другое, когда речь идёт о детях. Артём невольно вспомнил слова полковника о том, что люди, в принципе, не меняются. Даже теперь, когда Апокалипсис всё-таки наступил, они продолжали выкручиваться, кто как умел, и от этого становились всё более циничными и беспринципными, всё больше напоминая животных. С Маяковской они уходили почти бегом. Ульман даже поинтересовался, к чему такая спешка, а когда Артём пересказал ему, что произошло, только пожал плечами. - А что? Жить как-то надо? - Зачем такая жизнь вообще нужна? Потом они всю дорогу до Белорусской спорили о смысле жизни. Ульман постоянно подкалывал Артёма, но делал это беззлобно, поэтому парень не стал на него обижаться. Просто становилось понятно, что каждый из них видит смысл жизни по-своему, и ещё неизвестно, кто из них прав: Артём, так отчаянно его искавший и жаждущий спасти родную станцию (а возможно, и всё метро) или Ульман, утверждавший, что не стоит усложнять жизнь. Его рассуждения были столь уверенными, а картина мира такой простой и ясной, что Артёму всё больше хотелось ему поверить. За разговором они и не заметил, как дошли до станции. Сторожевой наряд пропустил их без проблем, поинтересовавшись только, не из Рейха ли они будут. Поскольку на Маяковской путникам перекусить так и не удалось, они решили сделать это здесь. Они нашли одну из закусочных, заказали себе отбивные и с аппетитом поели. Разговорившись с одним из посетителей, Артём с ужасом узнал, что на ВДНХ творятся страшные вещи, и почти вся станция погибла. Молодой человек почувствовал, как ёкнуло в груди сердце: его родная станция! Место, где он прожил почти всю жизнь, люди, которых он знал… Артём понял: он должен, во что бы то ни стало, попасть на ВДНХ. Причем как можно скорее. До Проспекта Мира они добрались на «маршрутке» - переделанной под пассажирские перевозки мотодрезине. Пока они ехали, Артём задремал. Ему вновь снился кошмар. «Не беги… Посмотри в глаза своей судьбе…» шептал ему кто-то на ухо. На этот раз парню удалось продвинутся в нем чуть дальше: он вспомнил, что у него в кармане лежит зажигалка. Он нащупал её, поднёс к лицу и чиркнул кремнем, готовясь увидеть того, кому принадлежал этот голос, столь не похожий на человеческий. Туннель содрогнулся от крика Артёма, увидевшего во сне, что таинственным собеседником является чёрный… Проспект Мира разительно отличался от Белорусской. Бросалось в глаза большое количество военных и особенно, инженерных войск. Оказалось, что власти Ганзы собрались взрывать туннели за Проспектом Мира. Ульман пошёл искать человека, с которым они должны были встретиться, оставив Артёма на растерзание собственным мыслям. Тот чётко понимал: что бы ни случилось, он должен прорваться на ВДНХ, пока ещё можно было. Об этом он и сказал напарнику. Ульман понял, что спорить бесполезно, вместо этого он предложил встретиться уже на поверхности, Артём поблагодарил его и помчался на свою станцию. По пути ему попадались люди, идущие к Кольцу, они смотрели на него, как на безумного. Но он не обращал на них внимания. В голову лезли самые разнообразные мысли и вопросы, на которые у него не было ответа. Погрузившись в размышления, юноша не заметил, как вышел к станции. Он ужаснулся от того, как сильно она напоминала ему ВДНХ, которую он видел в своих кошмарах: сильно потрепанная, местами разрушенная, со следами крови на полу и стенах. Артём озирался по сторонам в поиске знакомых лиц. Тут его кто-то окликнул. Он узнал в человеке Кирилла, с которым они стояли в том злополучном дозоре, с которого всё началось. Коротко поздоровавшись и спросив, где отчим, он побежал в лазарет, где, по словам Кирилла, находился Сухой. Они столкнулись в дверях. Сухой не сразу поверил глазам, а когда поверил, крепко обнял его. Артём почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы: успел! Он вкратце рассказал отчиму о своих приключениях, опуская некоторые подробности, которые тому знать было совсем не обязательно. Они никак не могли наговориться, обоих не покидало ощущение, что они видятся в последний раз. Артём, которому в силу своей молодости ещё не доводилось терять близких людей (не считая матери, но это было очень давно и боль той потери уже успела притупиться), не знал, что делать. Ему хотелось остаться здесь, чтобы помочь отчиму, но, с другой стороны, без него Ульман мог и не добраться до Останкинской башни, а значит, что таким образом он подведёт Мельника. Юноша поймал себя на мысли, что судьба полковника ему совсем не безразлична. Ведь именно сталкером и хотел всю жизнь стать он сам. Встреча с Мельником многое изменила в его жизни, это не считая того, что тот дважды спас ему жизнь. Как минимум этот долг он должен был ему вернуть. К тому же Сухой ничего слышать не хотел о том, чтобы Артём остался на станции. Скрепя сердце, Артём покинул ВДНХ и начал подъём… (Останкинская башня) Подъем на телебашню дался им нелегко. Несмотря на то, что за время своих приключений Артём успел довольно неплохо натренировать ноги, с каждой пройденной ступенькой идти ему становилось всё труднее. Они несколько раз останавливались, чтобы передохнуть, пока в конце концов не оказались на смотровой площадке. От открывающегося с неё вида у Артёма перехватило дыхание: практически весь город был виден отсюда как на ладони. Теперь парень мог своими глазами увидеть, во что превратилась Москва, уничтоженная войной. Артёму невольно вспомнились слова Антона: «Да и сам всем интересовался, всё хотел попробовать. Пока не увидел, к чему это приводит…». Теперь перед ним лежал полуразрушенный мегаполис, превращенный в гигантское кладбище. Людьми превращенный. Лучше всего люди умели убивать и придумывать тысячу и один способ убийства. Но однажды их оружие обратилось против них самих, практически полностью уничтожив цивилизацию, а тех, кому посчастливилось выжить в тот страшный день, загнало под землю. Им предстояло расплачиваться за чьи-то роковые ошибки, которые навсегда изменили ход истории. И если, поднимаясь сюда, Артём хорошо помнил, зачем он это делает, то сейчас он находился в полной растерянности. На его глазах вновь разворачивалась война. Пусть её масштабы не шли ни в какое сравнение с тем, что случилось двадцать лет назад, но сути это не меняло. Убийство порождает убийство, вспомнил он чьи-то слова. А потом вспомнил Хантера и его рассуждения о борьбе за выживание. Да, это была борьба за выживание. Они размотали антенну и теперь ждали, пока Ульман поймает сигнал. - Есть! Есть сигнал! – донесся до него радостный крик бойца, и Артём с облегчением вздохнул: группа Мельника добралась до места. Пока Ульман передавал им координаты, Артёма снова потянуло на балкон, он хотел ещё раз посмотреть на то место, где обитали чёрные. Неожиданно мир перед глазами исчез, оставив только чёрный туннель, знакомый ему по кошмарам. Но теперь юноша не боялся. Он уверенно достал зажигалку и, когда чёрный вновь предстал перед ним, взглянул ему в глаза. В этих глазах за доли секунды он увидел ответ на всё, что оставалось для него непонятным и необъяснимым. Увидел он и то, что чёрные всё это время пытались достучаться до людей, до их разума, пытались наладить с ними контакт. Но человеческое мировосприятие настолько отличалось от их собственного, что ничего путного из этого не получалось. До появления Артёма, единственного человека, чей разум был открыт для них, единственного человека, который мог слышать их. Единственного, кто в этот самый момент начинал понимать, что они пытались протянуть людям руку помощи, которую люди пытались отгрызть, что чёрные намного лучше приспособлены к жизни в новом мире. И сейчас мелкие чёрные фигурки внизу смотрели на него, чувствуя, что им, удалось, наконец, пробиться к нему, что этим кровопролитным боям пришёл конец, что взаимопонимание всё-таки достигнуто хотя бы с этим избранным человеком. Финальным аккордом этого понимания стало осознание того, что ракеты уже ушли. Артём увидел первую из них, прочертившую дымный след в воздухе и ударившую в самый центр их городища. А затем и остальные, превратившие этот участок земли в пепелище. Артём дёрнулся в порыве остановить Ульмана, Мельника, объяснить… но тут же понял, что всё уже произошло. Они своими руками только что уничтожили последний шанс человечества вернуться на поверхность. Он больше никогда не сможет увидеть свет во тьме, которая его окружала. В его сознании наступила полнейшая пустота. Он сорвал противогаз, вздохнул полной грудью, вытер выступившие слёзы и начал спускаться вниз по лестнице. В метро. Домой.