Я отомщу тебе, если не полюблю снова...

— Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня! — А что для этого надо делать? — спросил Маленький принц. — Надо запастись терпением, — ответил Лис. — Сперва сядь вон там, поодаль, на траву. Вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи... Но с каждым днем садись немного ближе... Чжунхон смутно помнит, как вернулся домой, как у ворот школы его за шиворот куртки поймал Чоноп, и как всю дорогу друг отчитывал его за столь внезапное исчезновение, как яростно он жестикулировал руками, как заглядывал в глаза и постоянно спрашивал о случившемся, не заметив отсутствующего взгляда Чхве, полностью поглощенного воспоминаниями о разговоре с человеком, которым он раньше любовался со стороны, а сейчас - восхищается. Он не помнит, говорил ли он Муну о том инциденте в туалете, о произошедшем на крыше, о разговоре с Енгуком, о том, как сейчас тяжело внутри - вообще о том, что случилось после их расставания, хотя сказанная перед домом младшего фраза указывает на отрицательный ответ: - Пока, - Чоноп провожает взглядом заходящего в подъезд товарища и кричит ему вслед: - Но завтра ты мне обо всем обязательно расскажешь! "Вряд ли я смогу... Ведь это только мое", - думал про себя подросток, наступив на очередную ступень лестницы. Это - его секрет, его маленькая тайна, и он никому не хочет говорить, что стал на шаг ближе к тому, кого любит... А любит ли? Он следит за ним со стороны со времен младшей школы, тихо и завистливо наблюдая за вьющимися вокруг него друзьями, за его теплой улыбкой, за рвением быть первым, за харизму, от которой так и веет мужеством и чем-то еще, похожим на верность. Хон знает - Гук не сможет предать: почему-то в это он верит свято и наивно, сомнений нет. Наверное, это нечто сродни фанатской влюбленности, хотя Чхве и сам в этом не уверен, но, несмотря на все произошедшее с ним сегодня, ему хочется улыбаться, когда в голове всплывает картинка, как старший сжимает его плечо и говорит... Да тут и не столь важна суть разговора даже - эта простая безмолвная поддержка стоит превыше всего остального. Он чувствует, как что-то трепещет в груди, сжимаясь где-то за грудиной, от одного воспоминания о Нем. Если это не любовь или влюбленность, то что-то очень близкое по ощущениям. Вот человек, которого все стали бы презирать. А между тем из них всех он один, по-моему, не смешон. Может быть, потому, что он думает не только о себе? - Енгук, - произносит почти шепотом Чжунхон, смакуя, словно пробуя на вкус это имя, и, ощутив острый укол между ребер, прижимает ладонь к груди... Он улыбается, проходя последний лестничный пролет и останавливаясь напротив двери, ведущей домой. Дыхание немного сбилось, а в голове сумбурно... Дрожащей рукой он достает ключи и, со второй попытки попав в замочную скважину, проходит в темный коридор, слыша громкий крик матери: - Чжунхон, это ты? Почему так поздно? - сперва вопрос удивляет: родители мало интересуются его жизнью, не заморачиваясь мелочами; им всегда так было проще, так ведь меньше проблем, а после... становится до жути обидно, ведь в книжках, фильмах, да везде - родители ведут себя по-другому. "Спасибо, что в детский дом не сдали", - устало и с толикой раздражения думает подросток, снимая куртку и разуваясь. Свет включать желания нет: не хочется смотреть на собственное жалкое отражение в зеркале. Личная свобода, личное пространство, личные проблемы, личная жизнь - все это было на отдалении от них; они даже не замечали, насколько сыну не хватает общения, насколько сложно перед ними казаться обычным подростком, а внутри носить столько боли. Насколько трудно задыхаться от безысходности, сдерживать слезы и мысленно повторять: "я невидимка, никому до меня нет дела". Насколько невыносимо из-за одиночества, что иногда приходится говорить с самим собой. Хон даже не вспомнит той лжи, которую пришлось сказать родителям о своем позднем возвращении домой, но там точно прозвучало имя друга, Чонопа, и какая-то чушь про доклад по истории и уроки. Все словно в тумане... Ничего оригинальнее на ум не приходит, но родителям хватает и этого. Слишком привычна стала такая реакция, и кроме обиды больше ничего так сильно не колет между ребер, нет той боли, той тоски и желания ощутить материнскую или отеческую заботу. Он молча проходит в ванную комнату и, открывая оба крана на полную мощность, набирает полную ванну, неторопливо снимая с себя школьную форму и оставляя очки на полке рядом с зубными щетками, и забрасывает пиджак и брюки в стиральную машинку, будто надеясь смыть все плохие воспоминания. Чжунхон забирается в воду, тихо вскрикнув от боли, когда коленкой, где "красуется" багровый синяк от удара ботинком МинХека или кого-то из его дружков, задевает бортик ванной. Хон прижимает колени к груди, насколько это возможно, и осторожно пальцем обводит контур гематомы, морщась от неприятных ощущений, а после начинает рассматривать тело на наличие следов побоев, тихо вздыхая, замечая на груди небольшие синяки, ссадины на коленях, руках... Насколько человеку должно быть скучно или обидно, чтобы дойти до рукоприкладства? Его одноклассникам многого не потребовалось. Но извечные мысли и вопрос "почему я" прервали воспоминания про крышу, про сильные руки, сжимавшие его плечи, про низкий бас Банга, от которого сердце пускалось вскачь, что тогда, что сейчас, бешено колотясь в груди, да так громко, будто это стук барабанов, а не обычного мышечного органа. Он погружается с головой в воду, на несколько мгновений задерживая дыхание, представляя на краткий миг полет с крыши, то чувство свободы, чувствуя, как легкие начинают гореть, а все тело требует глоток свежего воздуха, но он упрямо находится под водой, прокручивая в голове разговор на лестнице, фразу за фразой, жест за жестом, секунду за секундой. Вспоминая, как пугался, как болезненно все сжималось внутри от его столь близкого присутствия, как не хватало смелости рассказать обо всех своих мыслях, как хотелось простого человеческого понимания... В ушах начинает гудеть, а грудь будто разрывает изнутри. Выныривая из воды, он жадно хватает ртом воздух, вцепившись в края ванной пальцами, не открывая глаз, и делает глубокие вдохи, когда в дверь громко стучат. - Чжунхон, ты там уснул? Давай скорее! Твой отец тоже хочет принять душ, - слышится с той стороны недовольный голос матери, и чувство обиды вновь селится в груди - почему-то родных никогда не волновали желания сына. Как так? Почему он занимает в их жизни так мало места? Наспех намылив голову и тело, подросток шипит сквозь зубы от того, что щиплет царапины на теле, что пульсируют синяки, а мышцы ноют так, что дрожат ноги и руки. Ополоснувшись, он накидывает на голову махровое полотенце, стирая капли влаги с волос, шеи, плеч, рук... Под нос он напевает мотив какой-то старой песни, которую часто крутят по радио в автобусах. Надев очки в роговой оправе и халат, висящий на крючке в виде цветка на двери, Хон поправляет отросшую челку и, взглянув на себя в зеркало, грустно вздыхает. - Пора что-то менять или меняться самому... Он выходит из комнаты, оповещая на всю квартиру: - Ванна свободна, отец. Подросток по пути в спальню забирает из прихожей рюкзак с учебниками, достает телефон из куртки и уходит в свою комнату, где опускается сразу же на кровать, даже не удосуживаясь расстелить ее, мечтая поскорее уснуть, чтобы не было в голове непрошеных мыслей про крышу, про свой почти свершенный глупый поступок, точнее, мысли о нем, про злостных одноклассников, не жалеющих сил для ударов, про Муна, перед которым придется завтра отчитываться, ведь, зная товарища, Чхве понимает: Оп просто так не отстанет. Чжунхон закрывает глаза, прикусывая ребро ладони; почему-то сейчас ему хочется, как в прежние времена, расплакаться тихо и беззвучно, глупо обнимая подушку и прикусывая уголок наволочки. Сейчас ему хочется, чтобы рядом был этот несносный Мун Чоноп, помогающий оживать Хону в такие времена. Быть всю жизнь одному трудно, да и невозможно. Говорят, что настоящие друзья чувствуют твою боль на расстоянии, даже если не знают ее причину. Они все равно напишут или позвонят, просто чтобы убедиться, что ты в порядке. Раньше Чхве не верил в это, пока не услышал вновь трель телефона уже в который раз за сегодняшний день. - Да? - Чжунхон, не спишь? - довольный смех на том конце провода. - Как раз собирался... А в чем дело, Оп? - Хотел убедиться, что ты в добром здравии, в светлой памяти... и чего там еще? - Не смешно, - хмурится Хон, но сейчас он очень благодарен другу, благодарен за его присутствие в своей, как казалось, никчемной жизни. - Прости, шучу. Завтра я зайду за тобой пораньше и ты расскажешь мне, где пропадал сегодня и с кем... Учти, прощу, только если ты был с ним, тем самым со школьного двора. А теперь спокойной ночи. Чжунхон ничего не успевает ответить, как на том конце провода раздаются короткие гудки, но на его губах все равно играет улыбка. Вот, значит, каково это, когда есть люди, которые чувствуют тебя, чье присутствие так жизненно необходимо, как и присутствие любимого человека... Тихо засмеявшись, он переворачивается на другой бок, проверяет будильник, переставляя часы на полчаса раньше, и прячет телефон под подушку. - Спасибо тебе, Оп. — А как это — приручить? — Это давно забытое понятие, — объяснил Лис. — Оно означает: создать узы. — Узы? — Вот именно, — сказал Лис.