Маленькое новогоднее приключение

Из накуренного угла камеры доносилось сиплое пение: — Сколько я пореза-а-л, сколько перереза-а-л… — Сколько душ невинных загуби-и-л… — в ответ прохрипело из другой камеры. — Я сейчас это всё в протокол занесу, — гаркнул Андрей, и заключённые с удручённым вздохом затихли. За окном неистовствовала метель, билась хлопьями снега в стекло, будто жаждя ворваться в кутузку — Крепов поёжился, представив, как ему придётся в крепкий мороз ехать домой в другой конец города. Но ему в мороз ехать, а невольникам в нём спать: от батарей за пятнадцать-двадцать метров от камеры было толку ровно столько же, как если бы ефрейтор всем заключённым лично дул в ладошки. Второй час сквозь решетку сверлили ефрейтора два блестящих, умоляющих карих глаза — Крепову было не по себе от того, как редко они моргали и отводились в сторону. Так проникновенно смотрел на него только его мопс после трёх дней диеты на кошачьем корме — у соседа его, впрочем, больше не оставляли. Он голодный, что ли? — подумал Андрей, но всё же решил, что иностранцы — не мопсы, и не хотят есть каждые полчаса. — Да что ж ему тогда от меня надо? То ли город был такой, то ли бедолаге-иностранцу повезло, но в эти новогодние праздники собрался особый контингент — «сливки» криминального общества, среди которых затесался и он. Ефрейтор криво ухмыльнулся, взглянув на последнюю безымянную запись в учёте заключённых, а точнее, на столбик напротив: «Гражданин РФ». Ну надо же так пить, — подумал Крепов то ли в адрес немца, то ли в адрес записавшего его прапора. — Даже не поняли, что ты не наш. Плохо тебе здесь, товарищ, без документов будет… Крепов с жалостью глядел на протрезвевшего иностранца, который с трудом, но всё-таки понял, куда попал. Собрав в один небольшой небоскрёб печатную волокиту, Андрей поплёлся в архивный отдел. К туристу подсел здоровый мужик с коротким ёжиком на голове и кирпично-красным, блатным лицом. Вынув из-за пазухи бутыль и сунув её под нос смутившемуся иностранцу, он расстелил на скамейке газетку, и неизвестно откуда вынырнули заветренные, в ворсинках от ватника, огурцы. — Найн… — буркнул немец, поболтав мутную жидкость. — Ты глянь на него: я те сивуху предлагаю, а не мочу какую… — пробасил мужик и без лишних слов поставил две рюмки. Немец осоловело выпучил глаза и закачал головой. — Ты чё, не пьёшь, что ли? — выдохнул мужик, и от густого перегара, которого ещё не знал, иностранец откинулся на стену. — Да не ферштейнит он, Семёныч, — потянулся сонный надтреснутый голос, и иностранец оживился от отголоска знакомого слова. Другой мужик вяло оттолкнул от себя немца, заставив солнечные зайчики плясать от его лысины: — Фу ты, благоухает как от него — у меня жена так не пахнет… Немец безучастно оглянулся на гогочущих заключённых. — Ну, это уже твои проблемы… — прозвенел женский грудной голос, и все четыре не по погоде одетые дамы из соседней камеры сверкнули глазками иностранцу. Тот довольно правдоподобно сымитировал собственную смерть. — А ну не буянить там, — устало, без интонации сказал Крепов, вернувшись. До этого иностранный гражданин часами развлекал диковинной речью всех заключённых. Но отчаяние, которое всё чаще проступало в его тоне, похоже, слышал только ефрейтор. Немецкий не знал ни он, ни проститутки с дебоширами и бывалыми — единственный отклик, который получил немец, был от представительницы самой древней профессии: «красиво шпарит…» Крепов даже не знал, откуда его взяли — смена была не его. — Свой среди чужих, чужой среди своих… — задумчиво изрёк лысый, и немец ещё больше пригорюнился, будто понял. В отделении хлопнула дверь, и на пороге появилась долговязая фигура, отряхивающая снег с кителя. Крепов вздохнул: — Ну, слава богу… Он слегка постучал по решётке, и когда иностранец нехотя поднял голову, поманил его к себе. Немец не шелохнулся. — Ну, иди же, блин, — Крепов махнул ему рукой, и тот поплёлся к ним. Узник привалился к решётке. От прозвучавшего на немецком «переводчик» он взглянул на них с такой надеждой, будто из участка его прямым рейсом отвезут к себе на родину. — Анруфен, битте, — взмолился он, дрожа от счастья, — айне анруф, айне… — Чё он говорит? — спросил Крепов. — Погоди ты… — отмахнулся долговязый. Иностранец беспорядочно бормотал что-то, отчего из соседних камер повысовывались головы. Словесный поток начал преображаться, пока немец не перешёл на обозлённый крик. — Ну так что там? — Кайзеру ихнему пожалуется, говорит, — долговязый щербато улыбнулся. — Я те дам кайзера! Крепов уже собрался выпроводить незадачливого переводчика, но в последний момент придержал его за шиворот. — Это всё, что он сказал? — Всё, что понял, — долговязый пожал плечами. — Тоже мне, знаток немецкого… — цокнул языком Андрей. — Я «русский» немецкий знаю, а не «немецкий» немецкий… Ефрейтор молча закрыл за ним дверь. И снова тот же до невозможности жалобный, отчаянный взгляд щенка, оставленного на произвол судьбы. — Айм сорри… — сказал он единственное, что знал на другом языке, и иностранец загорелся в последней надежде: — Инглиш? Инглиш? Он покачал головой, и немец сник, с непонятным Андрею ужасом уставившись на часы на стене. Что-то обиженно буркнув, узник побрёл к мужику с блатной рожей, сел рядом и сказал: «руссиш абсент?», ткнув пальцем в выглядывающее горлышко бутылки с сивухой. Тот воодушевился, и, покосившись на работающего за столом ефрейтора, повынимал рюмки. Крепову стало жалко немца ещё больше. — Ша-а-айзиген! — врезался в уши надрывный стон, и Андрей как по команде вскочил с места. Выпучив глаза и задыхаясь, немец хватал ладонями воздух и кое-как глотал предложенные огурцы. Судорожно занюхнув первой попавшейся материей — краем ватника — он тоненько просипел и шарахнулся от него, как ошпаренный. — Мутта… — пискнул он и, полуживой, привалился к стене. — Твою мать… — проскрежетал Крепов, схватив со стола ключи. — Пряхин! — Товарищ начальник, он сам как хлебнул из горла… Как только ефрейтор подскочил к камере, иностранец подал голос. — Я ему сказал, а он вообще не бельмес… — Да не ферштейнит он, Семёныч, — в сотый раз напомнил ему лысый. Камеру одному открывать было рискованно, и Крэпов так и мыкался перед решёткой, думая, обойдётся или нет. — Он хоть живой там? — спросил он. — Живее всех живых, — отозвался Пряхин, пряча бутылку за пазуху. — Бутылку мне!.. — крикнул Крепов. Даже несмотря на то, что им дважды обчищали карманы, Пряхин умудрился пронести бутылку, а проститутки всё равно дымили в своей камере. Одних научила зона, других — профессия. — Дык начальник, Новый Год же, — и, словно делая чистосердечное признание, показал бутылку. — За твоё здоровьичко… — Я из-за тебя сейчас всех по шмонам пущу! Пряхин в спешке начал сворачивать накрытую для иностранца «поляну». — Может, договоримся? — Я тебе за твоё «договоримся» арест продлю, и твоё условное уже не условное. Мне напомнить, как вам под Самарой ласты завернули? — Всё, начальник, без вопросов… — бутылку неохотно протянули сквозь решётку. Немец просиял, растянув небритую физиономию в восхищённой улыбке, и Крепов пожал плечами, мол, «это моя работа». Чуть дыша, пострадавший узник обнял холодную стенку участка, как родную жену. — Врача, что ли, позвать… — Крепов почесал затылок. — Окей? Страдальчески прикрыв глаза, иностранец слабо качнул головой: — Оке-е-ей… После долгой паузы Андрей спросил: — Ты ему спирта дал, что ли? — Ну-у-у, близко к нему… Ефрейтор изменился в лице. — Но он либо сам не сильно трезвый был, либо стажа никакого… — торопливо добавил Пряхин. На это Андрей только покачал головой — биться над этим бесполезно. И тут немец широко разинул пасть — и от звонкого пения закачался плафон под потолком. Со всех камерных углов повысовывались заспанные лица. Выглянул даже тот единственный, помимо иностранца, прилежный гражданин, кого градус также завёл в участок. Арестанты загудели: — Ты глянь, голосистый какой…  — А чё это ему можно петь, а нам нельзя? — Я в участке сплю или в караоке? Ефрейтор прикрыл лицо рукой и сел. Будто довольный производившимся коллапсом, иностранец ещё громче начал горланить — а о чём, знал только он сам. — А ну молчать всем! — гаркнул Крепов, но звук не сбавился ни на йоту. — Кому ещё семь суток впаять за нарушение порядка? Эффект моментальный — голоса сникли, и немец, ещё с полминуты попев и не добившись особых оваций, затих. — Слава богу… — выдохнул Андрей, снял фуражку, вытер ею влажное от пота лицо и зашагал в архивный отдел, не замечая вслед пристального взгляда.

***

Как бы Крепову не было от этого горько и противно, в нём души не чаяли путаны, и не сильно сопротивлялись, когда он вечерами их кипами собирал и катал на милицейском бобике. Вот опять подмигивают и жестом выставленных пальцев сигналят, всё повторяя: «позвонишь?» Крепов скривился, взгромоздив на рабочий стол кипу отчётов и дел. Немец же жадно следил за каждым движением и словом придорожных дам. Андрей с сочувствием покачал головой — этот взгляд спермотоксикозного подростка был ему знаком. Узник перевёл буйные глаза на него. Э-э-э, нет, парень, к ним не посажу, в камере нельзя, — подумал ефрейтор, исподлобья глядя то на него, то на них. — Всё понимаю, но ничем помочь не могу. Но узник поднялся и, слегка шатаясь, подошёл к решётке. Повторив за проститутками «телефонный» жест, ломано произнёс: — Пазванишь? С тихим скрипом у Андрея отвисла челюсть.В камерах повисла небывалая тишина. — Че… чего? — Пазванишь, — уверенно повторил немец и указал на рабочий телефон на столе. — Кому? — икнул ефрейтор, ткнул пальцем на телефон, на себя и вздёрнул брови. Иностранец покачал головой, и Андрей с облегчением выдохнул: а то уже надумал всякого… Как будто прочитав мысли, немец добавил: — Я, я, — узник указал на себя, — мне пазванишь. Потянулись удивлённые вздохи и свист. Озадаченный двусмысленной выходкой, Крепов только выдавил: — И… и что? — А то, начальник, — лысый перевернулся лицом вверх, — то самое и есть. Эти иностранцы вообще без тормозов… Так, либо не понимаю я, либо он, либо мы все, — в ступоре подумал ефрейтор, даже забыв про остывающую чашку кофе. Но иностранец всё так же настойчиво повторял, как заклинание, слово «пазванишь», указывал на телефон, на себя, на него… — Ну, не мучай его, дай телефончик, — пропела какая-то проститутка. Оглянувшись на ржущих сокамерников, немец ещё пару раз повторил: «битте, пазванишь», прибавив, как показалось ошалевшему Андрею, ласковое «полицай». — А я ему ещё и пить предлагал… — затихнув первым, буркнул Пряхин и сплюнул на пол. В своём вечном замешательстве Крепов одёрнулся, когда рука полезла в карман за телефоном. И что ему сказать? — по-русски не слова, а смотрит на него жалобно и ждёт, приклеившись щекой к решётке, как русский поэт к берёзке. — Найн, — отрезал Андрей. Немец осел прямо на пол и стукнулся лбом о решётку. — Лассен зи ми-и-ихь… — тихо простонал он, перед этим подняв оленьи глаза к циферблату на стене. — Фу ты, театральный какой… — лысый сплюнул на пол вслед за товарищем, и Крепов даже не подумал его одёрнуть. — Ишь ты, трагедия: полицай отказал… — И трёх дней не продержался, бедолага… — вздохнули в другой камере. — Начальник, а ты его к нам пересади… Андрей покосился на проституток. Какие бы индивиды ему не попадались, какую бы «галерею» исходящих граждан не собирали под Новый Год, такого ещё не было. Даже мужикам стыдно рассказывать: засмеют. Хотя они итак узнают: смена будет не только его, а не поделиться с родными защитниками правопорядка последними новостями — не по-людски это… Крепов сел за стол, стараясь не глядеть на немца. Поклонницы, конечно, были, но чтоб поклонники…

***

Андрей взглянул на часы — десять часов вечера — и присвистнул. Накинул синий китель на плечи, вперил перед выходом мутные глаза в своё отражение и вышел из кабинета. Не включая свет, он направился к выходу, и только коснулся студёной ручки… — Битте… — робко послышалось позади. Крепов возвёл глаза к потолку. — Ну чего тебе от меня надо, многострадальный? — просипел он. — Айне абруф, — обрадовался немец, — битте, пли-и-из… — Па… пазванишь? Нет бы требовать, чтобы его выпустили, чтобы ему налили, дали одеяло или отдельную камеру — но почему, почему ему так незаменимо потребовался именно ефрейтор? — Разжалобил, собака… — сказал он, и ещё не совсем понимая, для чего, включил свет. В камерах никто не шелохнулся — самые забулдыжные спят лучше всего. — Пли-и-з, фон, ай нид фон, битте, — как в горячке начал бормотать немец. — Ай шуд кол… — Ага, — кивнул Андрей, облокотившись на стену. — Вообще не андрестенд. А колов у нас в отделении нет, извиняй… Иностранец смутно понял, что ему сказали, и снова оживился. Указал пальцем на него, на телефон на рабочем столе, а затем на себя. — Это я андерстенд уже, — ефрейтор кивнул снова. — И всё? Тебе нужен только мой номер? Андрей развёл руками. Немец всё равно чего-то ждал. Неужели я ему так нужен? — смутился Крепов. — До чего на жалость давить умеет… Тогда, указав на телефон и на себя, он кивнул, и иностранец чуть не взвизгнул от радости. Так Андрею ещё никто не радовался. Ну, попью с ним пива, поговорю, — думал ефрейтор и пугался самого себя. — Вроде адекватный, хоть и голубой; объясню ему, что да как… Андрей хоть и не знал, как ему будет объяснять «что да как», но жалость взяла своё. А дать левый номер или развернуться и уйти он не мог, хоть пристрели: честный милиционер дядя Стёпа собирает в кутузку с дороги всякий сброд и не даёт пропасть одиноким иностранцам. От этой мысли, которая так удачно, «по-плакатному» легла на то, как он выглядит со стороны, Крепов готов был заплакать. Андрей только успел разблокировать телефон, как его проворно схватили и уволокли в камеру. — Куда!.. — только сказал ефрейтор, и немец с видом триумфующей макаки отскочил в угол и залип в экран. — Слышишь, вер…ни, — перешёл на шёпот Крепов, вспомнив, что они не одни и в каком он положении. Просунув руки в решётку, он безуспешно ловил ими воздух. Иностранец приложил к уху телефон, и, вне себя от счастья, начал беспорядочно бормотать что-то на своём родном. Андрей опустил руки и замер. Чем больше узник говорил и ходил кругами по камере, тем более чётко начинала всплывать в сознании ефрейтора истина. Немцу нужен был телефон, а не его номер. Немец всерьёз решил, что проституткам нужно было позвонить, а ефрейтор решил, что ему нужен был он. Крепов ощутил, что будто протрезвел не три дня назад, а только сейчас. Когда немец закончил, он вернул телефон и с жаром схватил ефрейтора за воротник кителя: — Данке, данке! –восклицал он, дыша парами сивухи, на что Андрей громко шикнул и отцепил его от себя. — Да понял я, понял… — буркнул он и развернулся к выходу. Даже если за иностранцем кто-нибудь приедет — он не один в участке «поздняя пташка», примут. — Андер… дрей… — послышалось сзади. — Ну надо же… — сухо усмехнулся Андрей. — Стоп! Пли-и-из… — протянул немец. Крепов круто развернулся на каблуках. — Чего тебе ещё? Узник потряс в воздухе сложенными ладонями, указал на замок и на Андрея, тут же закатившего глаза. Он в ответ указал на замок, на себя, и сложил руки крестом. Что я ещё здесь делаю, вашу мать… — мысленно вздохнул он. — Айл пэй! — тихо, в тон Крепову, прошипел иностранец, поняв, что лучше не шуметь. Он засунул руку в карман и выдернул её так, что на пол посыпались бумажки. Крепов прищурился, узнав в них купюры. О-о-о, да тебе за это ещё сверх того можно накинуть… — присвистнул в голове Крепов. — Разве не должны теперь за тобой приехать? Опомнился Крепов только тогда, когда катал по столу «машинку» из ластика и чернильницы, приезжающую к «участку» — решётчатой карандашнице, на что немец энергично закивал, показал, как говорил по телефону, а потом развёл руками и покачал головой. Никто у вас там, что ли, по городу не ориентируется? — подумал Андрей, а потом понял, что иностранец не знает адреса участка. — Значит, оставить его здесь к чертям собачьим. Но оставить его ему не хотелось: стало любопытно, что ещё выкинет иностранец, что он такой за «фрукт», как он вообще с таким знанием русского ушёл дальше пункта приезда. Тем временем немец указал на себя и отсалютовал правой рукой с прямой ладонью в правую сторону. У Крепова отвисла челюсть, и узник в ужасе замотал головой, указав ладонью в другую сторону. Андрей пожал плечами, и узник принялся развлекать его спектаклем одного актёра, и, расставив в сторону руки, он наворачивал круги по камере. — Самолёт, что ли, показываешь? — подавив смешок, сказал ефрейтор. Немец опустил руки, выжидающе глядя на махинации Крепова, который примотал резинкой ручку к линейке и поводил ею по воздуху. — Яволь, яволь! — закачал головой немец. Прям сегодня улетаешь, получается… — подумал ефрейтор, потерев переносицу. Он вдруг вспомнил, как из-за пробок опоздал на командировочный рейс — и как ему за это прилетело от начальства. А незадачливый турист ещё и без документов, и, даже если его не примут в самолёт, так он хоть не потеряется и не останется один. Иностранец указал на что-то позади него. Андрей обернулся и уткнулся носом в шкаф с делами. Вот засранец, запомнил… — подумал он и достал толстую папку с учётом заключённых. — И что мне твоё дело даст? Увидеть ещё раз, какой ты умничка, что не смог внятно сказать прапору своё имя? Он зацепился взглядом за единственную безымянную запись с одной датой: 2.01. 2009. Андрей бы даже выпустил его, да прапор обязателен, даже будучи никаким: записал всех. Крепов вздрогнул, будто простреленный безумным желанием помочь, и понял, что если хватятся — с него шкуру сдерут. Он покосился на календарь: пятое января. Рано ещё для проверок, а ефрейтора ещё на несколько дней вне штата поставили, как самого трезвого. Рядом с колонкой: «нарушение общественного порядка, мелкое хулиганство» он поставил дату: 09.01.2009. — Ну, Андрюша, мама пришла, — зачем-то сказал он всплывшую в памяти фразу, но немец ей обрадовался так, будто он в большей степени Андрюша, чем сам Крепов. Взял ключи, и порозовевший от счастья узник чуть ли не начал козлом прыгать на месте. Поглядев на храпящее вокруг немца криминальное семейство, он, недолго думая, во всеуслышание сказал: — Ну, значит, срок ты отсидел… И демонстративно звякнул ключами. Ключ с непривычно громким эхом вошёл в замок, и, как и ожидалось, первый на знакомый звук шевельнулся некто из камеры немца. Крепов отцепил замок и сдвинул в сторону решётчатую дверь. — Э-э-э, начальник, а куда ты его?.. — На вольные хлеба, — огрызнулся Андрей и закрыл за узником камеру. — Не у вас срок закончился. Скажу прапору, что заплатили штраф и забрали, — вскользь подумал Крепов. — Так он всего трое суток… — забормотал лысый, но его перебили: — Трое суток ему и поставили за нарушение общественного порядка, — тоном, не требующего возражений, сказал Крепов, и, не обращая внимания на медленно нарастающий вокруг них гам, выключил свет и поволок немца к чёрному ходу. У выхода узник споткнулся на ступеньках, поэтому его волоком пихнули на волю — на мороз, мордой в снег. Крепов помог ему подняться. Немец захлопал глазами, озираясь вокруг на снегопад, будто не веря, что он на свободе. Стряхнув с тёмной макушки мягкие белые хлопья, он ещё некоторое время осознавал, что произошло, и звонко, заражающе рассмеялся — Андрей сам невольно улыбнулся, удивляясь, как немец вообще понял, что произошло. Теперь, вспоминая события пятиминутной давности, Андрей сам удивился, как вообще решился на это, как всё удачно сложилось, с какой лёгкостью удалось то, чего бы он никогда не сделал, будучи в своём уме. А в чьём уме он тогда был? Андрей оттянул его от света уличного фонаря, чтобы их не увидели из окон, и сказал: — Так, криминальный элемент, как бы ты добрался… Немец вдруг повис у него на шее, бормоча: — Данке, данке!.. Отпустив его, но не убирая рук с его плечей, он поморщил лоб и добавил: — Спасыбо… болшой! — Ладно, ладно, понял, — усмехнувшись, ответил Крепов и отлепил от себя иностранца. — Хоть кому-то я сделал подарок на Новый Год… Повисло неловкое молчание, в течение которого немец странно, выжидающе глядел ему в глаза, склонив голову набок, и Андрей торопливо заговорил, хоть и понимал, что с таким же успехом он мог разговаривать с фонарным столбом: — Так, я шофёром к тебе не нанимался, поэтому… — достал из кармана телефон, — на такси поедешь. — А-а-а, такси, — протянул узник, как будто тоже придя в себя. — Спасыбо… — От сюда до аэропорта — хрен знает сколько… — пробормотал сам себе Андрей и заговорил в трубку. — Такси? Телефон нырнул обратно. Андрей потёр пальцы друг об друга, чтобы удостовериться, что у него вообще есть деньги, на что немец энергично закивал принялся рыться в карманах. Он поставил Крепову ладони ковшом и высыпал в них все имеющиеся у него купюры. — Да не мне, балда! — воскликнул Андрей и попытался вернуть их обратно, на что немец закачал головой — и всё вывалилось в снег. Только тогда ефрейтор понял, что это евро. Присев на корточки, турист что-то недовольно заворчал и принялся собирать их. — А рублей нет? — спросил Крепов, задумавшись, чем он вообще расплачивался. Немец поднялся. — Рубли? — громче повторил Андрей, и иностранец покачал головой. — Тьфу ты, ладно, — Крепов вынул из кошелька триста рублей и всунул немцу. — Ну, жди теперь. Счастливо. И документы не теряй. Крепов развернулся и зашагал к машине, но его придержали за рукав. — Чтоб тебе жилось хорошо… — выдохнул он, и узник перевернул его ладонь, чтобы взглянуть на часы на запястье. — Очень оно тебе надо сейчас… Хотя ему время нужно было как никогда. Андрей только сейчас понял, почему иностранец становился всё более дёрганым. Указав на циферблат и на него, ефрейтор повёл ладонью в воздухе, и немец присел на корточки и начал пальцем водить по снегу. — Рейс в двенадцать, значит… — сказал Крепов, взглянув на его каракули. — Сейчас одиннадцать, а ехать больше получаса… … а за десять минут сюда такси точно не приедет, — мысленно добавил он: разъяснять это немцу было бесполезно. Поглядев для верности ещё минут пять, как иностранец пританцовывает на морозе, поразмыслив, Крепов позвонил в такси обратно. Поманил пальцем своего криминального напарника. — Пошли, — сказал он и повернулся к автостоянке. — А то только время потеряешь… Помотав головой в разные стороны и не увидев машины с шашками, немец нахмурился, но поплёлся за ним. В самом конце стоял погребённый под снегом «жигули», глухо запищавший на сигнал ключей. — Ещё и тебя вызволять… — вздохнул Крепов, надел перчатки и убрал белые пласты на лобовом стекле в сторону. Показав иностранцу на машину, он сел за руль. Немец не шелохнулся. — Непонятливый какой… — буркнул ефрейтор и высунулся из машины. — Ноу такси! А то точно опоздает, и все усилия коту под хвост… — подумал Андрей, но почему-то всплывший в воображении вид покрывшегося снегом немца, клацающего зубами, шатающегося по ночным морозным улицам встревожил его больше, чем напрасно потраченные усилия. И как он вообще по городу ориентировался с таким знанием языка? Турист захлопнул за собой дверь, и машина выехала с участка — от облегчения Крепов глубоко вздохнул, будто его самого вывезли из обезьянника. Он глянул на пассажира, у которого ясно на лице было написано, что такого туристического маршрута он ещё нигде не проходил…