***
Через несколько дней я увидела его опять в том же вагоне. Как и в прошлый раз, он сидел в какой-то напряженной позе, брови его были нахмурены, словно он о чём-то сосредоточенно раздумывал. Не знаю, почему я так поступила тогда, но я подсела к нему и попыталась завести беседу. Выходило вначале не очень. Эллиот отвечал скупо, на меня почти не смотрел. Но, когда я уже отчаялась завоевать расположение этого странного парня и подумывала плюнуть на всё это и отсесть от него, то услышала: ― Ты очень добрая, ― Эллиот явно смутился, но меня эта фраза привела в восторг. Значит, он не такой уж и нелюдимый, как кажется (или хочет казаться). Мы встречались каждый день в одно и то же время, вечером, в одном и том же вагоне. Каждый раз, стоя на станции, я высматривала в окнах поездов чёрную толстовку, и каждый раз Эллиот был на месте. Сначала мы говорили ни о чём, затем обменялись номерами и стали общаться ещё чаще, а две недели назад он дал мне свой адрес, чем крайне меня удивил. Я думала, что такому скованному человеку, как Эллиот, дать свой номер кому-то будет подвигом, а уж адрес! Не представляю, каких усилий ему стоил этот поступок… Сейчас, стоя в небольшой квартирке, я внимательно разглядываю своего друга. Стриженные чёрные волосы спутаны, под большими серыми глазами залегли тёмные круги, футболка висит мешком на худом теле, щёки впали. Но глаза горят, это обнадёживает. ― Опять работаешь над чем-то? ― если Эллиота привлекло какое-то дело, он костьми ляжет, а завершит его. Нередко игнорируя при этом потребности своего организма. ― Да, пустяк. Пишу одну программу, ― говорить какую именно бессмысленно, Эллиот это прекрасно знает, потому что я абсолютно не разбираюсь в IT-технологиях. ― О, ты принесла пиццу, спасибо, ― он пытается выдавить из себя улыбку. Смотрю на его перекошенное лицо и не могу сдержать смех. Каждый раз, когда он пытается широко улыбнуться, я смеюсь. Эллиот не привык улыбаться, над этим, конечно, смеяться невежливо, ведь в прошлом ему жилось нелегко. Но, просто, когда на его лице появляется эта кривая, неуклюжая улыбка, замкнутый, молчаливый парень куда-то исчезает, а на его месте возникает ребёнок, который словно в чём-то нашкодил. И это выглядит так забавно и непривычно… От моего смеха он окончательно смущается и застенчиво отводит взгляд. На чуть смугловатой коже появляется едва заметный румянец. ― Так плохо, да? Гляжу на его растерянный вид, на сумку, которую он неловко держит в руке, гляжу в обеспокоенные глаза. И пусть он старше меня на три года, сейчас он выглядит совсем как мальчишка. Подхожу к нему, забираю сумку, ставлю её на стол в кухоньке. Затем возвращаюсь и нерешительно, будто спрашивая разрешения, обнимаю. ― Нет, Эллиот, вовсе нет. Ты красиво улыбаешься, ― сейчас я не вру, именно потому, что эта неуклюжесть, с которой он растягивал свои губы в смущённой улыбке, придавала ему обаяния. Вдруг ощущаю, как его руки обнимают меня в ответ. Он такой тёплый, такой уютный. Мы редко обнимаемся ― ни он, ни я как-то не привыкли выражать свои чувства путём прикосновений. Оттого, каждое объятье, каждое касание руки ― это словно сокровище. В его объятьях мне становится так спокойно. ― Объятия ― это способ забрать боль другого человека, ― его дыхание защекотало шею. ― Или поделиться ею. Я так бы и стояла с ним, но идиллию нарушило урчанье в животе Эллиота. Смеюсь, высвобождаясь из жилистых рук. ― Парень, тебе надо поесть, ― достаю коробку из сумки, наблюдая, как Эллиот вытаскивает из СВЧ-печи обугленные карты памяти. Он говорит, что таким образом уничтожает ненужные данные. Ну, его дело. Хотя я бы просто их разбила молотком.***
На улице давно стемнело. Не желая зажигать основной свет, Эллиот ограничился лишь небольшой настольной лампой. В комнате стоит мягкий, тягучий полумрак. Мы сидим на стареньком диване, думая каждый о своём. Слышу мерное тиканье часов, редкий шум проезжающих машин, ругань соседей сверху. Спокойствие. Меня начинает клонить в сон. Сегодня, когда шла к Эллиоту, опять споткнулась. Итог ― ещё один сломанный каблук. Я едва доковыляла до квартиры друга! Эх, не везёт мне... Погружённая в свои мысли, как-то не обращаю внимания на Эллиота, сидящего на другом краю дивана. Поворачиваю голову и вижу, как он старательно выковыривает из куска пиццы грибы. Наверное, он думает, что я на него не смотрю, потому что он кладёт кусочек гриба на картонку из-под пиццы. Медленно так, словно крадущийся зверёк. Едва сдерживаю смешок: на картонке уже образовалась стопочка из серых кусочков, облепленных тестом. А Эллиот избавляется уже от следующего гриба. Почувствовав на себе взгляд, он замирает. Его слегка испуганные глаза быстро метнулись на меня, а рука с грибом так и застыла на полпути к коробке. Мы оба молчим. Наконец, Эллиот сконфуженно выдаёт: ― Я просто грибы не люблю… Я начинаю смеяться. Смеюсь, не в силах остановиться. Боже, видел бы он себя со стороны, тогда бы понял комичность ситуации! Спустя мгновение, к моему смеху присоединяется хрипловатый смех Эллиота. Такой неловкий, но искренний. Мы сидим, словно дети, уплетая эту пиццу. В ней есть оливки, которые я ненавижу, но я их просто глотаю, стараясь не зацикливаться на вкусовых ощущениях, а Эллиот свои ненавистные грибы складывает на коробку… Он рассказал мне, что в детстве проспорил кому-то желание. И этим желанием было съесть банку маринованных грибов. Эллиота тогда жутко тошнило, несколько дней ему везде мерещился запах тех грибов. Неудивительно, что теперь он их не может даже в рот взять. Бросаю взгляд на часы, стоящие на небольшом комоде. 23:48. Вот дерьмо! Мне нужно торопиться домой! Соскакиваю с дивана, несусь на кухню и складываю свои вещи в сумку. Эллиот удивлённо наблюдает за мной. ― Что случилось? ― Мне нужно домой, уже поздно! ― руки трясутся от напряжения, и я не могу запихнуть папку с бумагами. Эллиот быстро встаёт, швырнув кусок пиццы на коробку, и направляется ко мне. ― Метро уже закрыто, ― заметил он. ― Придется взять такси, ― вздыхаю. Платить пятнадцать баксов не хотелось, но делать было нечего. ― Ты можешь остаться здесь. Смысл его слов дошёл до меня не сразу. Ловлю себя на том, что стою, замерев, глядя куда-то в плечо Эллиоту. Это вообще он сейчас сказал? ― Что? Что ты сказал? Он замялся. Может, уже жалеет о своих словах? ― Просто такси сейчас ― удовольствие не из дешёвых, ― и поспешно добавляет: ― Но если тебя ждёт Карти, то… С облегчением выдыхаю. Карти голодным не останется: я оставила ему кучу еды в миске, даже на утро хватит. Что ж, можно попробовать. Остаюсь. ― У него ещё есть еда, не пропадёт. Тогда, я останусь? ― вопрос прозвучал как-то нерешительно, и я покраснела. Эллиот чуть улыбнулся и кивнул головой. ― Пошли, поможешь мне достать постельное бельё. Получив от друга комплект белья ― всё разного цвета, ― направляюсь к дивану и начинаю сгребать оттуда весь хлам: коробки из-под пиццы, толстовку Эллиота ― он снял её, когда отогрелся от промозглой улицы, мои туфли, безнадёжно испорченные… Начинаю стелить простынь и слышу позади себя возмущённый голос: ― Эээ, нет-нет, Эмми. Ты будешь спать на кровати. На диване посплю я. ― Но ты же хозяин… ― Поэтому я должен позаботиться, чтобы моей гостье было комфортно, ― джентльмен до мозга костей. Улыбаюсь.***
Когда всё было расстелено, зубы вычищены (Эллиот любезно отдал мне новую щётку), стакан чая с мятой выпит, я легла на кровать, а Эллиот примостился на диване. ― Эмми? ― голос Эллиота прозвучал словно откуда-то издалека. Ох, как я хочу спать! ― Ммм? ― Во сколько ты собираешься уйти завтра? ― А что, хочешь поскорее освободить кровать? ― насмешливо спрашиваю я. Он игнорирует мою колкость. ― Может, погуляем с утра? Сон как рукой сняло. Сажусь на кровати и гляжу на Эллиота. Лёжа на спине, он таращится в потолок, рассматривая в нём трещинки. Несколько мгновений размышляю. Ну, а почему бы и нет? Парень нечасто выходит на свежий воздух, ему эта прогулка будет полезна. Заодно можно заскочить ко мне домой, накормить Карти. Делюсь своими мыслями с Эллиотом. Он соглашается. Больше мы не обменивались ни единым словом. Не знаю, как он, а я быстро уснула в уютной кровати.