Перезагрузка

Перезагрузку своей жизни я спровоцировала сама. Когда испугано убежала как можно дальше. Притворилась мертвой. Но, вместо свободы, оказалась в ловушке. Сама себя обманула. Разве не иронично? Сейчас я думаю, что да. Хотя поначалу мне было страшно. «Маша, я твой отец». Вот так просто Александр Кирк объяснил свое появление в моей жизни. Я не поверила сразу. Эта информация слишком расходилась с воспоминаниями. Спутанными в деталях, но как казалось, в одном точными. А теперь выходило, что я ошибалась. Все ошибались. И Кирк в том числе. Или лучше привыкать называть его Константином Ростовым? Он ведь показал результаты теста ДНК, сделанного на основе крови, что Маттеус Соломон собрал с сиденья в разбитой машине дедушки Арама Можтабаи. А потом предложил провести еще один анализ. В клинике, которую я укажу. Которой доверяю. В голову пришел госпиталь, где меня лечили после избиения на автостоянке. Указала. Оттуда приехала девушка, забравшая образцы слюны для тестов. Пришедший через несколько дней на мое имя запечатанный конверт хранил те же результаты. Отец и дочь. Дочь и отец. С вероятностью 99,9%. Так выходило, что я стреляла в него, 28 лет назад. Но ошиблась, считая, что убила. Он в свою очередь видел, как пожар в нашем доме превратился в огненный ад, пострадал в нем, помимо пули, застрявшей в ребре. Но ошибся, считая свою дочь погибшей, те же 28 лет. Он не винил меня за тот выстрел в защиту матери. Ненавидел себя за то, что произошло с Катериной в итоге. И был счастлив узнать, что его маленькая девочка жива. Пусть даже из новостей с рассказом об обвинениях в госизмене, теракте и убийстве генпрокурора. Он и сам не был святым. А потом выяснилось, что почти все обвинения – ложь и я снова свободна. Разумеется, взволнованный отец захотел увидеть меня. Но команда, которую Константин нанял для помощи, перегнула палку. Удача, что мы все-таки встретились. Пусть даже пришлось действовать немного грубо. Маленькая девочка выросла в недоверчивую женщину. И была права в этом, учитывая все, что успела пережить. Новообретенный родственник увез меня с Кубы, чтобы показать дом моего детства. Тот, где мы жили с ним и мамой. Впервые приехали летом, когда мне было около двух лет. И остались, потому что всем нам там понравилось. В том доме чудом сохранилась часть моих детских вещей, рисунков и важных для четырехлетней девочки мелочей. И мамин дневник за годы, включающие мое зачатие, рождение и дальнейшую жизнь, до Рождества 1988 года. Отец отдал его мне, как еще одно доказательство нашего родства. Разбирая почерк матери и параллельно вчитываясь в специально сделанный отцом перевод с русского, я поначалу пыталась эмоционально отстраняться. Просто получать информацию. Но, где-то через неделю, обнаружила себя плачущей над небольшой горчично-желтого цвета книжицей. Разбуженный всхлипами, Том утешал меня минут сорок, шепотом прося успокоиться, чтобы не испугать нашу малышку. Агнес, моя прекрасная дочь. Слушая шепот Тома Кина, я поняла, что однажды она тоже может найти мамин дневник и узнать правду. Оказывается, привычка делать записи для самоорганизации и успокоения передается по наследству. Во всяком случае, мне передалась. Все мои дневники раза в два меньше размером чем мамин, чтобы удобнее было прятать. Но записи подробные, как и в желтой книжице. В бегах от правительства мне помогали не сойти с ума только поддержка Рэймонда Реддингтона и привычный с детства бумажный собеседник, о котором не знал даже папа Сэм. Что-то по-настоящему мое, в огромном временами пугающем мире. Теперь нечто мое в первую очередь – Агнес. Успокоившись, я решила что сохраню свои дневники для нее. Может быть, в банковской ячейке. Чтобы, если со мной что-то случится, мы все равно могли познакомиться. Хотя бы так же как я и Катерина Ростова. О своей болезни отец рассказал мне на второй день знакомства. Мгновенное подозрение, что нужна ему только как донор, не могло не появиться. Но проходили дни. Он больше не заговаривал на тему здоровья, и я успокоилась. А после того как дочитала мамин дневник до конца, сама предложила ему спасительную операцию. Моя мать любила этого человека и если я могла спасти ему жизнь, стоило сделать это, ради памяти семьи, что у нас когда-то была. Кстати, о памяти. Оказавшись в своей старой комнате и, несколько раз, прогулявшись по саду вокруг дома, я начала вспоминать. Понемногу, отрывками, ко мне приходили эмоции девочки Маши, которую родители, переехав в США, стали называть Элизабет. Для безопасности. Шпионы, скрывшиеся от коммунистического режима. Их предательство в родной стране каралось смертной казнью. Поэтому, поправившись, Константин Ростов официально стал Александром Кирком. И не опровергнул слухов о своей гибели в пожаре. Быть мертвым иногда безопаснее. Как он верно заметил, я сама в этом убедилась, инсценировав свою смерть. Операция прошла успешно, организм отца не отторгнул пересадку. Но ему требовалась длительная реабилитация. Он выбрал для этого спецклинику в Швейцарии, а значит, был вынужден на время покинуть Штаты. И нас с Агнес. Попросил проводить его в аэропорт и всю дорогу туда не спускал внучку с рук. Говорил ей что-то по-русски ласковым тоном. Заметив любопытство в выражении моего лица, улыбнулся и успокоил: ругаться он ее не учит. Попытался и меня научить слову, которое тихонько повторял Агнес: «деда». Ласкательное обращение к дедушке. Сказал что хотел, чтобы малышка хоть немного его запомнила. Я неловко пошутила, что он уже не собирается умирать, а значит, у них с внучкой будет еще много времени на общение. И вспомнила, как перед операцией он рассказывал мне о самом большом страхе своей жизни, исключая мою смерть. О том, как некоторое время считал меня чужим ребенком, подозревая роман своей жены и Рэймонда Реддингтона. Хорошо, что он заговорил об этом, уже после получения результатов наших генетических тестов. Потому что в первую пару секунд меня все равно затошнило. От одной мысли. И не потому что я разделяла ревность отца к Рэду. То, о чем знает только мой дневник, важнее собственнических чувств. Сложись все иначе, это было бы просто отвратительно. Но мне повезло. Когда самолет Кирка улетел, и мы с дочерью на такси возвращались домой, у меня появилось время на размышления. Я продолжила их и позже. Думала о том, имею ли право скрывать правду от отца своего ребенка. После того, как мой собственный отец описывал свои чувства в нашей разлуке, этот вопрос встал еще острее. Он хотя бы знал о своем отцовстве. Не совершала ли я очередную большую ошибку, сохраняя молчание? Безопасность Агнес. Все было сделано, ради нее. Этим я сумела себя успокоить. Тем более что с мужчиной из моих мыслей мы теперь общались довольно странно.