легион черных душ

Эва боится жить. Жизнь циклична; за рождением следует смерть, за смертью следует покой. Мун курит; три или четыре сигареты в день, семь — если желание существовать пылиться где-то на дне сознания. Каждый месяц одинокая женщина выбрасывает четыре бутылки из-под вина; каждую неделю девчонка режет вены из-за неразделенной любви; каждый день мальчишка разбивает колени и локти, падая с велосипеда; каждую минуту рождается двести пятьдесят человек и еще сто пятьдесят умирают. Время медленно идет по плоскому кругу, практически не спотыкаясь. Говорят, курение убивает; толкает тебя в объятия смерти, каждый раз, когда затягиваешься до самого фильтра. Люди много чего говорят — Эва встает каждый день в семь утра, кроме выходных, солнце встает чуть раньше, уныло прячась за серостью туч; Мун выкуривает сигарету, пока на кухне свистит чайник, а настроение прячется на дне банки с кофе. Молодую учительницу окатит водой из грязной лужи проезжающий мимо автомобиль — очевидно, она расстроится — это ее любимое пальто. Сцепятся соседские собаки, через час послышится истерический плач — очередной мальчишка разбил свои колени. Говорят, курение — это добровольный шаг в собственную могилу. Эва просыпается следующим утром и выкуривает сигарету, пока на кухне свистит чайник. Жизнь циклична. Эва старается перебороть страх. * У Кристофера психотерапевт раз в месяц. Раньше он бы сказал, что лучший психолог — алкоголь; сто пятьдесят грамм односолодового виски — лучше сыворотки правды — мозг притупляется настолько, чтобы позволить чувствам захватить верх. Разум обволакивает слепая зона, главенствующую роль занимают желание, похоть, инфантильность. Сейчас он отдает пятьдесят долларов женщине, которая с постоянной раздражительностью поправляет очки, что-то пишет в своем блокноте и в любых словах Криса ищет метафоры. Она дает ему право говорить все, что он думает, хочет, ненавидит; Шистада это устраивает. У нее на блузке бейджик с квалификацией и врачебная тайна — он вываливает все, что копится за месяц. Крис знает, он — легковоспламеняем, но здесь в душном офисе три на три, у него свой монастырь и исповедь идет от чистого сердца; насколько его сердце позволяет считаться таковым. Обычно Крис выпивает литр или два воды; к его приходу на столе всегда стоит наполненный графин и лежит стопка чистой бумаги. Это психологическая защита, говорит его пятидесятидолларовый священник, пока он обнажает свою душу, сбрасывает десятки масок, Шистаду хочется рвать и уничтожать. Обычно он разрывает на идеально ровные кусочки шесть листов, одиннадцать — если не курил уже сутки и не видел Эву столько же. Мун — его порочная Дева Мария, а Кристофер, кажется, готов каяться. * Эва не стремится к совершенствованию. Ей было шестнадцать ее характер менялся по погоде, настроению или мнению общества; пришлось создать недостижимое — идола — и кроить себя под его четкие пропорции. Мун не нужны были длинные ноги и острые скулы, хотелось убить в себе природную стервозность и излишнюю мягкотелость. На пути к идеалу приходилось жертвовать, Эва бросала на амбразуру все — людей, насмешки, чувства и души. Осознание настигло внезапно и слишком поздно, подростковый максимализм перерос в рационализм, принять себя со всеми недостатками оказалось проще духовного роста. Мун знает свою тягу к эмоциональным потрясениям, поэтому сидя здесь, напротив Кристофера, она чувствует себя насквозь выпотрошенной и на сотую долю счастливой — это лучше наркотического дурмана. Между ними остывший эспрессо и зияющая пропасть недосказанности. Кристофер смотрит взглядом застывшего хищника; перед ним она — его солнечная девочка — и одновременно кто-то другой. Глаза серьезны и почти равнодушны, легкая ухмылка, изваянием застывшая на лице, единственное напоминание былой неряшливой улыбки, что вечно сияла на ее лице. Эва кажется застывшей и отчужденной — Шистад думает, что снова потерял ее — она фыркает, уронив голову на сложенные руки. Когда они снова сталкиваются глазами, ее взгляд теплеет — внутри радужки наконец штиль — Крис готов снова стать на колени. Ее руки мелко потряхивает, поэтому она хватает смятую пачку сигарет. Он хочет коснуться ее бледных ладоней и сжать в своих, но Шистад понимает — еще рано. — Мы ведь уже не влюблены так, как раньше. — Эва говорит тихо, чувствуя, как ее утягивает в бездну. Кристофер дергается, словно не ожидая, что она заговорит; запускает руки в волосы, слегка оттягивая их в стороны — у него в голове цунами сносит все, что он годами выстраивал из пепла. — Не влюблены, — он мимолетно подается вперед, резко откидываясь на спинку стула, — черт, ты проходишь мимо с лицом пафосной суки и улыбаешься как тогда, как раньше; а у меня внутри все подыхает — эта улыбка всегда была только моей. Эва тянется вперед — на губах ощущается четкий запах никотина — и целует; Крис подается навстречу как слепой котенок, осторожно отвечая. Она прикусывает нижнюю губу, слегка оттягивая — почти невинно и целомудренно. Это кажется таким обыденным и правильным, нет никакой дикости и похоти, простые касания нуждающихся. Шистад чувствует улыбку сквозь поцелуй, и Мун отстраняется. — Это помешательство, знаешь. — от Эвы веет легкой робостью и страхом — она не в ладах с госпожой судьбой — каждый поступок шаг через собственное эго. Кристофер протягивает руки и сжимает ее ладони в своих, гладит подушечками пальцев выступающие косточки на узких запястьях — Эва рвано дышит. — Я хожу к психотерапевту, — ее пальцы находят его и аккуратно сцепляются в замок. Эва чувствует легко тепло, пронизывающее ее от кончиков пальцев — внутри что-то обрывается — она смеется; тоска и обреченная ностальгия звучат так ярко и сильно, что хочется зажать уши. Жизнь как-то совсем не похожа на детскую сказку братьев Гримм, один поцелуй не решает тысячи проблем, не разбивает стеклянное прошлое на осколки. Зверь внутри лишь на время успокаивается, сыто облизывается, сворачиваясь клубком. — У меня дома есть замороженная лазанья и ревнивое одиночество. Кристофер улыбается, крепче сжимая чужие руки, убеждаясь — настоящие. — Я ему понравлюсь. * Эва не стремится к совершенствованию. Ей девятнадцать и слабохарактерность, смешанная с самоуничтожением, переполняет ее насквозь; абсурдно — променять одну зависимость на другую — Мун все равно чувствует себя победительницей. Она выбрасывает оставшиеся седативные — Крис берет ее за руки каждый раз, когда легкая нервозность грозится вылиться в истерику; расставляет запылившиеся книги по полкам и открывает окно, когда редкое солнце светит сквозь бледные тучи. Жизнь повторяется — они успевают выкурить по сигарете, пока на кухне закипает чайник. Время идет по плоскому кругу, нелепо спотыкаясь. Эва почти не боится. Ты, Солнце, как поэт, нисходишь в города, Чтоб вещи низкие очистить навсегда; Бесшумно ты себе везде найдешь дорогу - К больнице сумрачной и царскому чертогу!