Разноцветная книга

Ну да, мы опоздали. Подумаешь, большое дело! Мы всегда опаздываем. Дебби сотоварищи сейчас наверняка прогрызет мне где-нибудь новенькую дырку. Ну и ладно, пригодится, когда Джастину в очередной раз захочется поэкспериментировать... Конечно же, в том, что мы заставили их ждать, обвинят именно меня. Да и черт с ним, я всегда оказываюсь виноват во всем – могу до кучи понести наказание еще и за это. Сейчас они вооружатся молотком и начнут привычно вколачивать мне в голову ржавый гвоздь – нужно быть ответственным, нужно подавать хороший пример. А я не стану оправдываться и рассказывать, почему мы на самом деле опоздали. Все равно никто мне не поверит, нечего и заморачиваться. К тому же, ни к чему им знать, что Джастин выбрал именно этот день, чтобы отбросить свой знаменитый здравый смысл. Вернее, остатки здравого смысла. Большую его часть он утратил давным-давно. Примерно в то время, когда решил, что жизнь со мной – стоящая штука. Вот уж ни хуя! Он утверждает, будто знает, что делает, и мне не нужно демонстрировать ему – притом демонстрировать многократно – какую гигантскую ошибку он совершает. Что ж, если ему пришла охота поиграть в русскую рулетку, я не стану отбирать у него револьвер. Просто постараюсь не забыть вынуть патроны из барабана, прежде чем он начнет палить. Хотя это, конечно, легко сказать... Ехали мы, кажется, целую вечность, но вот, наконец, сворачиваем к лесбийской Обители Радости. До дома остается еще полквартала, а я, кажется, уже отсюда могу различить мелькающие за окнами фигуры. Нечто похожее чувствуешь, когда бредешь по улице и видишь в окнах домов чужую жизнь. Там тепло и уютно, но тебе туда нельзя. Можешь только взглянуть одним глазком, проходя мимо. Мы молча подъезжаем к дому, и я замечаю во дворе позабытые Гасом качели. За зиму они слегка заржавели, тут и там на металле виднеются рыжие пятна. Когда мы их собирали, от меня было не слишком много помощи, а следить за ними я и вовсе не пытался. А чего ради? Гас только поначалу обрадовался им, как любой новой игрушке, но вскоре они перестали его интересовать. Теперь они просто занимают место во дворе. А в один прекрасный день наверняка рухнут, и никто даже и не заметит, что от них осталась только груда проржавевших обломков. Может, Джастин в чем-то и прав, может, нам и правда пришла пора оставить кое-что позади. С ними и без нас все будет в порядке. Станут себе и дальше строить свои уютные жизни за закрытыми дверями. Может, и правда лучше уехать сейчас, пока я не стал для них случайным прохожим. Джастин почему-то проезжает мимо дома и тормозит только в нескольких ярдах от него. Я думал, он припаркуется ближе, вроде и место есть. Я отстегиваю ремень безопасности и жду, когда он сделает то же самое. Однако же он сидит неподвижно. - Ты идешь? - Иди, я догоню. Он смотрит прямо перед собой и обе руки держит на руле, будто бы намеревается умчаться отсюда, как только я вылезу из машины. - Ну здорово... То есть я в одиночку должен предстать перед разъяренными волчицами? Нет уж, так не пойдет. Задобрить их сможет только твое знаменитое мальчишеское обаяние. Пошли, - командую я и берусь за ручку двери. Но он по-прежнему не двигается с места. - Иди. Я буду через минуту. Обещаю. Что ж, по крайней мере, он не собирается рвануть в неизвестном направлении. Если уж Джастин что-то пообещал, это, считай, клятва на крови. - Блядь, только не говори, что у тебя опять нервный припадок. Это даже для тебя слишком, - подкалываю я. И жду, что он в ответ фыркнет, закатит глаза, съязвит, ну хоть что-то сделает. Однако же он все так же напряженно таращится прямо перед собой. - Чего ты ждешь? И стоит мне задать этот вопрос, как я тут же вижу ответ – примерно в десяти ярдах от нас Там, у пешеходного перехода, стоит девочка с ржаво-рыжими волосами и вертит головой из стороны в сторону. А затем, убедившись, что машин нет, начинает переходить улицу. Шагает, словно маленькая леди, выпрямив спину и высоко вздернув подбородок. А в руках держит кое-как обернутый блестящей бумагой подарок. Только раз оглянувшись, она ступает на тротуар и направляется к входной двери. - Молли, - бормочет Джастин себе под нос. - Спасибо большое. Я вроде как и сам догадался, - я буквально перед носом у него машу возможностью огрызнуться, но он не замечает. - Я думал, ее не будет. Вечеринка для взрослых, все такое. - А ее и не будет. Она хотела вчера завезти мне подарок. Но я же болел, и мама ее не пустила, сказала, что сама передаст. А сегодня, наверное, забыла его захватить. - И что? В чем проблема-то? Ты не хочешь видеть сестру? Которая так расстаралась, чтобы передать тебе подарок? Только не надо говорить, что подарки тебя не интересуют. Ага, ну вот, мне удалось хоть немного его расшевелить. Он чуть поднимает голову и переводит взгляд в небо, видимо, прося господа послать ему терпения. Может, качели я собирать и не умею, но вот стучать молотком по мозгам - вполне. - Я не хочу выходить из машины. Проследив за его взглядом, я, наконец, замечаю на парковке четырехдверный семейный автомобиль. Надо же, встал прямо напротив величайшего оскорбления его концепции нормальной семьи. - Джастин, не обращай на него внимания. Не доставляй ему такого удовольствия, - говорю я, хотя знаю, что это, в общем, бессмысленно. - Боже, представь только, какую истерику Молли пришлось закатить, чтобы он согласился привезти ее сюда. Так и слышу, как он орал, - он криво ухмыляется. – «Моя дочь и близко не подойдет к дому, где живут эти извращенцы!» Видишь, он даже из машины выйти не может. До чего же он меня ненавидит. - Ну так тем хуже для него. К тому же... Он тебя не ненавидит. - И как же это ты пришел к такому выводу? – скептически фыркает он. - Ты его сын, от такого так просто не отмахнешься. Ты вроде сам мне черт знает сколько лет эту мысль в голову вбивал, - говорю я, отлично отдавая себе отчет в том, что все не так просто. Он тоже это знает, вот сейчас возразит. Легкие у меня в груди съеживаются в ожидании его ответа. - Может, ты и прав, может, он меня не ненавидит. Ему на меня просто плевать, а это в тысячу раз хуже, - он говорит, как человек, которому на горьком опыте пришлось усвоить эти постулаты. - Лучше бы ненавидел. И я, с невольной опаской, спрашиваю: - Почему? - Потому что чувство, противоположное любви, это ведь не ненависть, а равнодушие, верно? Если бы он сейчас меня ненавидел, это могло бы означать, что раньше, когда-то, он меня любил. Я не хочу всего этого слушать, не хочу знать, не хочу об этом думать. Буду лучше представлять себе, как вколачиваю молотком Крейгу в башку ржавые гвозди. Это происходит каждый раз. Каждый. Долбанный. Раз. Проходят месяцы, годы, а рана у него все еще зудит. И каждый раз он при случае раздирает и раздирает ее, пока она не начнет кровоточить. - Он того не стоит. Забудь о нем. – Как он забыл о тебе. Ублюдок! - Пойдем в дом. Нас все ждут. - Брайан, он мой отец. Вот так вот. Вот именно из-за таких вот мыслей, он снова и снова подставляется людям, которые по идее должны бы его защищать. Мне бы очень хотелось просто ненавидеть Крейга. Но я не могу не отдавать себе отчета, что в каком-то отвратительном смысле я в долгу перед ним – за то, что он заложил такой сценарий. Если Джастин до сих пор так и не возненавидел отца, это дает надежду, что и меня он однажды не возненавидит. Думать о том, что ко всему прочему он может выучиться у отца и его равнодушию мне сейчас не хочется. А представлять себе, чему он мог бы научиться у меня, – и того меньше. - Ну иди тогда постучись к нему в окно, поздоровайся, пригласи в дом – выпить чаю с булочками. Делай, блядь, что хочешь. А я пошел, - кипячусь я. Распахиваю пассажирскую дверь, и холодный ветер бьет мне в лицо. Я не хотел этого говорить, он знает, что не хотел. По крайней мере, надеюсь, что знает. Но мне не хочется помогать ему организовать тут очередной праздник жалости к себе. За сегодня он уже устроил их достаточно, мне они еще два часа назад осточертели. К тому же я просто не знаю, что мне сказать или сделать, чтобы ему стало не так больно. Я сражаюсь с ремнем, тяну время в ожидании, когда же он обрушит мне на голову поток ругательств. Иногда я нарочно его выбешиваю, потому что знаю – когда прижимает, он так и норовит впасть в апатию. Ему там комфортно. Поначалу он просто перестает болтать, а постепенно совсем уходит в себя. В свои мысли, в свою живопись, в любое дело, которое позволяет ему спрятаться от реальности. И это самое худшее. Руку ему постепенно удалось разработать, а вот способность драться за свое он утратил навсегда. Дай ему волю – и он забьется куда-нибудь в угол, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Но я ему этого не позволю. Не дам проржаветь и осыпаться грудой металлических обломков. Я выбираюсь из джипа и разминаю ноги. Уже темнеет, и все же я прямо спиной чувствую, как Крейг таращится на меня с противоположной стороны улицы. Наверняка он не горел желанием нас увидеть. Ну и пошел он на хуй! Я опираюсь руками о крышу машины, наклоняюсь и заглядываю в распахнутую дверь, готовый вытащить Джастина из салона силой, если будет нужно. - Кончай вести себя, как ребенок. Открой свою гребанную дверь, выйди из машины и покажи ему, каким ты стал человеком. Покажи, какого сына он потерял. Я не дам ему так с собой поступать. Я осекаюсь, заметив, какое измученное у него лицо. Вот почти таким же бледным он был позавчера, когда вернулся домой и тут же начал блевать. Только сейчас дело не в вирусе, а в моем охуенном педагогическом таланте. Вижу, как он нерешительно тянется к ремню безопасности. И даже отстегивает его. Ну, уже что-то. - Может, я просто подожду здесь, пока он не уедет? – предлагает он. – У меня же день рождения, хочется удовольствие от него получить. А он мне все испортит. - Не испортит, если ты не дашь ему этого сделать. К тому же, Молли сейчас пойдет обратно к машине. И как только увидит меня, сразу поймет, что и ты где-то здесь. Тебе не удастся спрятаться, как бы ни хотелось. А ему хочется, я знаю. Он сильный парень, может выстоять в любых бурях и ненастьях, заработав разве что пару пятнышек ржавчины. Но иногда ему просто не хочется этого делать. И я его не виню. Кто сказал, что любую малость нужно выдирать с боем? Никто. Да это и не правда. - Зачем только ты столько времени заставлял меня думать, что отец хочет меня поддержать? Оуч. А эта ранка до сих пор болит, когда сдираешь корочку. Не самая незначительная из моих ошибок. Если уж он не возненавидел меня, когда все открылось, то, наверное, можно рассчитывать, что мне ничем уже не удастся его пронять. Разве только разбить ему сердце... Порой у меня получается в последний момент спохватиться и не сделать этого, а порой нет – в зависимости от времени суток. - Потому что ты хотел так думать. - Ты ведь знаешь, я на это не куплюсь. Ты никогда ничего не делаешь только потому, что я этого хочу. Или кто-то другой чего-то от тебя хочет. Он не обвиняет меня, просто констатирует факт. Да, со мной нелегко. Он об этом знает, но все-таки не уходит. Так что, может, я и ошибся, может он все же не разучился драться за свое. - Ты это сделал, потому что знал, каково это – тянуться к отцу, которому ты не нужен. Это был такой идиотский припизднутый способ уберечь меня от боли. Я только со временем это понял. Ага, понял он, как же. А впрочем, может, и да. - Я что-то никак не соображу, в чем суть? Мы говорим и говорим, а твой зад все еще торчит в машине. - Суть в том, что тебе не нужно постоянно меня защищать. Я тебя понимаю и очень ценю твой порыв. Но это не обязательно. Я не развалюсь на куски только потому, что увидел его на другой стороне улицы. Мне просто не хочется сегодня с ним сталкиваться. Я почти верю тому, что он говорит. Он и сам себе почти верит. Однако же, кто бы там что ни думал, я отлично его изучил. И вижу сейчас, какое напряженное у него лицо, какая фальшивая улыбка. Он пытается сделать вид, что у него все хорошо, что он сильнее, чем кажется. Притом прикидывается, прежде всего, перед самим собой. А этого делать нельзя, от этого одни неприятности. Лгать другим можно сколько угодно – они даже, скорее всего, поверят тебе. Потому что захотят поверить, чтобы не ломать себе картину мира. Но лгать самому себе? От этого одни проблемы. - Слушай, тут холодно, а в дом без тебя я не пойду, - начинаю я и осекаюсь, понимая, что он уже выключился, ушел в себя, и меня не слышит. Что ж, попробуем другую тактику. – Джастин! – говорю я. – Джастин, посмотри на меня, - он неохотно поднимает глаза. – Не оглядывайся на него, пускай остается здесь. Пойдем со мной! Я не разобью тебе сердце. Он делает глубокий вдох и всем телом наваливается на водительскую дверь. Вылезает, не поднимая глаз от носков своих ботинок, закрывает машину, щелкает кнопкой сигнализации. Та пищит, и он, вздрогнув, вскидывает голову и, двигаясь уже более решительно, обходит джип кругом и останавливается у тротуара. Но дальше отчего-то не движется, и лицо его на мгновение искажается от испуга. И я тут же машинально протягиваю ему руку, а он – не сомневаясь ни секунды – хватается за нее. И дальше мы идем вместе. Бок о бок.