Разноцветная книга

- Знаешь, когда тебе нехорошо, ты становишься полнейшим пизденышем. - Просто закрой окно, а? Я не хочу, чтобы тут все дождем залило. Я обвожу взглядом тюремную камеру, которую он называет квартирой. Чем, интересно, ей может навредить дождь? Облупившуюся краску со стен смоет? - Джастин, мне нужен воздух. Тут, блядь, как в бане. - Ну тогда ты должен чувствовать себя, как дома. Он заворачивается в свою отвратную простыню, проходит мимо меня и изо всех сил захлопывает окно. Этих самых сил у него, правда, немного – сказывается подорванный иммунитет, два стакана вина, да плюс добрый час умопомрачительной ебли. И все же оконная рама буквально трещит от удара. - Еще какие-нибудь жалобы будут? Раз уж ты все равно не прекращаешь ныть с тех пор, как пришел. - Вообще, если подумать... - О, бога ради, избавь меня. - А не надо задавать вопросы, ответы на которые слышать не хочешь. Усмехнувшись, я растягиваюсь на голом матрасе. Слава богу, вставая, он забрал с собой эту чертову простыню. Комната теперь еще больше похожа на тюремную камеру: вот и простыни нет – чтобы узник не повесился ненароком. А после того, как я проторчал в этой клетке два часа, мне такой порыв кажется вполне закономерным. - Ну знаешь, это, конечно, не «Четыре Сезона», но уверен, твоя первая квартира была не сильно лучше. Тут он прав. Она, на самом деле, была даже хуже. Или это мне просто сейчас так кажется. Бррр, аж мурашки от воспоминаний. - У нас хотя бы кондиционер был. - У нас? Он забирается на диван и сворачивается там калачиком. От меня подальше. - Да, у нас с соседом. В общаге мест не хватало, и институт арендовал для студентов часть жилого дома. Квартирка была, наверное, не больше твоей. - Ничего себе, и ты весь изнылся от того, что два часа тут провел? Да тебе в такой квартире вообще с соседом жить приходилось. Вот интересно, и как это он с тобой уживался? - Когда я сильно его выбешивал, он материл меня на своем родном языке. Я его не знал, конечно. Так что все были довольны. Я закуриваю. Струйка дыма медленно поднимается к трещине в потолке. - Воображаю... Сосед, с которым не нужно разговаривать. И почему меня это ни капельки не удивляет? – бормочет он себе под нос. Громко бормочет, так, чтобы я услышал. Люблю летние грозы. Они возникают как будто из ниоткуда. Вдруг ни с того ни с сего начинает лить, как из ведра, и гром грохочет так, словно взрывается вселенная. Но самое лучшее – это молнии. Яркие вспышки взрезают небо, и на секунду оно вдруг окрашивается в цвет электрик, а затем снова темнеет до полночно-синего. И уносятся они так же быстро, раз – и нету. И вот уже о том, что недавно прошла гроза, напоминают только лужи на асфальте. Я смотрю на вспыхивающие за залитым водой окном молнии, а краем глаза вижу, как Джастин вздрагивает от каждого раската грома. Раньше я и не замечал, что он боится гроз. Прошлым летом мы не так много времени провели вместе, а зимой дождей не бывает. - Нет, сюда просто необходимо впустить свежий воздух. Полудохлый вентилятор просто гоняет по комнате запах сырости, и у меня от него кружится голова. От него, от пары кусков той жирной хрени, которую он называет едой, и от трех бокалов дешевого вина, которыми я ее запил. Вот всегда меня от дешевки бросает в пот, и тошнота подкатывает к горлу. - На это окно кондиционер не повесишь, но я могу купить тебе передвижной, который на пол можно ставить. Его грудная клетка вздымается и опадает, выпуская наружу досадливый вздох, а голова, словно по инерции, мотается из стороны в сторону. - Спасибо, конечно, но нет. Лучше уж буду страдать от жары. Когда окно открыто, тут не так уж душно. - Ага, но сейчас только июнь. Посмотрим, что ты запоешь в июле. Или в августе. К тому же, а мне-то что прикажешь делать? Страдать вместе с тобой, потому что тебе приспичило поиграть в мученика? Он лежит, обмотанный простыней от груди до бедер, привалившись головой к подлокотнику, и смотрит на меня из-под отяжелевших век. Не удивительно, что он окно не хочет открывать. Совсем ледяной. - А что? Ты планируешь часто здесь бывать? - в голосе его звучат нотки сарказма. На этот вопрос у меня не ответа. За окном вспыхивает голубой зигзаг – так близко, как будто сейчас долбанет прямо в стекло. На самом же деле молния бьет, наверное, в сотнях миль отсюда. Но Джастин ее не замечает. Лежит с закрытыми глазами, отгородившись от всего мира – и от моего молчания. Раз он меня не видит, то меня тут вроде как и нет. И почему он всегда закрывает глаза, когда не хочет чего-то слышать? - Слушай, ты ведь уже получил, что хотел, так что можешь тут не сидеть. Со мной все будет в порядке, - звенит в воздухе его голос. - А я за тебя и не волнуюсь. Я никак не могу найти себе места. Это все жара. Вот уже и задница, кажется, намертво прилипла к матрасу. Нужно вставать, пока от нее там вечный отпечаток не остался. Можно было бы, конечно, натянуть трусы, но от одной мысли об одежде в комнате как будто делается еще на 10 градусов жарче. - Просто жду, пока немного развиднеется. Как-то я сегодня не в настроении для самоубийства, - я делаю эффектную паузу, сую окурок в пепельницу и направляюсь к нему, он же отслеживает глазами каждое мое движение. – Дел на завтра полно. Я легонько пинаю его в ногу, и он отодвигается, уступая мне немного места на своем драгоценном диване. Тут еще жарче, чем в постели. Блядь. - Обязательно все время нести эту чушь? Он не любит о таком думать. И я его понимаю. - Обязательно все время цепляться к тому, что я сказал? И к тому, чего не сказал? Мне не хочется вести этот разговор, потому что я знаю, это тот случай, когда от меня потребуется заявить о своих намерениях. А я сейчас не в настроении разговаривать. И думать. Здесь слишком жарко, чтобы думать. Хочу просто смотреть на дождь и не помнить ни о чем. Обычно, когда я задаю ему вопрос, на который он не может ответить, он затыкается. - Да, потому что... – он вытягивается и принимается разглядывать собственные пальцы на ногах. - Ты... ты говоришь что-нибудь такое, а потом ждешь, что я просто все забуду. Но ты бы не стал этого говорить, если бы на самом деле так не думал. Вот почему я не хотел продолжать разговор. Теперь конца этому не будет. Он начнет припоминать, что я говорил год назад, шесть месяцев назад, на прошлой неделе... Каждое мое слово! За окном снова раздается раскатистый грохот, и стекло в раме начинает мелко дрожать. Джастин вскидывает на него отчаянный взгляд – кажется, оно вот-вот треснет. Но нет, постепенно стекло затихает, в каплях дробится свет уличного фонаря и разноцветные отблески вывески бара через дорогу. - Не переживай, с моста прыгать я не собираюсь. По мелодрамам у нас ты. Он утыкается лицом в ладони, судорожно трет лоб. В каждом движении так и проглядывает досада. - Знаешь что? Забудь на хуй, что я вообще что-то говорил. - С удовольствием. Но нет, он еще не закончил. Никогда мне не удавалось так легко соскочить. - Можешь расписывать тут свое самоубийство, обзывать меня пизденышем, не признаваться, что ты по мне скучал, не говорить, что хочешь быть со мной, притворяться, что никогда не признавался мне в любви. Пизди, что хочешь, мне насрать. Ты был прав, слова – это ерунда. Ну все, разверзлись хляби небесные. - Слава богу, дошло, наконец. Блядь, вот почему?.. Почему я хоть раз не могу сказать что-нибудь правильное? Он встает с дивана. Простыня сваливается с него на пол, и мне инстинктивно хочется подобрать ее и набросить ему на плечи. Он и правда неважно выглядит. Может, не стоило пить вино. - Знаешь что, Брайан? Все это – хуйня собачья! – взрывается он. Мне только пару раз доводилось видеть Джастина по-настоящему злым. И каждый раз меня это совершенно сбивало с толку, потому что внезапно оказывалось, что он – настоящая пороховая бочка. Только и ждет подходящего момента, чтобы рвануть и громыхнуть так, что тучи в небе разлетятся. - Если слова – это ерунда, ну так, блядь, просто скажи их! Они же ничего не значат. Или ты все же считаешь, что значат, потому и отмалчиваешься? Если все это чушь, выходит, произнести ее для тебя должно быть не сложнее, чем завтрак заказать или дорогу спросить? Ну так произнеси, блядь, уже! - Как Итан? - пиздец, теперь я не только умираю от жары, но еще и злюсь. – Давай, продолжай, хули ты замолчал? «Ах, скажи мне, Брайан! Вот Итан говорил...» - издевательским тоном выплевываю я, а затем поднимаюсь, иду к окну и распахиваю его настежь. Мне нужен воздух. А он пускай мерзнет, плевать. - В жопу Итана! - Ну, это не ко мне, не я этим занимался, - перебиваю я. И он еще удивляется, почему я считаю, что слова ничего не стоят. Ага, давайте пиздеть часами напролет – охуенно помогает, оно и видно. Я высовываюсь в окно и глубоко вдыхаю пахнущий дождем воздух. - А ты, оказывается, все-таки умеешь разговаривать. Он все еще злится, но вроде уже потише. Словно гром ворочается где-то вдалеке. В каком-то смысле так даже хуже – никогда не знаешь, ливанет на этот раз или пройдет стороной. - Да я просто за тобой повторяю, Джастин. Говорю только тогда, когда мне это выгодно. Точно как ты... Я стою, упершись рукой в стену, и смотрю на дождь за окном. Не хочу оборачиваться, потому что знаю, что наговорил лишнего, и чувствую, как внутри начинает вскипать сожаление. Не хочу видеть, как лицо его мрачнеет из-за каких-то глупостей, которые меня угораздило сморозить. Не хочу, чтобы он запоминал эти мои слова. Он в любом случае придает разговорам слишком большое значение. Слова это просто слова. Потом я слышу, как тихо поскрипывают половицы под его осторожными шагами, и вот он останавливается у меня за спиной. - Ладно, раз так, повторяй. Я люблю тебя. Видишь? Совсем не сложно. И что бы ты ни сказал, о чем бы ни промолчал, чего бы ни сделал, и как бы ни попытался меня оттолкнуть, я все равно не перестану тебя любить. Его рука ложится мне на спину и начинает поглаживать ее круговыми движениями. И больше всего мне сейчас хочется просто расслабиться под его прикосновениями. Мы стоим рядом и смотрим, как бегут в размытом свете уличного фонаря дождевые струйки. Амаду спал себе спокойно в любую бурю. Я же вечно по полночи не мог уснуть – наверное, так постепенно и перестал бояться гроз. Моя кровать стояла у окна, и обычно я просто лежал и ждал, когда погода угомонится, и я смогу вырубиться. Амаду говорил, что привык, у них в Гамбии сезоны дождей длятся по полгода. Он был биохимик, учился у нас по обмену. Охуенно умный парень. И огромный – почти на три дюйма выше меня. Акцент у него был такой, что даже когда он говорил по-английски, я половину не понимал. Он обычно легко переходил в речи с одного языка на другой, и я никогда не мог разобрать, на английском он говорит или на этом – как его там? мандинка? Не знаю даже, что звучало страшнее по ночам – гром за окном или раскаты его храпа. Я прожил с ним в одной квартире год и, наверное, раз триста себе пообещал, что никогда больше в жизни добровольно ни с кем не поселюсь. Жилищному отделу, видимо, надоели мои вечные жалобы на соседей, и там решили, что будет очень весело поселить меня с Амаду. Конечно, парню ростом 6 футов и 5 дюймов не очень-то скажешь: «Заткнись, на хуй!» По крайней мере, если планируешь дожить до диплома. Хотя на самом деле он, по-моему, и мухи бы не обидел. Просто был огромным и очень много говорил – даже больше, чем Джастин. К счастью, он ни разу не затрагивал тему, которая была бы мне интересна, так что я просто не слушал. Все равно он болтал только для того, чтобы убить время и попрактиковаться в произношении. Я уже много лет не вспоминал ни о нем, ни о его чокнутой подружке. Она вечно названивала по ночам, когда он задерживался в лаборатории, и верещала в трубку, что он от нее прячется. Мне так ни разу и не удалось ее убедить, что она ошибается. Хорошо еще, что я обычно в это время не спал, правда, все равно бывал довольно сильно занят. Знаете, вытаскивать член из парня, чтобы послушать вопли подружки твоего соседа по квартире, - это бесценно. Страшно сказать, сколько раз я из-за нее едва эрекции не лишался. Я никак не мог понять, почему он терпел ее истерики. Они вечно ссорились, орали друг на друга, а через пару минут он уже шептал ей в трубку ласковые словечки. Ну, насколько ему это удавалось - шептать. Он любил эту девушку, в этом не было никаких сомнений. И постоянно говорил ей об этом. Ему это давалось так просто. Слова будто сами слетали с языка. Такой здоровенный парень, а от ее голоса мгновенно растекался лужицей. - Джастин, что, блядь, ты хочешь, чтоб я сказал? – Как будто я не говорил этого уже миллион раз. Я в этом углу, как в ловушке, деревянный подоконник упирается в задницу. – Когда я молчу, ты бесишься. Когда говорю, ты бесишься. Тебе ничем не угодишь. Я могу сказать, что угодно, на любом языке, могу вообще начать нести околесицу – а кончится все равно одним, - я резко оборачиваюсь, растягивая губы в саркастической усмешке. – Кстати, неплохая идея. Хотел, чтобы я заговорил? Ну, слушай: пес, пень, хрень, дунь, сунь, плюнь. Кано! - Заткнись! - Каноканоканоканоканокано, - распеваю я. Какой же я ГРЕБАННЫЙ. ТРУС. – Ну разве не мило? По-моему, очень. Каноканоканоканокано... - Ты невыносим просто. Не хочешь быть со мной, так и скажи, и я больше к тебе не полезу. Не любишь, так и скажи, и я не буду больше ничего себе воображать. Блядь, Брайан, ну просто же все. Не обязательно делать из меня идиота. Он говорил ей это каждый раз, перед тем как повесить трубку. «Кано». Может, «кану» или «каню» - трудно было разобрать из-за акцента. Но по его тону сразу было понятно, что это значит. - Я уже пытался от тебя избавиться. Не вышло. Он смотрит мимо меня, в залитое дождем окно, и слегка передергивает плечами. Мне надо бы обнять его, согреть своим телом, но я не двигаюсь с места, а он от меня этого и не ждет. - Не важно, кто из нас что говорит. Слова начинают что-то значить, только если ты сам придаешь им значение. Я все время пытаюсь тебе это растолковать. Может, хоть сегодня ты меня услышишь. - Может быть, для тебя это так, Брайан, но для меня – нет, - примирительно произносит он. Гроза прошла, но ветер еще не улегся – врывается в окно и овевает его обнаженное тело. – Но ты прав, кажется, сегодня я тебя, наконец, услышал. Думаю, ты достаточно четко выразил свою мысль. И тут он вдруг усмехается, словно давая мне понять, что сколько бы я ни прятался от него, он знает меня лучше, чем я сам. Слышит каждое слово, которое я не произношу, каждый ответ, которого я не даю. Бросает мне вызов и слышит, как я, струсив, сломя голову бегу прочь. Я не смогу сказать, что не хочу быть с ним. Не смогу сказать, что не люблю. Врать вслух я умею не лучше, чем говорить правду. Мой выбор – не говорить вообще ничего. Теперь уже я передергиваю плечами, а ведь мне даже не холодно. - Это еще как прикажешь понимать? - А не важно. Слова – это просто слова, - он отходит от меня, подбирает с пола простыню и накидывает себе на плечи. – Дождь почти закончился. Уже, наверное, можно нормально добраться. Серьезно? А я и не заметил. - Который час? - Наверное, что-то около полуночи, - отвечает он, не взглянув на часы. - Да, надо идти. У меня встреча утром. Он забирается в постель, сворачивается там под этой своей дурацкой простыней – получается большая белая лужица – и закрывает глаза, не желая слышать, как я собираюсь и ухожу. А потом окликает меня. - Брайан? – я замираю, не успев до конца застегнуть молнию. – Может, в следующий раз у тебя получится это выговорить. - А кто сказал, что будет следующий раз? – фыркаю я. И его глаза тут же распахиваются. - Ты, - он многозначительно улыбается и переворачивается на другой бок. – Я всегда внимательно тебя слушаю. Вдохнув поглубже влажного ночного воздуха, я натягиваю футболку и подхожу к портрету, за которым, собственно, и пришел. Поднимаю его с пола, смотрю на Оперного Парня, распевающего свои арии, и снова, как и в первый раз, ощущаю идущее от рисунка тепло. А затем ставлю его обратно. Вымокнет еще. Лучше зайду за ним в другой раз. В прогнозе сказали, завтра будет сухо и солнечно. Ну так время терпит.