Разноцветная книга

- Это, по-твоему, называется «тусоваться»? - Я и не говорил, что мы будем тусоваться. Я сказал - займемся чем-нибудь вместе. - И из сотни прекрасных вещей, которыми мы могли бы заняться, ты выбрал весь вечер таскаться по галерее и смотреть на картины? К тому же, это, по-моему, мероприятие для своих. Нам тут вообще не место. - Мне прислали приглашение, и я обязался быть. Давай, Майки, иди приобщись к культуре. Или к сырным палочкам, которые тут подают. Смотря что тебе раньше встретится. - Господи, до чего же унылое место. Слышу, как Майки матерится себе под нос, отправляясь на поиски сырных палочек. Вообще он прав, тут довольно уныло. Но я думаю, это все из-за освещения, оно здесь специально такое – для создания особого настроения. Лампы над головой светят довольно тускло, и на стенах дрожат странные тени. Но зато на каждое полотно ложится теплый янтарный свет. Не могу понять, откуда он исходит. Такое впечатление, что картины сами светятся изнутри. И это удачное решение, потому что я вдруг обращаю внимание, что рассматриваю рисунки, а не тех, кто их создал. Понимаю, какого эффекта хотели добиться организаторы выставки. Показать художество, а не художников. Я прохожу мимо стайки угловатых тинейджеров, мнящих себя первыми бунтарями в истории человечества. У одного из них пирсинга на лице больше, чем у меня отверстий на теле. Хорошо, что Джастин в свое время сделал только один прокол. Этого более чем достаточно. Рядом с этим парнем стоит белая-пребелая девчонка, с головы которой свешиваются сальные дреды. На ней рубашка гигантского размера, снизу надеты, кажется, три пары штанов, да еще юбка со странной бахромой. А довершают наряд незаменимые Мартенсы. Так и подмывает посоветовать ей снять все эти тряпки и вымыться. Все равно же когда-нибудь придется, так почему бы не сегодня. Третий парень в компании поглядывает на всех вокруг с непрошибаемым высокомерием. Будто заранее уверен, что он тут самый крутой, и ничье мнение его не интересует. Штаны у него такие огромные, что, клянусь, туда трех таких можно было бы упаковать. Может, и не стоило сюда приходить. Все эти молодежные сборища меня как-то не вдохновляют. Эти ребятишки наверняка считают меня человеком среднего возраста. Здесь есть, конечно, люди и постарше – вон какие-то профессора шныряют по залу, парочки родителей прохаживаются, словно явились на школьный бал. В животе у меня что-то переворачивается. Не самое удачное сравнение. Есть и пара человек примерно моего возраста. Эти, наверное, пришли поглазеть на работы новых студентов alma mater. А, может, у кого-то из них есть своя собственная галерея. По крайней мере, картины они разглядывают с большим интересом. А вот на толпящихся вокруг художников не обращают никакого внимания. На лицах их застыло тщательно отрепетированное выражение полного безразличия. Они явились сюда не для того, чтобы отдать дань уважения молодым талантам, а для того, чтобы посмотреть, кто наступает им на пятки. На стенах представлены только портреты – одни выполнены лучше, другие хуже. И я невольно начинаю задумываться, кто же все эти люди, что смотрят на меня с картин. Еще мне интересно, задаются ли тем же вопросом посетители, которые разглядывают мой портрет. Хотелось бы им узнать, кого они видят? Наконец, я нахожу его. Он стоит, засунув руки в карманы штанов цвета хаки, и смотрит на людей, проплывающих мимо. Некоторые останавливаются и смотрят его работы, другие проходят, не задерживаясь. Он же все стоит, будто ждет, когда что-нибудь само собой случится. Так не пойдет, ему нужно научиться продавать себя. Иначе у него ни одну картину не купят. И все же почему-то мне становится легче от того, что он не окружен толпой зрителей. Или – и того хуже - что рядом с ним не трется какой-нибудь грязный, увешанный сережками и, судя по наряду, явно страдающий дальтонизмом тип, забивающий ему голову «революционными идеями». Все мы такими увлекались, когда были молоды, вдохновенны и глупы. Давайте завоюем мир! С помощью кисточки, рекламы, политической программы – или любой другой подобной херни. С минуту я просто наблюдаю за ним. Не решаюсь выскользнуть из тени и подойти. Не хочу, чтобы он неверно расценил мое появление. Хотя, честно говоря, сам не очень представляю, что в данном случае значит «неверно расценил» и какие тут могут быть варианты толкования. В общем-то, очевидно, что я не случайно сюда попал. Я жду, когда он повернется ко мне спиной. Попробую внести в нашу встречу элемент неожиданности – так будет проще. - Определенно, самое красивое, что есть на этой выставке, это я. Как среди двухмерных людей, так и среди всех остальных. Я оборачиваюсь к серии глядящих на меня со стены портретов. Не на каждом из них мое лицо видно четко. Если бы я не знал, кто там изображен, мог бы себя и не узнать. На паре рисунков я смотрю куда-то в сторону, на одном оборачиваюсь через плечо, на третьем вообще виден только мой затылок. Интересно, когда он их нарисовал? Должно быть, запомнил какие-то моменты, а затем воспроизвел их на бумаге, потому что сам я никогда ему не позировал. У Джастина вообще есть эта пугающая способность – в подробностях запечатлевать в памяти каждую часть моего тела. Я пробегаю по всей серии быстрым взглядом, и вдруг понимаю, что если смотреть на рисунки последовательно, мой силуэт на них начинает двигаться. На первой картине глаза у меня закрыты, на лице застыло отстраненное выражение, затем я медленно разворачиваюсь и вот уже стою анфас, невозмутимо вглядываясь вот что-то такое, чего отсюда не увидишь. Я словно исполняю какой-то странный танец, и с каждым па зрителю все больше открывается мое лицо, пока он, наконец, не заглядывает в мои широко открытые глаза. Волосы у меня на загривке встают дыбом. - Я думал, ты не сможешь прийти, - говорит Джастин, с трудом сдерживая улыбку. Вот именно поэтому я и не хотел приходить. - Мы завернули в этот квартал Тайской еды купить. И я подумал, раз уж мы все равно оказались поблизости, зайдем посмотрим, - я как можно непринужденнее пожимаю плечами. Эта галерея не просто маленькая, она, блядь, крошечная. Пришлось квартал раза три объехать, прежде чем я сообразил, где она находится. Хорошо еще, что парковочных мест не было, а то меня бы точно кто-нибудь принял за сталкера, так долго я на медленной скорости колесил по близлежащим улицам. К счастью, Майки не спросил, зачем нам покупать Тайскую еду в центре, когда можно просто заехать в наше обычное место. - Ты привел Майкла? А где он? Он оглядывается по сторонам, словно Майкл может в любую секунду выскочить на него из темного угла и заорать: - Бу! - Лакомится деликатесами. - У него вроде бойфренд есть? – губы его растягиваются в ухмылке, и я, чтобы стереть ее, дергаю его за ухо. - Даже у Майкла есть свои стандарты. Большинству парней, что тут ошиваются, не помешало бы для начала помыться и блох вывести. - Ага, к тому же у них у всех маленькие члены. - Ты лично проверял? Я все никак не могу оторвать глаз, смотрю на самого себя, медленно оборачивающегося ко мне с рисунков. Но при этом все время кошу взглядом в сторону еще одной картины. Она выбивается из серии, изображен на ней не я. А кто, я не знаю. Никогда раньше этого человека не видел. - Нет, я просто заметил, что чем больше у парня кисточка, тем меньше член. - Хорошо, что ты у нас - по графике. - Ну так и что ты думаешь? Тут он начинает раскачиваться на каблуках взад-вперед. Это, кажется, максимум физической активности, что он проявил с тех пор, как я его заметил. Ему не терпится услышать мое мнение. Выходит, это меня он все это время ждал. - Довольно неплохо. Даже интересно. И тут на лице его вспыхивает, реально, блядь, вспыхивает улыбка. Затмевая собой теплый янтарный свет, который, как я теперь понял, льется из установленных за плинтусами точечных светильников. - А кто этот старик? - Не такой уж я хороший художник, значит, раз ты самого себя не узнаешь, - фыркает он. Как мило, блядь. Я бросаю на него уничтожающий взгляд, он же таращится на носки своих ботинок, изо всех сил стараясь не расхохотаться. Он будто стесняется рассказывать, а уж я-то знаю, чего-чего, а стеснительности в Джастине ни на грош. Потом он делает глубокий вдох, поднимает голову и смотрит на портрет, которым, видимо, гордится больше всего. И правильно. Он невероятен. - Просто один бездомный старик. Я увидел его в парке – он стоял там и пел оперные арии. Старик, изображенный на портрете, одет в лохмотья. В юности он, видимо, был хорош собой, но возраст и лишения уничтожили былую красоту. На шее у него намотано что-то вроде шарфа. Какая-то пестрая тряпка - даже в карандашном наброске видно, какой дикий на ней узор. Такое, пожалуй, только Эммет мог бы на себя нацепить. Старик однако глядит с таким достоинством, будто шарф у него из тончайшего шелка. Над его головой кружатся птицы, а на заднем плане можно рассмотреть силуэты спешащих куда-то людей. Он же стоит, раскинув в стороны руки ладонями вверх, и поет – просто так, самому себе. Одет Оперный Парень в шерстяное пальто, и все же я сразу понимаю, что день был солнечный – таким теплом веет от рисунка. Он будто светится сам по себе, и никакая янтарная подсветка ему не нужна. - Интересный рисунок. Правильно сделал, что выбрал этот сюжет. Мне это и так ясно, нет необходимости видеть старика вживую. - Ты думаешь? – с сомнением произносит он. – А я вот не уверен, удалось ли мне передать свои ощущения на бумаге. Понимаешь, он стоял там, пел, а никто не обращал на него внимания, даже птицы. Люди просто проходили мимо, будто он – какая-то примелькавшаяся парковая статуя. Но как он пел, Брайан, ты бы слышал! Поразительно... - Ты ведь это от руки нарисовал? – замечаю я, улыбаясь. Плевать мне уже, зачем я сюда пришел, и какие он из моего появления сделает выводы. Он должен охуенно собой гордиться. Я вот горжусь. - Аа, ты понял, да? Думал, она у меня отвалится в процессе. Я киваю, и он вспыхивает от удовольствия и отводит взгляд. Ради такого можно было бы еще раз тридцать весь квартал объехать. - Но почему именно он? По-моему, в серию он не очень вписывается. Он как-то сразу сникает и больше не смотрит на меня. - Преподаватель велела всем художникам выставить по автопортрету. Только с условием - не рисовать самих себя. Нужно было найти человека, который наиболее точно отражает твое внутреннее состояние. Вот почему здесь свет такой приглушенный. Она хотела понять, смогут ли зрители определить, кому из художников какая серия принадлежит. - Слушайте, вы, творческие люди, вообще что ли не можете выражаться прямо? Думаю, народ ценил бы живопись куда больше, если бы вас так не тянуло на абстракции. Горло у меня болезненно сжимается, я с трудом втягиваю воздух. Глаз не могу отвести от Оперного Парня. Если Джастин видит себя таким, то я даже думать не хочу, каким, по его мнению, его видят другие. Мне вдруг отчего-то начинает казаться, что я лет на десять его моложе, и это как-то страшновато. Я неловко стискиваю пальцы, не зная, куда девать руки. Больше всего хочется закрыть ладонями глаза, чтобы старик больше не таращился на меня с портрета. Вместо этого я почесываю бровь и кручу головой, стараясь не смотреть на льющийся из-под ног янтарный свет. - За сколько продаешь? - А я не продаю, это же просто выставка. Можешь взять любую. Как это ему так легко удается быть бескорыстным? Давать и не ждать ничего взамен? Он не представляет даже, как дорого стоит. - И лишить всех этих людей удовольствия на меня любоваться? К тому же я не хочу нарушать последовательность. Убери один рисунок – и погибнет вся идея. Перевесь картины по-другому – и в них не останется смысла, серия станет просто набором ракурсов. А сейчас она – сама жизнь. - Ты заметил, - он бросает быстрый взгляд в мою сторону, подмечая, как мои глаза медленно скользят по ряду картин. – Ты вообще очень наблюдательный. Вот почему тебе реклама так хорошо дается. - Я и правда наблюдательный. Многое замечаю. Он смотрит на рисунок, завершающий серию. На тот, где у меня широко открыты глаза. Кому об этом и знать, как не ему. - Я возьму эту, - говорю я, указывая на Оперного Парня. - Зачем она тебе? Его недоумение прямо осязаемо. Он такого поворота не ожидал. Да и я тоже. - Интригует. Я оборачиваюсь и вижу, что лицо у него озадаченное. Он всегда старается меня раскусить. И я уверен, если он посмотрит на меня подольше и повнимательнее, то сделает это в два счета. Но сейчас мне на это наплевать. Просто наплевать. - Только я не хочу снимать ее со стены. Можешь... сам занести ее в лофт, когда тут все закончится? Нет у меня сейчас настроения юлить. В конце концов, я - не творческий человек, могу себе позволить выражаться прямо. В первую секунду он вытягивается по стойке смирно. Прямо видно, что он так и лопается от гордости. Но в итоге, справившись с собой, все же принимает более непринужденную позу. - Не могу. Мне вставать завтра рано – утренняя смена. Хочешь, сам зайди забери. Ебучие художники! - Я всю неделю буду занят. – Ну а что, реклама – тоже в своем роде творчество. – Но постараюсь выкроить время и заскочить. Сами его щеки как будто светятся изнутри. И я, наверное, смотрю на него дольше, чем следовало бы, но мне плевать. - А кексики очень даже ничего. Я невольно дергаюсь, услышав голос Майки. Блядь, совсем забыл, что он тоже здесь. Он идет к нам, на ходу дожевывая пирожное и разглядывая картины на стенах. Доходит и до моих портретов, но не понимает, на кого смотрит, пока не добирается до последнего рисунка. Тут он резко опускает глаза, моргает на льющийся из-под плинтуса янтарный свет и, наконец, соображает, что к чему. А затем, вскинув голову, смотрит мимо меня, в сторону Джастина, и сердито проглатывает последний кусок пирожного. - Привет, Майкл! - Привет! И вот мы стоим втроем, неловко переминаясь с ноги на ногу. Джастин со своим заметным даже сквозь рубашку колечком в соске, Майкл со своими забрызганными грязью ботинками и остатками крема на губах, и я со своим апломбом. Пиздец, ну и зрелище, должно быть! Какой там антоним можно придумать к выражению «разрядить обстановку»? Вот мы сейчас прямо живо его изображаем. А сами все смотрим на озаренные янтарным светом рисунки. Джастин – на тот, где у меня закрыты глаза, я – на собственный затылок, Майкл же разглядывает портрет, с которого я смотрю прямо на него. А Оперный Парень тем временем все распевает свои арии. Кажется даже, что я слышу его голос где-то у себя в голове. - Что ж, спасибо, что зашел, Брайан. Это много для меня значит, - произносит, наконец, Джастин. Я же говорил, где Джастин, а где стеснительность? Жарко тут как-то от всего этого света, такое ощущение, что я сейчас растаю. - Ну, мы пойдем. - Увидимся на неделе, - напоминает он мне. Я медленно киваю. Майкл раздраженно смотрит в другую сторону. Я разворачиваюсь и направляюсь к двери, и вдруг Джастин нагоняет меня и хватает за руку, останавливая на полушаге. Я оборачиваюсь. Майкл, который успел обогнать меня на пару шагов, тоже останавливается и оборачивается - посмотреть, что это меня задержало. Кажется, сначала я чувствую прикосновение его языка, а потом только губ. И руки – он кладет ее мне на затылок и тянет вниз, к себе. Но сильнее всего почему-то ощущается тепло от омывающего нас янтарного света. И вот уже Джастин отрывается от моих губ, убирает ладонь с затылка, но выпустить мою руку, ему, похоже, непросто. И все же он перебарывает себя, разжимает пальцы, разворачивается и идет прочь. Я с минуту наблюдаю за ним. Вернувшись к картинам, он снова застывает под ними в той же позе, в какой я его и застал. Стоит, сунув руки в карманы своих карго-штанов. Но теперь так и сияет улыбкой – от кончиков ушей до носков ботинок. Прямо светится – словно янтарный колосок ржи в заросшем сорняками поле.