Разноцветная книга

Вот уже час я смотрю на пустой холст и пытаюсь заставить руку двигаться. Нарисовать хоть что-нибудь, хоть палка-палка-огуречик. Все равно, лишь бы что-то вышло. Податься мне больше некуда, да, честно говоря, никуда и не хочется. На улице серо и пасмурно, и даже снежинки, которые все сыплются с неба, хотя на дворе уже апрель, кажутся какими-то грязными. Питтсбург вообще-то всегда серый, может, потому что тут столько бетона. Он вроде считается крупным индустриальным городом. Ну а мы, его жители, тогда, наверное, - такие маленькие индустриальные хомячки, день за днем старательно производим дерьмо на нашей собственной хомячьей фабрике. А я вот, значит, сижу тут и не могу даже прямую линию начертить, потому что на руке как будто висит груз в тысячу фунтов. Она, рука, бывает, ноет, когда я рисую слишком часто или слишком долго. Но вот сегодня я к холсту еще даже не прикасался, а она все равно болезненно пульсирует. И не только рука – и меня и спину ломит, и шею, и голову, если на то пошло. Не поймите меня неправильно, я люблю Дафни! Она – отличный друг. Но за те две ночи, что я провел на полу ее комнаты в общаге, я, по-моему, получил повреждения, не совместимые с жизнью. Все мышцы в моем теле узлом завязались, а в ушах не утихает звон от постоянной болтовни ее соседок. До сих пор я и понятия не имел, сколько шума может производить компания девчонок. Знаю, кусать руку дающего не годится, но ей богу, если бы я еще пару минут послушал, как Честити* - Господи, ну и имечко! – жалуется на своего бойфренда, которому интереснее по вечеринкам таскаться, чем проводить время с ней, а остальные ее утешают, я бы ее убил. А ее парень, наверное, сказал бы мне за это спасибо. Этим поступком я бы нанес человечеству неоценимую пользу. Серьезно, иногда мне так и хочется заорать ей: «Хватит нести херню!» Но она так поглощена жалостью к себе, что за своими причитаниями все равно, наверное, ничего не услышит. Черт возьми, ненавижу такое! Ненавижу, когда у меня в голове начинает звучать его голос, когда мои собственные мысли начинают складываться из обрывков некогда произнесенных им фраз. Я так ясно слышу его, так отчетливо могу себе представить – вот таким он бывает, когда ему до смерти надоест слушать кого-то (чаще всего, меня), кто все трындит и трындит, и трындит, не умолкая. Порой это даже забавно – ну ведь всем нам, бывает, хочется именно так и отреагировать, только у нас яиц на это не хватает. Но когда он вот так раздраженно затыкает меня, это не так уж и весело, даже если я осознаю, что сам напросился. Ничего не могу с собой поделать, все думаю, чем он сейчас занят? Как спал этой ночью? Уже два дня прошло и... Не могу, не могу себя заставить выбросить это из головы. Пробовал, но не могу. Мне просто нужно было спрятаться где-нибудь от всего мира – от него, от Итана, от всех. Я и сюда идти не хотел, но Дафни едва не насильно вытолкала меня из своей комнаты, где я безвылазно просидел последние сорок восемь часов. Сказала, если я не пойду на занятия, она меня на улицу вышвырнет. По-моему, ее уже тошнит от моей рожи. Ну и как ее винить? Меня и самого от нее в последнее время тошнит. Серые тучи умчатся прочь. Эй, гляди веселей!** Ненавижу эту сраную песню! Она тут же начинает крутиться у меня в голове, стоит лишь бросить взгляд в окно. В субботу утром, когда я ушел от Итана, я просто не знал, куда податься. Домой нельзя – по очевидным причинам, к маме тоже – стыдно, да и не было у меня сил тогда с ней объясняться. К Дебби тоже никак – там бы я обязательно рано или поздно столкнулся с Майклом. Он ведь каждый день к мамочке таскается – подгузник поменять, не иначе. Майки, а, Майки, вот тебе нож, окажи нам всем услугу, перережь уже пуповину, а? А как покончишь с этим, можешь воткнуть его мне в спину. Может, он сейчас думает обо мне? Да нет, если он о чем и думает, так это о том, куда бы половчее пристроить свой член. Может, он вообще в ту ночь Рейджа домой привел и трахал его, пока глаза из орбит не вылезли. Может, он и сейчас его трахает. Может, он за это время в лофте вращающуюся дверь установил, чтоб народу удобнее заходить и выходить было. Ну, одно могу сказать точно, чем бы он сейчас ни был занят, Майки уж точно тут как тут. Скачет вокруг него на задних лапках, смотрит счастливыми щенячьими глазами и заверяет, что он во всем был прав. Вот такого он от меня хотел? Приструнить, заставить служить и лизать по команде? «Перевернись на живот»... и притворись мертвым. Я долго в это не верил, мне все казалось, что со мной он другой. Что он хочет меня, хочет быть со мной, что он старается – по-своему, да, но старается. А потом он вдруг просто прекратил. Может, это был его предел? Может, на большее он и не способен? И все же, со мной он зашел дальше, чем с кем бы то ни было еще, наверное, это хоть что-то да значит? Черт, ну почему я не могу просто его возненавидеть? Так было бы намного проще – для всех. Ну да, я сейчас чудовищно несправедлив, но мне плевать. Наверное, я просто эгоистичный пизденыш. Но что уж мне совсем нельзя себя пожалеть? Скажите спасибо, что меня зовут не Честити, и я не визжу, как собачонка. Наверное, всему виной погода. Говорят ведь, что она влияет на настроение? Ну, на мое настроение эта серая хмарь точно повлияла. А если посмотреть на то, что я тут начеркал карандашом, придется признать, что и на рисунок она повлияла тоже, потому что на холсте серым-серо. Черт, а когда я успел начать рисовать-то? Я даже не помню, как карандаш в руку брал. Теперь, наверное, мне ни на что уже нельзя полагаться, никому верить. Все разболталось. - Так и думал, что найду тебя здесь. Над чем работаешь? Услышав этот голос, я для начала застываю, а потом оглядываюсь так быстро, что у меня, кажется, защемляет шею. Наверное, все дело в том, что я две ночи спал на полу. Даже три – эта его деревянная шняга немногим лучше. - Ээмм... Да так, ни над чем, просто балуюсь. Я пытаюсь улыбнуться. Правда, пытаюсь. - А я-то уж начал бояться, что ты сбежал со своим любимым, - шутит он. Но мне не смешно. - Два часа Вольфрама найти не мог. Решил, что это ты его похитил. Я, правда, хотел бы рассмеяться, но губы мои выдают лишь бледную улыбку, а все нутро жаждет воткнуть в него Майклов нож. Не знаю, с чего это во мне проснулась жажда насилия. Он ни в чем не виноват. Не виноват. Я один всему виной – и больше никто. Он просто вовремя под руку подвернулся. - Да я у мамы решил пока пожить. Ну, знаешь, надо привести голову в порядок, подумать, что делать дальше. Не знаю, зачем я вру, видимо, с недавних пор это у меня как-то вошло в привычку. Я просто не хочу, чтобы он знал... чтобы знал... ну блядь, не хочу я, чтобы он знал, что последние два дня я ревел, свернувшись калачиком на полу в комнате у девчонки, с которой знаком с семи лет. Это так по-детски. Ну и вообще он не поймет. - Ммм, так ты у мамы был? Что ж, она, наверное, тебя пригрела, накормила, дала отлежаться. Хорошо, когда есть человек, на которого можно положиться! - Ага... Точно... Не могу взять в толк, чего ради мы оба продолжаем делать вид, будто верим тому, что я говорю. - Только вот она почему-то не дала тебе, во что переодеться. - Да просто вся моя одежда осталась дома. Интересно, а намордники в этом крупном индустриальном городе производят? Он смотрит на меня, и в глазах его мелькает что-то такое... Не знаю, может, мне показалось, конечно... Но, по-моему, это сожаление. Он жалеет о том, что встретил меня, что познакомился со мной, что влюбился. Я стал для него крупным разочарованием. Что ж, приятель, имя вам, таким, легион. - Ну так и как же, ты уже что-нибудь решил? Можешь пожить у меня, пока чего-нибудь не надумаешь. Кто знает, может, тебе и уходить не захочется? Он склоняется ко мне, смотрит так призывно. Не буду отрицать, меня так и подмывает согласиться на его предложение. Все лучше, чем жить в аду. Но я не могу. И не стану. «Не «не могу», а не стану». Что он имел в виду? Чего он «не станет»? Любить меня? Говорить о своих чувствах? Стремиться к чему-то большему? - Джастин... Я мотаю головой, чтобы стряхнуть опутавшую мозг серую паутину, и поднимаю на него глаза. - Спасибо. Уверен, я как-нибудь справлюсь. Иногда мужчина должен знать, когда попросить о помощи. Брайан, заткнись, слышишь? Дуй в свой угол и не отсвечивай! - Ладно, не буду на тебя давить, - улыбается он. – Просто так приятно было провести вместе всю ночь. И мне хотелось бы это повторить, как можно скорее. А, может, мне только показалось, что он жалеет? Ну да, скорее всего, показалось. Раз он так счастлив только от того, что мы ночь вместе провели... Они все еще так говорят? Заставляю себя улыбнуться. Не могу я его заткнуть, пусть думает, что хочет. Может думать за нас обоих, если ему так нравится. - Так над чем ты работаешь? Когда я вошел, ты так увлеченно рисовал. Думал, ты дырку в холсте протрешь. Он подходит ближе и заглядывает в мольберт через мое плечо. Смотрит на серые очертания силуэта, который я нарисовал, замечтавшись. И, покосившись на него, я вижу, как в его глазах снова мелькает то самое выражение, что я видел пару минут назад. Вот она – правда. Глядит на нас с холста, нарисованная серыми карандашными штрихами.