POV Аннабет
— Салли, мы завтра с Клариссой собираемся по магазинам. Не хочешь вместе с нами сходить? — С удовольствием, — взбудораженно произнесла она, продолжая перелистывать страницы глянцевого журнала. — И еще, можно ненадолго взять ноутбук? Получив утвердительный кивок, я вышла из кухни и направилась в комнату Салли. Странное и не понятное мне чувство, унижения и подавленности, преследовало меня на протяжении всего моего пути. Но несмотря на это в голове я вновь и вновь прокручивала разговор с Перси. — Ты можешь обманывать кого угодно, но не меня, Чейз. Ты просто отчаянно хочешь доказать всем, и в первую очередь себе, что ты первая, что ты победитель, лучшая из лучших. Вот только ты всегда будешь второй. Я никогда не лез из кожи вон для того, чтобы занять лидирующую позицию. Я всегда оставался парнем, который не замыкался в себе. Парнем, который был самим собой после любых испытаний. Парнем, по которому и по сей день сохнет пол лагеря, мечтая оказаться в моей постели. Потому что это ко мне было приковано все их внимание, когда ты истерила. Впрочем, как и всегда. И ты будешь второй. Всю свою жизнь. Пора уже с этим смириться. Он был прав. Прав во всем. С его слишком правильной логикой невозможно уже было поспорить. Но чем я заслужила такое отношение к себе? Я ведь просто пыталась всем доказать, что не являлась больше частью «команды» Джексона. Стремилась показать себя лучше Перси, потому что именно эта цель заставляла меня погружаться в книги, в тренировки, в совершенствовании боевой тактики. Ведь именно так было проще. Легче. И не так больно. Мы бежим от того, чего сами не понимаем и желаем понять одновременно. Прикрываемся ложными фактами, оправдывая не поступки других, а свои собственные, и думая о том, что от этого жить станет легче. И дышать будет проще. Поэтому и прячем все в темный подвал, запираем его на ключ, который прячем на самых видных местах. «Лучший тайник всегда находится на видном месте, потому что именно туда никто и не смотрит». И может, это все же происходит потому, что все ищут и роются где-то в глубине? И одним днем ты встречаешь того человека которому хочешь сказать "на держи бери, открывай..." уже физически приготовившийся отдать ключ близкому человеку… Вот только что-то так и не позволяет тебе совершить этот хорошо тысячу раз обдуманный поступок. И этим «чем-то» являешься ты сам, потому что понимаешь, что там, глубоко в душе, темно. Лампочки не отыскать. Ни одному солнечному лучу не пробиться в этот «особняк» тьмы. Уж не забывая о том, что ключа нет... А может, он есть, но это только мы настолько трусливы, что сами от себя его спрятали на видное место, а теперь стараемся убедить себя в том, что его попусту нет? И вот интересно, в этой темноте осталось хоть что-нибудь от нас прежних? Как в детстве. Наивных. Доверчивых. Верящих во что-то до потери пульса. Умеющих любить, искренне, не боясь боли и даже не думая о ее существовании. Хоть что-нибудь осталось от это? Сомневаюсь… А может, мы вновь покрываем свои поступки лживыми оправданиями? Но для чего? Потому что привыкли? Или потому что «так» проще? И если «так» проще, то почему же мы боимся копаться в себе, опасаясь найти воспоминания из прошлого? Так что же осталось в темноте? Ну хоть что-нибудь же есть? То, что может напомнить нам о наших внутренних детях, настоящих, наивных, преданных? Ведь никто же из нас не боится темноты. Мы боимся того, что может быть в ней. Потому что наше воображение сразу начинает рисовать образы монстров, которых мы страшимся увидеть, включив свет. Это не всегда будет что-то страшное. Это может оказаться тем, что изо дня в день цепляет нас за живое, тем, что способно причинить нам боль. Мы боимся включить свет и увидеть любимого или любимую, целующихся с другой или с другим. Потому что это причинит нам боль. Мы боимся включить свет и увидеть старые фотоальбомы, от одного отчаянно брошенного взгляда на которые перед глазами промелькнут картинки счастливых моментов, которые были когда-то давно... Фотография всегда является великолепно разыгранной постановкой, потому что на ней мы стараемся выглядеть лучше тех людей, которыми предстаем в реальности. Только на старых детских фотографиях, когда мы еще даже и не понимали, для чего на нас направляли камеру, родителям удавалось запечатлеть нас настоящими. Но и эту информацию можно легко опровергнуть. Потому что, видя камеру, с детства мы формируем привычку автоматически отвечать улыбкой на ее появление. Включив свет мы боимся увидеть обстановку, которая бы напомнила бы нам о любимых, близких когда-то людях, которых уже нет с нами. И уже совсем не важно, умерли они или просто ушли, хлопнув дверью, но не удосужившись даже забрать за собой стул, который и по сей день дожидается их возвращения. Лучше бы вместо хлопка дверью они ломали, сжигали, выбрасывали, забирали с собой стулья, которые копятся и свисают мертвым грузом с шеи, заставляя практически падать на колени и даруя надежду на то, что хозяин этого стула вновь когда-нибудь займет положенное место. Включив свет, мы боимся увидеть того, кого не можем увидеть или не хотим, потому что сразу и не поверим в правдивость иллюзии. Будем искать в этом подвох, который по большей вероятности все же найдем. Включив свет, мы боимся увидеть старую вещь, подарок, от взгляда на который мокрые дорожки безостановочных слез увлажнят собой обветренную кожу против нашей воли. Мы боимся в конечном счете оказаться слабыми. Именно поэтому и панически не переносим вовсе не темноту, а то, что может скрыться в ней. От этого и сглаживаем все острые углы, стараясь сделать свою оболочку, свой кокон, менее уязвимее. Боимся лишний раз пошевелиться, помня о том, что из-за любого неправильного действия и движения внутри или снаружи он может просто лопнуть. И мы останемся «голыми», беззащитными. Как в детстве. Но уже зная о существовании боли. — Бет! Ау! Ты чего застыла? Я до тебя уже минут пять пытаюсь докричаться, — выдернул меня из мыслей голос Ла Ру. — Прости, я задумалась, — пробормотала я, смотря на девушку извиняющимся взглядом. — Да ладно тебе. Я все постелила. А куда ты шла? — спросила она, медленно осматривая меня с головы до ног. — Шла за ноутбуком Салли. Иди, я практически вслед за тобой и приду. Быстро взяв ноутбук, я выскользнула из комнаты и, удобно разместившись на разложенном диване, застеленном простыней с ракушками, усмехнулась при виде всего этого великолепия. Кларисса подползла ко мне и удобно разместилась рядом. — Хочешь приобрести квартиру? — взволнованно проговорила она, с тревогой всматриваясь в текст, который я набрала в поисковой строке. — Может, лучше домик на берегу? — Тонаванда, штат Нью-Йорк, населения пятнадцать тысяч, на берегу Ниагара. Маленький тихий городок. Не хочу ничего шумного, — перебила ее я, рассматривая предложенный на сайте с виду вполне себе уютный домик. — Вот теперь вопрос. Откуда ты возьмешь деньги? — поинтересовалась Кларисса, когда я уже закрывала все вкладки и выключала ноутбук. — Боги вознаграждают своих детей за поиски драхмами, за многие походы с Перси, за заслуги перед Олимпом. У меня накопилось такое количество драхм, что нам с тобой лет на двадцать точно хватит. Но я выучусь на архитектора и буду работать по специальности, — рассудительно посвящала я ее в свои планы, залезая под одеяло и закутываясь в него. — Спокойной ночи, Аннабет, — прошептала Кларисса, поднимаясь с кровати. Видимо, уснуть мне придется в гордом одиночестве. — Там не холодно, можно в кожанке пойти. Но обязательно захвати с собой зонт… Пожалуйста — добавила я, улыбаясь и сворачиваясь в клубочек. — Как скажешь. Задремав, но так и не уснув, я все же раскрыла глаза, вылезая из-под одеяла. Уловив шуршание на кухне, я не смогла отказать своему любопытству и направилась туда, натыкаясь взглядом на причину их появления — Криса, стоящего возле открытого окна и нервно выдыхающего сигаретный дым в ночной воздух. Включив чайник и разместившись на стуле, я с некой легкостью вдруг осознала, что он и не собирался обращать на меня свое драгоценное внимание. Закатив глаза, я уже решилась было открыть рот, чтобы спросить его и без того очевидную для меня, но неоднозначно принятую им вещь, как он соизволил заговорить первым: — Перси в соседней комнате. — холодно и безэмоционально произнес Родригес, поставив точку в этом разговоре своим хмурым взглядом. Пусть комнату и заполонял мрак, но я с детальной четкостью видела все то, что происходило в ней. Именно поэтому с таким спокойствием встав со стула и достав две кружки, я, не включая ни при каких обстоятельствах свет, заварила чай и разлила его по чашкам, кивком головы приглашая парня на «чаепитие», попутно открывая шкафчики и доставая печенье. — Не надо считать меня стервой и бездушной сукой. Я прекрасно понимаю, что ты переживаешь за Клариссу, которая ушла гулять со Стивом. Также я осведомлена о том, что ты сохнешь по моей подруге. Это тоже для меня не новость. А теперь вопрос. Почему ты не скажешь ей о том, что к ней чувствуешь? — перечисляла я, наблюдая все это время за Крисом, в конце концов включившим настольную лампу. Он же в отместку смотрел на меня с такой иронией, что мне в конечном счете захотелось его стукнуть или хотя бы возразить, но тяжело вздохнув, я лишь смягчила собственный взгляд и отхлебнула горячий напиток из фарфоровой кружки с голубой каемкой. — Говорит девушка, которая не может разобраться в себе. Да к тому же еще и бегает от парня. Ты просто гений, Аннабет! Ничего не скажешь. Ох, ладно, насрать. — устало закончил он, потерев лицо ладонями, словно пытаясь стереть с него разом все эмоции и мысли. — Если бы было насрать, не ревновал бы. — А я и не ревную! — возразил парень, неожиданно даже для меня самой сдавшись: — Черт! Да, я ревную. Это ты хотела услышать? Послышался шорох в прихожей, заставивший меня подняться из-за стола. — Ой, Бет, я думала, что ты уже спишь… — прокашлявшись, проговорила Ла Ру, снимая обувь и отставляя ее в сторону. — Что случилось? — громче произнесла я, хватая проходящую мимо меня дочь Ареса и мысленно умоляя ее поднять на меня свой затравленный, стыдливо (да и стыдливо ли?) опущенный взгляд. — Аннабет, отстань, — рявкнула она, вздрогнув, попытавшись вырваться из моей хватки. Но все это обернулось для нее в едва слышимый стон: — Прошу… — Ты ведь знаешь, что я не отпущу. Ла Ру, что случилось? Я ахнула и не вольно раскрыла рот, увидев ее красные глаза и огромную гематому в области шеи, которую она до этого момента всячески старалась прикрыть волосами. Крис вовремя зашел. Слишком вовремя… — Мать твою, Кларисса, откуда? Кто..? Кто посмел?! — взревел Родригес, выхватывая Клариссу из моих рук. — Что у вас тут происходит… — вошел в кухню человек, которого вот именно сейчас я хотела видеть меньше всего перед своими глазами. — Принеси амброзию и нектар, — на удивление спокойно обратилась к нему я, уводя Клариссу в ванную и прося Криса о помощи. Парень с тяжелым вздохом помог мне стянуть с нее свитер с американским флагом. Но как только он увидел на ее теле многочисленные синяки в форме ярко выраженных отпечатков рук, все его самообладание полетело к чертям, хотя практически никаких внешних особенностей этого состояния в нем не наблюдалось. Но ему было не наплевать. Это понимали все. И Кларисса. И Перси. И я. Все те, кто стоял неподалеку от ванной, то есть только мы с Перси, молча наблюдали за тем, как Крис аккуратно натирал ее тело нектаром, внимательно уделяя каждому кусочку ее тела внимание. Ему было не наплевать. И как бы он не пытался убедить себя в этом, это было не так. Точно так же, как и нам с Перси было не наплевать на судьбы друг друга. Джексон стоял позади меня, медленно поглаживая по плечу. А я уже попусту не сопротивлялась. На сегодня ссор и истерик лично для меня было достаточно. — Аннабет, она в твоем распоряжении. - Крис вылетел из ванной комнаты, а секундой позже в квартире раздался хлопок входной двери. Благо, что Салли осталась ночевать у Пола и всего этого не видела. Натянув на девушку чистый свитер и приобняв ее за талию, тем самым позволяя опереться на меня, я провела Клариссу на кухню и усадила на стул, снова поставив чайник. Кларисса была где-то глубоко в своих мыслях, и мне приходилось с болью в сердце следить за ней. Ее предали снова. Вновь повторилось то, что она так отчаянно хотела забыть. И совершенно не трудно было догадаться, что именно с ней сделал Стив. Глубоко вздохнув и налив чай, я поставила кружки на столик около диванчика и достала плед. Оборудовав территорию дивана и похлопав по месту рядом с собой, я развернула плед, крепко прижала к себе девушку и подала ей кружку с чаем. Не знаю, что из всего перечисленного спровоцировало последовавшую за этим истерику, но как только она отдала мне кружку, ее просто прорвало. Кларисса рыдала взахлеб. Я прижимала ее к себе настолько крепко, насколько дрожащие от ярости и боли руки. Именно поэтому и вздрогнула, когда хлопнула входная дверь и вслед за этим взъерошенный Крис быстро прошел мимо нас в окровавленной футболке в комнату Джексона. Бросив на Клариссу тяжелый уставший взор, он все же скрылся за дверью. Нежно поглаживая девушку по спине, я медленно раскачивалась вместе с ней. Но Ла Ру как физически, так и морально не могла успокоиться. И я понимала, почему. Она устала от этой боли. Устала быть той, кто она есть. А тем временем раздраженный Крис вышел из комнаты и, подняв Клариссу на руки, присел с ней на мое место. Из-за этого мне пришлось стремительно убраться прочь, понимая намеренья парня. Не став им мешать, я молча вышла из кухни и, пройдя мимо обеспокоенного Перси, вернулась на свой диванчик, на котором лежала каких-то минут двадцать (а, может, и больше) назад. Мое умиротворение длилось недолго, ровно до того мгновения, пока я не почувствовала, как матрас прогнулся под весом любимого тела. Наполнив свои легкие ароматом морского бриза, я развернулась и сразу же оказалась в теплых объятиях. Крис был прав. Я сама в себе не могла разобраться. Но я и не стала сопротивляться Перси. Я позволила себе просто лежать на его груди и нежно поглаживать его кожу через ткань футболки, встречая утренний рассвет вместе с ним и, возможно, вместе с ним же и осознавая, что по приезду в Лагерь перемирие будет нарушено. И пусть вся эта напускная умиротворенность и являлась в этот миг лишь иллюзией, я пожелала в ней остаться навсегда. Уж лучше так, чем бесконечное сталкивание с реальностью, готовой прямо здесь и сейчас размазать тебя по стенке и знающей, что моральных сил для новой схватке в твоей душе уже не осталось. Мы не боимся высоты — мы боимся упасть. Потому что цена свободы всегда слишком высока. Потому что мы боимся упасть и разбиться, напоследок пожалев о вложенных в эту цель усилиях. То, насколько долго и болезненно лететь вниз, видя всех тех людей, через которых мы перешагнули. Беспомощно приближаться к окаменевшей земле, созданной нами еще в начале пути. Утром я еле открыла глаза и, понимая, как ужасно себя чувствую, сразу на автомате побежала в туалет, в котором и провела большую часть утра. Было такое ощущение, что меня выворачивали на изнанку, собирая все внутренности в кучу и выталкивая их разом наружу. Глубоко вздохнув и приведя себя в порядок, я вышла из кухни и тут же столкнулась с еще сонным Перси. Пройдя на кухню, я улыбнулась от вида того, как сладко во сне Кларисса жалась к Крису, который в ответ так же крепко прижимал ее к себе. Заварив себе и всем остальным кофе и оставив напитки на столе, я прошла в комнату Перси, где из шкафа достала черные джинсы и синюю рубашку, и, переодевшись, вернулась обратно на кухню попутно улыбаясь Салли. Кинув взгляд на диван, я поняла, что Лу Ру уже проснулась, так как Крис спал теперь один. — Ой, привет, Аннабет, ты уже готова? Какая умничка! Сейчас я закончу и пойдем. Кларисса встала? Или соня еще спит? — Да, уже проснулась. Хорошо. Тогда, давайте, я закончу за вас, а Вы пойдете пока соберетесь? — Ох, хорошо. Ну, тогда смотри. У нас тут блинчики. Часть я уже сделала. Вот тесто. Этот блин я только залила… Все, иду-иду. Надев фартук, я принялась готовить для всех нас завтрак. Через пятнадцать минут все покорно сидели за столом, утилизируя всю приготовленную пищу, а я не могла сдержать улыбки при виде Салли. Видимо, она действительно счастлива с этим Полом. И я искренне была рада, что миссис Джексон наконец-то в полной мере познала его. Ведь она заслуживала счастья, как никто другой…Мы не боимся темноты — мы боимся того, что может быть в ней. Мы не боимся высоты — мы боимся упасть. Мы не боимся людей вокруг нас — мы боимся быть отвергнутыми. Мы не боимся любви — мы боимся того, что нас не полюбят в ответ. Мы не боимся попробовать все еще раз — мы просто боимся, что нам опять будет больно по той же причине.