Связующий браслет

— Что за песня? — Дукат поднял глаза от падда, взглянул на неё с интересом. Напрем улыбнулась ему чуточку растерянно, и он ответил улыбкой: — Та, что ты сейчас мурлычешь. Похожа на «Голоса весны», но не она. — А, это ещё не песня, — Напрем открыла флакон, принялась аккуратно смазывать бальзамом покрасневшую, потрескавшуюся кожу на тыльной стороне ладоней. — Это мне в палате напели. Одному из моих пациентов, рабочему из восьмого блока, замечательные мелодии в голову приходят. Представляешь, он даже базовую школу не закончил, в десять лет пошёл работать на репликационную фабрику. Он не знает, как писать музыку — но он её пишет. — Неординарный случай, — Дукат с уважением наклонил голову. — И что же, все мелодии в этом духе, подражания народным мотивам Раканты? Напрем невольно улыбнулась. — А ведь правда, он из Раканты — как ты это услышал? В уголках серых губ глянули озорные ямочки, Дукат негромко хмыкнул. Отставив флакон, Напрем ещё раз потёрла ладони друг об друга, придвинулась к Дукату ближе. — В основном да, напоминает народные песни. Он ведь ничего другого, по сути, и не слышал — только если когда случайно… — Жаль, — Дукат пожал плечами, взгляд скользнул задумчиво. — Впрочем, можно послать кого-то, кто разбирается, оценить его дарование. Хотя бы Ланг. Пусть хоть что-то полезное сделает для Кардассии вместо того, чтобы жалить командование Терок Нор исподтишка в своих статьях. Если твой баджорец… как его имя? — Сирин Кел. — Если Сирин Кел и впрямь талантлив, мы освободим его от работы в блоке и отправим в Джаланду учиться. Кардассии нужны творцы, прославляющие её. Дукат с удовлетворённой улыбкой откинулся на спинку софы, вытягивая длинные ноги. Напрем промолчала, и Дукат покосился на неё с недоумением: — Что-то не так? Тебе не нравится идея? — Идея хороша. Если ты так и поступишь, если Сирин не умрёт от истощения на обработке руды, а поедет в Джаланду и сможет учиться музыке — это счастье, — она сложила пальцы в замок на колене, повернулась к Дукату. — Но ты не вытащишь всех. Эти девять лет, что я здесь работаю… знаешь, что меня больше всего пугает? — она наклонилась к нему. — Не то, как их бьют, как они голодают, как они тают от непереносимого труда. Они же все разные, они мыслят, они желают — каждый чего-то своего. А вы превращаете их даже не в животных — в вещи. В крепёжные болты на ленте перегонки. И они вам верят, — она сжала пальцы крепче. — Дукат, они вам верят! Сирин — один я не знаю на сколько десятков, может, сотен. Не потому, что у него талант писать музыку, а потому, что он не забыл — он баджорец, он личность, он разумное существо! Она замолчала. Дукат смотрел на неё внимательно, не избегая её глаз, но в его взгляде трудно было что-то прочесть. Напрем глубоко вдохнула. Пальцы машинально разгладили складку на брючине, вновь легли на колено. — Ты недавно над Одо подшучивал, — тихо сказала она. — Как он раньше споры рабочих разбирал — об одеяле, о миске супа. Смешно, это правда. Две взрослых женщины из-за лоскута ссорятся — кто из них его нашёл на Променаде. В волосы готовы друг в другу вцепиться. Дикарство. Но кто помог им такими стать? Дукат беззвучно выдохнул, грудь тяжело опустилась под пластиной брони. — Да. Ты права. То, что сейчас творится с Баджором — это наша ответственность. Моя в том числе. Она слабо улыбнулась. Дукат выпрямился, придвигаясь ближе к краю, раскрытые пальцы уперлись в подлокотник. — В баджорцах много такого, что меня восхищает, чего мы, кардассианцы, должны бы стремиться прибавить к себе, а не уничтожить. Ваша чуткость. Ваша открытость. Ваше упрямство — чаще всего совершенно вздорное, но я всё равно не могу им не любоваться! — он негромко усмехнулся. — Ваш внутренний огонь. Он качнул головой, серые губы иронически скривились. — Центральное Командование, присылая мне годовые планы, ничего из этого в расчёт не берёт. Его интересуют темпы добычи руды и качество её обработки. Напрем невесело хмыкнула. — Что ты хочешь с этим делать? — Что? — он приподнял надбровные гребни. — Я не знаю. Готов выслушать твои предложения. — А я не знаю, что предложить, — Напрем коснулась виска костяшками пальцев. — Ты говоришь, что Оккупация будет выгодна Баджору, надо только научиться управлять им как следует. Но ты префект уже семнадцатый год, и ничего не меняется. У него вырвался гортанно-резкий, неопределённый звук. — По-твоему, я ничего не делаю? Чтобы перестроить систему добычи и обработки руды, реформировать трудовые лагеря, обеспечить баджорцам достойные условия для жизни, нужно время. Напрем качнула головой. — Тебе жизни не хватит. Дукат смотрел на неё хмуро, сосредоточенно. Она протянула руку, накрыла его твёрдую прохладную ладонь своей. — Дело ведь не в тебе… не в том, что ты делаешь на своей должности. — А в чём, в Оккупации? — Дукат пожал плечами. — Напрем, мы ведь уже говорили об этом. И не раз. Ты не веришь в меня, не веришь в то, что я делаю. Не веришь, что я могу привести Баджор к процветанию. Прекрасно — дело твоё. А я поступаю так, как считаю нужным и наиболее эффективным. Напрем сглотнула. Ладонь под её рукой лежала безжизненно. За стеной попискивал датчик — видимо, перезагружалась какая-то из систем охраны. Дукат вновь вздохнул — Напрем скорее почувствовала, чем услышала. Она устало наклонила голову. — Я не верю в те вещи, которые ты считаешь нужными. Это правда. И в то, что тебе или кому-то другому удастся их добиться. Но я верю — в тебя. Он помолчал, серые глаза в розовых трещинках сосудов смотрели пристально. Улыбнулся уголком рта, и его прохладные пальцы шевельнулись, сжали её ладонь. Напрем стиснула их в ответ.