“Подвязки графини”, несмотря на фривольное название, были вполне себе приличным местечком. Кормили в этом трактире пристойно, выпивку, насколько Лларену было известно, не разбавляли, залы держали чистыми, а служанок – любезными и улыбчивыми.
Впрочем, для Лларена главная прелесть “Подвязок” таилась в том, что они оставались
не ангажированы. Слишком много таких вот трактиров было, гласно или негласно, присвоено — Великими домами, отдельными политическими партиями, кланами, бандами, клубами по интересам… Порою это оказывалось необычайно полезно: местечки для своих, где можно было по-настоящему расслабиться, Ллареном и его друзьями ценились на вес золота.
Но иногда нужна была нейтральная территория: для встреч или переговоров с теми, кого своим назвать не получалось, а впускать к себе – не хотелось. “Подвязки” были для этих нужд не самым плохим вариантом, поэтому Лларен и договорился встретиться с Берано именно здесь. А поскольку бывший помощник серджо грандмастера Венима был неусидчивым и пугливым, как раненный в жопу олень — хреновистый из него редоранец, это уж точно! — Лларен и караулил его чуть ли не у дверей: торчал в общем зале, боясь, что паскуда сольётся и сбежит при первой же мало-мальской возможности.
Он-то как раз Лларену не особо нравился… не Берано, хотя и тот был дерьмо мужик, если уж начистоту, а общий зал: блядские столы были расставлены слишком близко друг от друга. Все гости были как на ладони — и слишком хорошо слышали чужие беседы.
Лларен не собирался задерживаться внизу дольше необходимого. Как и в дешёвых притонах, в “Подвязках” имелись комнаты с почасовой оплатой. В отличие от дешёвых притонов, шлюх туда редко когда водили, — по крайней мере, тех, кого хотелось бы обозвать именно “шлюхами”, а не “прекрасными леди”, — зато таких вот встреч, как намечалось у них с Берано, наверху происходило в избытке.
Ну а пока Лларен Тирано сидел в общем зале, цедил неплохое сладенькое винцо и поджидал —
уже без четырёх с половиной минут полный час — сраного редоранского опозданца. И то, что стол по левую руку от Лларена занимали очень болтливые, громкие и до боли в зубах тупые альтмеры, не особенно красило его настроение.
Парочка жёлтожопых засранцев говорила на альтмерском — и говорила всякую хренотень, ни капли, как видно, не опасаясь лишних ушей. Кто о таком вообще рассказывает?! Седура Тирано любил трепать языком и перед друзьями мало чего стеснялся, но кретины за соседним столом ставили его в тупик. Лларен недоумевал: ну, ладно, они, допустим, считали, что все окрестные данмеры – слишком тупенькие, и не верили, что те могли знать язык своих жёлтушных собратьев. Но ведь мерские языки достаточно схожи между собой, чтобы, даже специально альтмерский не учив, средний данмер мог худо-бедно, но что-то там уловить о том, как жёлтожопого номер два смачненько отодрал его любовник Лилиарэль!
А Лларен альтмерский учил: не говорил толком (а когда всё-таки говорил, то щеголял чудовищным акцентом), но вполне сносно понимал на слух и более чем сносно читал. Ради последнего за изучение этого языка он когда-то и взялся. Выбора у Лларена попросту не было: слишком много охрененно-прекрасных книжек по математике понаписали (и попереводили когда-то давно с двемерского) любезные саммерсетские кузены…
Лларен учил альтмерский и слишком хорошо понимал, о чём говорят соседи. Он так и порывался ехидненько втиснуться в их разговор и пройтись по их нежненьким жёлтеньким спинкам калёным железом… но знал, что с его-то удачей Берано переступит порог “Подвязок” аккурат в разгар жизнерадостно-невзнузданной грызни. И кто его знает, как этот олень себя поведёт? Лучше уж было перетерпеть, чтобы он к скамповой бабушке не ускакал, едва переступив порог.
– Ну, а тип, что сидит справа от нас... – неожиданно протянул жёлтожопый номер один. – Кто вообще таких в приличные заведения пускает? Это ж какой-то бандит, удачно ограбивший ювелирную лавку! Того и гляди, кинется на нас с вилкой наперевес.
Жёлтожопый номер два жеманно хихикнул и медленным, выверенно-изящным жестом пожал плечами.
– Данмеры, – произнёс он глухо и скорбно, и его приятель согласно вздохнул, отзываясь на эту короткую, но по-настоящему горестную жалобу. – Дикари, что уж с них взять. А этот… экземпляр просто чуть более дик, чем прочие. Скажи спасибо, любезный друг, что он не сморкается за столом в рукав.
– Да, не сыскать в этом краю никакой утончённости, – вздохнул Номер один. – Ах, Алинор, в мыслях своих я возвращаюсь к тебе ежечасно, ежеминутно! О, доля скитальца, горькая и одинокая доля оторванного от дома!
– Не печалься, друг, – Второй ободряюще похлопал Первого по плечу. – Пока ауридонские вишни цветут в нашем сердце, мы не сдадимся на милость окрестной дикости!
– Воистину так! Это напомнило мне об одном моём старом стихотворении. Хочешь, я тебе его прочту?
– Конечно, почту за честь, мой дорогой друг!
И Жёлтожопый номер один, набрав в свою цыплячью грудь побольше воздуха, принялся декламировать:
Край, осенённый солнечным теплом,
Горит огнём в сердце моём.
Пусть даже Родина печально далека,
Моя душа действительно легка.
Пока об Алиноре не забуду,
В спокойствии и радости пребуду.
Не найти красоты столь же яркой,
И не нужно иных подарков...
Тут Лларен всё же не выдержал: заржал в голос, лишь бы не заплакать. Отсмеявшись —
спустя двадцать девять секунд, которые жёлтожопые провели в обескураженном молчании, — он оттер проступившие в глазах слёзы и выплюнул:
– И ты называешь эту свою ебанину стихами? Да ты даже размер выдержать не можешь! То пятистопный ямб, то вообще какая-то бесформенная херня, то шестистопный. А под конец и вовсе убогий анапест вылез, как прыщ на заднице. Ты что, обдолбался скуумы, приятель? Или просто настолько
дикий, что нихрена не замечаешь?
По правде сказать, седура Тирано и сам паршиво разбирался в поэзии, но близкая дружба с двумя высоколобыми умниками давала о себе знать. Лларен не мог не нахвататься от них всякого-разного-звучного, а то, что касалось ритмики и разных там размеров — по сути, подсчёта ударных и безударных слогов, — он и вовсе усвоил влёгкую, пусть иногда и забывал, к каким ударениям относятся какие названия.
В трехдольниках Ратис и Кер научили Лларена чудесной хреновине: размеры он заучил как “дАктиль”, “амфИбрахий” и “анапЕст” и с той поры никогда не путал их между собой...
Соседушки-альтмеры явно подобной отповеди не ожидали. Они смотрели на Лларена так, будто у него выросла вторая голова… а ещё пара крыльев, длинный чешуйчатый хвост и босмерские рожки. Другие гости выглядели куда доброжелательней: кто-то Лларена знал, кто-то – устал от желтопузой болтовни, а кто-то просто радовался неловкости н’вахов.
Молчание затянулось на долгих
семьдесят восемь секунд, и тут порог трактира наконец-то переступил Берано. Лларен на время забыл о желтушных: нужно было ловить своего олешка. Выцепив редоранца у самых дверей, Лларен повёл его в сторону лестницы, но, проходя мимо столика дорогих жёлтых друзей, не смог удержаться.
– Знаешь, а я тут сложил для тебя стишок, жёлтозадый, – бросил он через плечо Номеру один. – Смотри и учись:
Пиздостраданиями увлекаясь,
Под хер судьбы ты жопу подставляешь.
Но может быть, вот в этом всё и дело,
А жёлтой жопе не хватает хера?
И, увенчав своё выступление щедрой, широкой ухмылкой, Лларен развернулся и потащил Берано за собой наверх, не дожидаясь реакции публики.
Своим выступлением сэра Тирано был и без того доволен.
Наверное, ему должно было быть стыдно за эту выходку, — как и за то, какое удовольствие он от неё получил, — но стыдно Лларену не было. В конце концов, за свою героическую защиту поэзии он имеет полное право просить у Кера медаль — есть чем гордиться!..
Но если с медалью всё-таки не срастётся, переживать он не будет. Кинуть тухлыми яйцами в заносчивую скотину – уже само по себе награда.
