Ветер воды

(…Город обглоданный пылью вершит бессмыслицы тянутся улицы тинятся чьи-то мысли по переулкам сплетаясь ржавчиной выцветших листьев…) — рука соскальзывает с блокнота, ручка ныряет в траву прямо под витую латунную ножку его скамьи. Он ненавидит расставлять знаки препинания. И дело даже не в грамотности. Не в натасканности на правила пунктуации. Точка — не его место в мире, это точно… Он… не отчаивается — только коротко, чуть слышно вздыхает, даже не пытаясь поднять беглянку с земли и продолжить обрывок, сконденсировавшийся на его усталый ум после тяжёлого мутного дня. *** (Душно. Здесь не проветривают, кажется, уже две тысячи лет, с самого дня открытия. С момента рождения города. Окна офиса давят. Давят на плечи. На виски. Вжимают пальцы в клавиатуру, а стопы — в лакированный линолеум. Смотрит только перед собой — в монитор. Не видеть…)…проходящую мимо короткоюбку-высокошпильку с кофейником и чашкой в руках. (Не видеть…)…старика, раскладывающего электронный пасьянс прямо у него под боком в своём уютном квадратике экрана… (Не видеть того, как…)…шпилька спотыкается в каких-то сантиметрах от его рабочего места и выплёскивает кофе на стол старого игрока… (Привычным движением тянется к полке с наушниками, продолжая печатать одной левой, яростно врастая не только взглядом, но и, казалось бы, всеми мышцами лица сразу в бесстрастно-безжизненное лицо компьютера. Только бы не видеть… не слышать…) Две крыски, забившись в укромный уголок, скалят белоснежные зубки, готовые растрещаться на сотню пустот… девушка, разлившая кофе, нарочито медленно наклоняется за половой тряпкой, мурлыкая мелодию извинения себе под нос, чем заставляет старика самому твердить, как зазубренную для воскресной школы молитву, ответное извинение; не хуже склероза мгновенно позабыть всякую игру, кроме этой — игру в симпатию, заигрывание, любовь… (Щелчок — и упоительный мир музыки обволакивает его, унося разнесённое на щепки сознание в параллельную реальность иных страстей, грёз и сокровенных желаний…) *** Параллельные вселенные пересекаются. Это он уяснил ещё в юности, изучая постулаты Лобачевского и наблюдая рельсы, сходящиеся у ниточки горизонта… (…Электричка нарочно опаздывает. Закопчённое табло отсвечивает его поезд на сотни метров в будущее буквально каждые пять минут. Металлический женский голос заунывно дублирует послания с монитора…) Он привык. Электрички всё время опаздывают. С самого раннего утра до самого позднего вечера. Всё начинается с одной единственной — первой, а после система сдвигается всё дальше и дальше, вытопорщиваясь за скобки расписаний… Одно только радует. Вечерний бриз. Мягко касается щёк, прощупывает пульс на шее сухими пальцами, проверяет температуру едва ощутимым прикосновением ко лбу, зарывается в волосы, слегка треплет бакенбарды… Он наблюдает, как тот, позабыв его, разыгравшись, сдувает смятые газеты и жестянки под стук колёс, заставляя бумагу, сминаясь ещё больше прежнего, рваться, почти обугливаясь от вечерней фабричной гари, а жесть — плющиться и надрываться скрежещущим по ушам треском… Бриз ручной — его не стоит бояться. Он не сдует тебя под поезд, не впечатает наотмашь ни пощёчину, ни дверь об стену перед самым твоим носом… И вот… Порог электрички, порог вагона, порог купе… Он один среди людей, он не с ними… Он приоткрывает форточку, осторожно косясь на соседей по купе и, видя, что те вроде как не против, просовывает руку в окно, ловя налетающий с каждым стуком приходящих в движение колёс и выдохом пара трубой поезда порыв…