О тихую печаль предсмертного смиренья мой голос раздробился. Сон навсегда исчез, навек развеян! (Ф.Г. Лорка, «Иная песня»)
Он выходит на сцену Детройтского Фокс-театра, когда Ханна делает очередную попытку продолжить запись номер тринадцать, но откладывает диктофон, понимая, что надо поторопиться. Концерт “Sondgarden” открывает песня “Ugly Truth”, звучащая в этот раз так пронзительно и остро, что уже постфактум можно было бы решить, что это что-то да значит, но нет, он своей неприглядной правды ещё не знает. Никакого решения нет, есть лишь необъяснимая тревога, какая-то отупляющая усталость и пустота. Ему кажется, будто он не здесь, и тело это вовсе не его. Пальцы механически перебирают гитарные струны, гортань извлекает звуки, а он лишь наблюдает за этим из маленькой душной комнаты, выхода из которой нет. Кое-кто из зрителей отмечает его растерянный и почти испуганный взгляд, но большинство из них пребывает в той музыкальной эйфории, которая мешает воспринимать действительность объективно и трезво. С другой стороны, никакой объективности здесь быть и не может. В какой-то момент он сам ощущает, что выступление проходит на такой высокой ноте, что повторить его будет непросто. В какие-то минуты усталость сменяется подъёмом, опустошённость – переполняющими эмоциями, но одно остаётся неизменным: тревога, и чувство, что всё это происходит с кем-то другим. Он не знает, что, пока звучит песня “The Day I Tried to Live”, девушка по имени Ханна спешит в ближайшую ветеринарную клинику со сбитым щенком на заднем сидении своего авто. Припев этой песни показался бы ей созвучным собственным мыслям, если бы она могла его слышать. Но для него он не возвещает начало борьбы, не становится знаковым. Никакого решения всё ещё нет, равно как нет и внутреннего спора в духе Гамлетовского «быть или не быть». Есть только тревожная пустота, разрастающаяся в душе и усталость, разливающаяся в сознании. В заключение концерта он поёт о смерти. Чужой припев, вплетённый в его собственную песню*, звучит настолько органично, правдиво и жутко, что у некоторых зрителей буквально мурашки бегут по коже. Этот момент становится настоящей кульминацией, и именно после него кто-то напишет в своём твиттере, фейсбуке или блоге, что это был лучший в его жизни концерт. Именно этот момент становится своего рода кульминацией и для него самого. Ещё не сознавая этого, он словно постепенно примиряется с мыслью, которая пока ещё не стала его собственной, и от этого ему по-настоящему страшно. Это ещё только предчувствие, но предчувствие это настолько сильно, что ему кажется, будто он потерял контроль, и течение уносит его куда-то в водоворот. Свой страх он выплёскивает в музыку, в крик гитары, в свой сильный, на мгновения чуть надтреснутый голос, в движения и жесты, которые поражают зрителей своей живой экспрессией. И почти никто из них не видит и не ощущает его страха. Кроме тех немногих, кто хотя бы на долю секунды всё же ловит его потрясённый и потерянный взгляд.***
Уже в отеле Крис принимает таблетки, которые должны бы помочь ему справиться с приступами тревоги, но становится только хуже. В голове стоит звенящая тишина, словно кто-то выключил все звуки в маленькой и душной тёмной комнате, выхода из которой нет. Или, всё-таки, есть? В душе продолжает разрастаться неопределённая и безликая пустота. У него колотится сердце, дрожат руки, и мысли всё ходят по кругу, но никак не могут оформиться до конца, выматывая и сбивая с толку. В этот момент он не хочет оставаться один, и просит своего телохранителя помочь разобраться с неполадками в его компьютере. Тот даёт ему ещё две таблетки, не зная, что Крис уже принял несколько. Через некоторое время ко всему добавляется ещё и озноб. Во время телефонного разговора с женой он никак не может собраться, и на вопросы, всё ли в порядке, отвечает лишь, что очень устал. Вот только усталость это не физическая, она намного, намного глубже. Она разъедает его изнутри настолько, что он готов сделать буквально всё, чтобы только она прекратилась. Но сделать – что? Принять ещё одну таблетку? Или проснуться от этого кошмара, выйти из душной комнаты куда-то за её пределы, наружу… Крису продолжает казаться, словно он наблюдает свои действия со стороны, но теперь он отчасти теряет контроль и над мыслями. Словно в его собственную песню вплетается чужой припев, постепенно вытесняя всё остальное. Он сидит на кровати, запустив пальцы в волосы и сжимая виски. В голове – парящая лёгкость, а пол стремительно уплывает из-под ног, но он чётко понимает, что нужно делать. Он просто хочет, чтобы это закончилось. В его сумке… - Не уходи, - раздаётся бесплотный голос где-то совсем близко, словно над самым ухом. Голос кажется вполне отчётливым, но в ту же секунду растворяется без следа – и ухватиться не за что. Стук в дверь своего номера он воспринимает не более реальным. Голос телохранителя доносится из коридора, словно сквозь плотный слой воды, слов не разобрать. Он хочет отозваться, но во рту страшная сухость, а язык почти онемел. Наверное, он принял слишком много лекарств. Но стук повторяется после длинной, звенящей паузы, когда он уже разбирает сумку, в оцепенении следя за своими действиями всё ещё будто со стороны. На этот раз стучат настойчивее, и за дверью звучит уже несколько голосов. Ему кажется, будто они зовут его, но не могут пробиться сквозь преграду, которую выставил он сам, и сам же не может разрушить. * - В заключение концерта “Soundgarden” в Детройте была исполнена песня “Slaves & Bulldozers” с припевом композиции “In My Time of Dying”