Quiet As An Ocean

Она устала. Ее сердце словно раскрошили и собрали заново, неровно склеив маленькие осколки друг с другом, не разбираясь, какой с каким был рядом изначально; душу – вытрясли, выдернули, как следует поизмывавшись, и небрежно вдохнули обратно в хрупкое тело; а разум… попросту стал проигрывателем, воспроизводящим череду смешанных обрывочных воспоминаний, чувств, образов, слов. Она не помнит, когда последний раз нормально спала; не знает, когда ела, виделась с кем-то из школьных знакомых; не отдает себе отчета о том, как на все это реагирует ее мать, да и заметил ли кто-то вообще. Происходящее – словно блеклые краски, проступающие на воде, расплывающиеся, окончательно теряющие цвет и растворяющиеся, навеки уходя в небытие. Алекс нервно потирает глаза, шаг за шагом ступая по темному песку. Она помнит только один яркий момент – тот, что стал своеобразной гранью между этой реальностью и «той», которая должна была остаться по ту сторону, отпустить девушку, но вместо этого почему-то, кажется, навеки стала неотъемлемой ее частью, кошмаром, который не желает отпускать. Это был глоток воздуха – холодный, резким вдохом проникающий в горло и легкие, царапающий их, заставляющий широко распахнуть глаза, осесть на кровати и обхватить ладонями гудящую голову. Пульсацией в висках отдавалась лишь одна мысль – это каким-то немыслимым образом закончилось. Почему, а правда ли, как – она боялась даже задуматься, на едва гнущихся и отчаянно дрожащих ногах двигаясь к выходу из комнаты. Привычный за все эти годы скрип двери, которую она потянула на себя, заставил сердце уйти в пятки – девушка резко ударила рукой по выключателю, и в комнате загорелся свет. Она вздрогнула, боковым зрением заметив движение, и резко выдохнула, повернув голову – на нее таким же уставшим и загнанным взглядом смотрел Джонас, замерший у лестницы в собственную комнату. Она зажмурила глаза: помнит ли он? И если да, то сколько? Его тихий вдох не дает ей продолжить цепочку этих вопросов. Он медленно делает шаг ей навстречу, и Алекс открывает рот, чтобы спросить… и тут же передумывает, понимая, что не готова услышать ответы. Не сейчас. Тем более, один она уже получила – единственного взгляда на измученного парня хватает, чтобы понять: он помнит ее кошмар. Все так же молча они возвращаются в ее комнату и идут к окну. Джонас открывает его, усаживается на подоконник, жестом приглашая Алекс присоединиться к нему, и закуривает. Когда парень протягивает ей сигарету, она лишь отрицательно покачивает головой. Ей достаточно его присутствия и дыма, который тонкой струйкой исходит от медленно тлеющей сигареты. Она глубоко втягивает носом воздух, словно это сможет хоть как-то заполнить зияющую пропасть в теле, ту, что почему-то нестерпимо ноет, заставляя метаться в неведении о том, как избавиться от этого ощущения. Какое-то время они сидят рядом, глядя в небо и думая (или, точнее, стараясь не думать) о своем, пока их наконец не начинает клонить в сон, после чего Джонас на короткое мгновение понимающе сжимает ее плечо и уходит. Следующим утром они обмениваются быстрыми кивками, после чего все входит в бытовую и, насколько это возможно, привычную… колею. Она старается улыбаться в присутствии родителей. Он – не курить, как сумасшедший, и меньше хмуриться. Несколько дней им удается носить маски, а после попросту перестает волновать, заметит ли кто-нибудь. Рен и Нона пребывают в таком же недоумении. Они все обмениваются взглядами при встрече, но так же молча сходятся на том, что не хотят это обсуждать. Совместные обеды и учеба ограничиваются короткими разговорами, а в воздухе так и витает не оговоренное «позже». «Позже», которого не хочет никто из них. Она смотрит на бушующие волны океана, в который раз думая об этом: о призраках, об острове, о разбитой дружбе и о том, способны ли все они собрать ее и себя по частям. Иногда в такие ночи, когда она стоит на берегу и ветер дует особенно сильно, в голове у девушки проскальзывает мысль о том, что, может, было бы лучше, если бы им не выпало шанса очнуться от этого кошмара. О том, что, может, очередным штормом ее унесет обратно, на остров Эдвардс, вновь безжалостно выплюнув на берег, у которого когда-то оборвались жизни почти сотни человек. Потому что, возможно, это будет куда милосерднее, чем неожиданное столкновение с реальностью, оказавшееся грузом не менее тяжелым, чем блуждание по временным петлям с каждую секунду угасающей надеждой на спасение. Этому состоянию не видно конца и края: ей нестерпимо хочется спать, но урвать удается лишь пару часов – остальное время девушка либо бесцельно тратит, глядя в потолок, либо заново прокручивая в голове последние запомнившиеся ей события и не дающие покоя вопросы. Холодный колючий ветер – ее спасение. По крайней мере, он ненадолго выводит Алекс из транса, позволяя зябко ежиться и не думать о том, как прекрасно было бы опустить голову на подушку и забыться спокойным сном, хоть она и осознает почти сразу, что этому не бывать. А еще она способна чувствовать: в такие моменты не хочется утопать в жалости к себе, а потому ощутимым уколом стыда в сердце отдается мысль о том, как с этим справляются остальные. «У Рена есть Нона», – пытается отмахнуться она, и в груди становится чуточку легче. «А кто есть у Джонаса? Клариссы?» – Алекс нервно сглатывает, сдерживая подступающие к глазам слезы. Ее мысли разделяются на два бушующих торнадо: в одном – сожаление о том, что она абсолютно наплевательски отнеслась к человеку, который всю эту бесконечно повторяющуюся ночь был ей главной опорой; в другом – тоска и боль за девушку, для которой смерть ее брата стала не меньшим ударом, чем для самой Алекс, и которая из раза в раз, сломленная, становилась главной игрушкой призраков. Мысль о Майкле не отдается в груди острой болью – лишь каким-то отголоском, застоявшейся тоской. На острове, среди множества временных петель, раз за разом заставляющих ее сталкиваться с ужасными последствиями собственных действий, у Алекс было время на то, чтобы смириться с этой потерей и принять ее. На фоне того, как мучительно было видеть брата и осознавать собственную ничтожность – вот он, только руку протяни – и бессилие, эти мысли кажутся не такой высокой платой и даже отчасти пугают собственной бессердечностью. Они никогда не были близки с Клариссой, разве что в тех обрывках воспоминаний, когда Алекс каким-то образом оказывалась «в прошлом», только произошедшее все равно наложило некий отпечаток. И уж конечно ей нечем оправдать себя в отношении нового сводного брата, у которого совсем нет знакомых, кроме их компании, который пережил столько же, сколько она, и который наверняка считает сомнительным удовольствием видеть ее, такую же, как у него, кислую рожу каждый божий день и сохранять маску внешнего спокойствия. Не считая, конечно, тех моментов, когда они молча сидят рядом, на чердаке, у нее в комнате или на крыше, и он курит, а она вдыхает сигаретный дым и покачивает головой, находя в этом ритуале какое-то странное успокоение. Руки сами собой сжимаются в кулаки – он продолжает поддерживать ее и, черт возьми, является ей куда лучшей опорой, чем она ему. Она потеряет его так же, как потеряла Майкла, только эта петля осядет на ее шее еще большей болью, потому что в этот раз ей прекрасно известно, к чему все идет, потому что она сама отмахивается от ответственности, предпочитая заниматься самобичеванием, потому что она боится самой себя и любой возможной привязанности, потому что… потому что в любой момент все может закончиться – и это будет неважно. Или… она надеется на это. Нет, понимает Алекс, от того, что она отрицает важность чего-то, сам факт не меняется. Даже если все начнется с начала, она будет знать, что пыталась. А если не начнется – то ей не о чем будет жалеть. Страх парализует, порождает бездействие, но самое главное – вовремя понять, что в этом самом бездействии нет никакого смысла, от него не станет лучше, и чем раньше ты это осознаешь, чем раньше возьмешь себя в руки и начнешь что-то делать, тем быстрее увидишь результат и освободишься от колючих пут. Ветер усиливается – очередной порыв заставляет Алекс пошатнуться, и она делает шаг вперед, с трудом удерживая равновесие. Волны отчаянно хлещут у ее ног, одаривая брызгами ботинки, и перед ее глазами предстает образ того, как она оступается, и темная вода, раскинувшаяся, словно щупальца, обхватывает девичье тело и медленно утаскивает в холодную пучину. Эта картинка сменяется другой – Алекс помнит, как отчаянно цеплялась за булинь, когда тонул Майкл, помнит то чувство отчаяния и бессилия, раздирающее изнутри, и с силой закусывает губу, резко выдыхая, словно отфыркивая попавшую в нос воду, и только сейчас осознавая, что утыкается лицом во что-то теплое. Мягкое. Девушка открывает глаза и понимает, что ее ладони крепко сжимают темную ткань толстовки. В нос ударяет знакомый запах табака. Немое удивление сменяется какой-то обреченностью, и она наконец позволяет себе разрыдаться, сильнее вжимаясь в парня и притягивая его к себе так, словно стоит ослабить хватку – и он исчезнет. Сам Джонас поглаживает ее по спине и обнимает в ответ, неуверенно повторяя: «Все хорошо». «Возможно, – думает она, – если бы это являлось не следствием сумасшествия, все было бы хорошо». Потому что даже мысль о том, что ее сводный брат следил (хотя слово «присматривал» звучало бы куда… нормальнее) за ней, не вызывает желания назвать его психом. Скорее расхохотаться и поблагодарить за то, что тени, преследовавшие ее, оказались не кошмаром, а надеждой на спасение, следовавшей по пятам, и что она, наконец, сама увидела это. Потому что, черт возьми, она сама должна была присматривать за ним, но в этом идиотском мире все происходит через тотальнейшую задницу, и не стоит надеяться на то, что все наладится или хотя бы прояснится в одночасье. Им, пожалуй, пришлось бы провести не один сеанс с психологом, если бы они решили к нему обратиться. Она чувствует, как окоченевшие пальцы касаются ее лба, а затем становится теплее – парень натягивает ей на голову свою дурацкую шапку, – и Алекс всхлипывает и хохочет, захлебываясь слезами, хохочет с надрывом, хрюкая и запрокидывая голову назад, потому что им, она уверена, уже ничто не поможет, но, по крайней мере, в этом сумасшествии они есть друг у друга. Она поднимает взгляд на Джонаса, и видит знакомый, полный смущения взгляд – как когда он попросил ее о разговоре тет-а-тет на пирсе. Сейчас на лице парня нет той загнанности. Кончики его губ подрагивают, словно он сдерживает улыбку, и девушка невольно задается вопросом, а чувствует ли в этой буре себя свободным и он. Безмолвный диалог: на ком лучше смотрится эта шапка, как по-идиотски они выглядят и вообще они наверняка будут завтра валяться с температурой, перемежающейся с единственной кристально серьезной мыслью – легко не будет, но лед треснул, и это первый шаг к тому, чтобы вернуться к нормальной жизни, а значит, оно (что же именно?) того стоило. Парень, продолжая растерянно поглаживать Алекс по спине, вызывает такси. Они приезжают домой далеко за полночь, а после пробираются в дом через пожарную лестницу. Парочка тихо спускается на кухню, заваривает горячий чай и устраивается в гостиной, включив телевизор на едва слышимой громкости и остановившись на каком-то попсовом фильме. Конечно, ни один из них и не пытается вникнуть в сюжет – каждый прокручивает в голове события этой ночи, и, возможно, даже в этом оба находят какое-то успокоение: на смену одной ночи пришла другая. Спустя полчаса опустевшие кружки стоят на столике перед телевизором, а подростки, закутавшись в плед, мирно спят плечом к плечу.