фолианты ее слез.

старое потертое, но до блеска отполированное зеркало в доме Вастры стало злым, когда он впервые увидел себя в его отражении. оно смотрело на него, нахмурив густые брови на переносице, и поджимало бледные губы в тонкую линию, тяжело и едва ли не разъярено дышало, всеми силами стараясь сдерживать свой гнев, и он не понимал, на что оно сердится. ведь он не делал ничего дурного. он никого не обижал. Доктор долго вглядывался в это серебряное зеркало, отмечал все его острые углы, неровности, шершавости, потертости. а потом кое-что понял: сначала злым стало зеркало, а потом – он. оставив Клару с Дженни и Вастрой, Доктор лишь пытался смириться с тем, что всегда проигрывает, когда ему есть чем дорожить. он гневно ругал старую вселенную за ее грубую и вызывающую, совершенно аляповатую несправедливость и холодную, безусловно сухую и черствую неблагодарность. ругал ее за то, что она исказила, извратила и изуродовала его молодое лицо. отпечаталась в этих глубоких морщинках в уголках старых, абсолютно серых или бирюзовых (он совершенно не мог понять каких именно), повзрослевших на девятьсот с лишним лет глаз. отпечаталась на нем бледной, болезненно тусклой и по-старчески натянутой кожей на шее. ругал вселенную, за то, что она так бессовестно отразилась в его волосах. абсолютно серебряных. он смотрел на это злое и исковерканное зеркало, и всеми силами старался привыкнуть к этому новому себе – ворчливому, недовольному, брюзгливому, скупому, немногословному, по-шотландски сдержанному. и задавался одним из самых тяжелых, но таким человеческим вопросом – как же Клара? раньше Доктору казалось, что он ей нравится. и ему нравилось ей нравится, быть для нее молодым, неуклюжим и таким неловко флиртующим пареньком из «будки для поцелуев». а теперь? разве захочет она быть рядом с осеребрившимся, совершенно изменившим свои полярности мужчиной, который ворчит, пыхтит и не любит людей? разве захочет она гладить его морщинистое лицо, смотреть в его вечно нахмуренные глаза с нежностью, которую дарила до этого другому ему? что она будет думать, когда в очередной раз посмотрит на него? не будет ли ей противно? и как теперь ему перезапрограммировать себя, чтобы больше не разбивать ей сердце? ведь вселенная уже сделала это однажды, сняв с него его маску, словно напоминая прийти в себя. и как ему быть без нее теперь, когда единственное чего он действительно желает – чтобы в ТАРДИС слышался запах ее духов? он заметил, как зеркало с каждым его риторическим вопросом становилось все злее и свирепее, и как страшные морщины на его лбу становились все глубже и совершеннее. и чувствовал, как эта тоска по несбыточному, грусть по невозможному, печаль по неизведанному наполняют его сердца. и они трескаются. потому что сложнее всего быть с Кларой Освальд и самовольно, своими же руками отпустить ее, разбивая хрупкое сердце этим горьким, отталкивающим и холодным «я не твой парень», чем признаться в том, что теперь уже старый Доктор не может существовать без невозможности в узкой юбке. и множество сомнений глумятся над ним в отражении зеркала, насмехаются над старым Доктором, и он не смеет им возразить, потому что против правды ничего не сделаешь. а затем Клара мягко говорит: «ты спросил меня, хороший ли ты человек? и ответ – я не знаю. но, я думаю, что ты стараешься им быть, и мне кажется, это самое главное». и больше ему не надо ни в чем сомневаться.