— Глупо играть ради денег. — А ради чего ты тогда играешь? — Ради музыки. Ради людей. Даже нет, не так. Ради того, что музыка делает с людьми. Дмитрий Глуховский. Метро 2034.
Мечты имеют свойство разбиваться.
Массивный шлейф соскользнул с последней ступеньки длинной лестницы за сценой и улёгся воздушным облачком чуть позади хозяйки роскошного атласного платья апельсинового цвета. За сценой, как и в зале, стояла чугунная мёртвая тишина, нарушаемая лишь приглушённым постукиванием бокалов друг о друга. Бармен всегда уходил последним, так как работы у него обычно на порядок больше, чем у остальных: приходящие в это заведение гости предпочитали проводить свои вечера не только в компании противоположного пола, но и дорогого алкоголя, чей остаточный запах всё ещё стоял меж длинными рядами резных столов. Огни в зале медленно, даже, можно сказать, помпезно гасли, оставляя за собой чёрную пустоту. Стулья были аккуратно задвинуты — миллиметр к миллиметру; скатерти уже давно были положены новые и обязательно накрахмаленные; бокалы из дорогого хрусталя, уже кристально-чистые, вымытые до ослепительного блеска трудолюбивыми руками бармена расставлены по своим законным местам. Так выглядело гордое опустение одного из самых престижных заведений Италии. День за днём он принимал у себя высокопоставленных гостей, одетых в меха и бриллианты, чьи звонкие голоса наполняли старинные стены, а ночью становился обычной комнатой — просто с дорогой мебелью и панорамными окнами. Тсуна сняла с себя туфли и облегчённо выдохнула. Затем вытащила из незамысловатой прически шпильки и позволила забранным волосам хаотично рассыпаться по плечам. За сценой пахло лаком и... лаком. Больше ничем. Этот запах стал уже родным и привычным. Без него она не смогла бы уже представить саму себя. Платье не без усилий пришлось снять, оставив на попечение заботливым костюмершам, которые обязательно придут сюда завтра с самого раннего утра, и переодеться в более простую одежду, которая казалась... обыденной, что ли?.. Даже не так — она казалась осточертевшей. За несколько часов уже успевала прочувствовать себя принцессой, войти во вкус, поэтому превращаться снова в Золушку было почти что стрессом. Она оглянулась, взобралась снова на сцену и, шагая через неё напрямик, держа в руках лёгкое пальто и сумку, вышла в зал. Тишину нарушил лишь стук её каблуков да тривиальное «чёрт», когда она случайно чуть не свернула ногу. Глаза больше не блестели, а лицо осунулось от усталости. Она медленно, будто совершая непосильную для себя задачу, сдвинула рукав и поднесла руку поближе к глазам, чтобы видеть часы. Её усталость мгновенно испарилась, оставив лишь чувство тревоги за собственное положение и авторитет в глазах отца. Чертовски неприятные в тот момент цифры 01:07 знаменовать могли только одно — очередной скандал. Девушка глубоко вдохнула и шумно выдохнула, словно весь непомерный груз этого мира одномоментно свалился на её плечи. До дома идти не менее пятнадцати минут. Это добавляло к и так позднему времени ещё лишние минуты. Сомнений не оставалось: отец точно, определённо рассердится. Ноги гудели от долгого ношения высоких шпилек, голова раскалывалась, а по венам струилась усталость и сонливость — были созданы все условия и для того, чтобы она плелась по дороге ещё медленнее. Самое ужасное было в том, что Джотто никогда не кричал, не бесился и даже не повышал тон. Он просто молчал. И это было самым худшим, что Тсуна могла себе представить. Несвойственное надменное, тяжелое, давящее на сердце молчание — Джотто орудовал этим порой лучше, чем собственным пламенем. Но домой возвращаться было нужно всё равно, хотела она этого или нет. Поэтому Тсуна надела пальто, чуть тряхнула головой, стараясь прогнать медленно захватывающее её желание заснуть прямо за ближайшим столиком мысли, и с готовностью двинулась к выходу. Она старалась прокрутить в голове наиболее безопасные пути до дома, но мозг отказывался подчиняться наотрез. Ночью надо быть особенно бдительным. И хотя едва в этой стране найдётся какой-либо бандит, который захочет напасть на саму дочь Джотто, Тсуна всё равно старалась быть достаточно осторожной, потому что иногда находились смельчаки (читай: идиоты), наивно верящие в беззащитность девушки. Она повертела головой, проверяя, не оставила ли чего-нибудь, и, попрощавшись с замученным барменом, вышла из ресторана навстречу прохладному воздуху ночной Италии. В помещении было душно, но этого обычно не замечаешь, когда стоишь в свете софитов, а когда оказываешься вне стен, понимаешь, как рад дерзкому ветерку. Расслабленность Тсуны длилась ровно минуту, пока давно позабытый телефон, зарытый в недрах содержимого обычной дамской сумочки, не разразился противным звуком, оповещая свою хозяйку о том, что пришло новое сообщение, и почему-то Тсуна подсознательно знала, что ничего доброго в этом сообщении не окажется. Она достала мобильный и отчаянно захотела, чтобы в её типично-дамской сумочке оказался ещё и пистолет — застрелиться было бы в тот момент отнюдь неплохо: двадцать восемь непринятых звонков в сумме, а именно от отца, от его хранителей, от её хранителей и даже от Елены. Теперь ей влетит не только от папы, но и от всего мужского общества, в котором ей посчастливилось (а, может, и не очень) жить с самого рождения. Неудачи начались ещё тогда, когда её угораздило родиться женщиной. Но, как правило, люди, обладающие хоть толикой логики, из двух зол выбирают меньшее (если они только не мазохисты). Если Тсуна позвонит кому-нибудь из своей семьи сейчас, то мозги ей промоют не только дома, но и по телефону. Если она просто придёт домой, то ей достанется только один раз... Выбор был очевиден. Тсуна снова напомнила себе о «полном дзэне» и, кинув телефон с мрачным содержанием в сумку, поспешила домой, как говорится, навстречу приключениям, ну, или хорошей взбучке, если до домашнего ареста не дойдёт…