***
И куда можно было уйти в такой поздний вечер? Привыкать к новому временному потоку приходилось незамедлительно, но вдвоем делать это было куда проще. Как интересно. Воспользовавшись моментом и ненадолго оставшись наедине с собой, Санс решил проверить свою мастерскую в этой временной линии. Как ни странно, он обнаружил машину на прежнем месте, сломанную и укрытую под плотной белой тканью. Он не сразу заметил подмену. Это была не та машина. Это было то самое первое устройство, с помощью которого Гастер когда-то утвердил существование других временных потоков. И как она только очутилась здесь?.. Санс ненадолго задумался, после чего улыбнулся самому себе. В столе по-прежнему лежала та самая записка. «Не забудь». Интересно, без влияния аномалии он действительно начнет медленно забывать? Почему-то ему так совсем не кажется. Ведь на место аномалии скоро сюда заявится другое лицо. Он все еще не знал, что с этим делать. Но первое, о чем он точно решил не забывать, так это о том последнем утре, так сильно изменившем всю его жизнь. Теперь душа сама тянулась в эту комнату. Хорошо спланированная и тщательно убранная, она так и жаждала какого-нибудь маленького внутреннего хаоса. Он всерьез задумался создать для него уменьшенную копию своего самоподдерживающегося комнатного торнадо. Наверное, брат бы убил его. Но пока Санс притащил в комнату только свое замученное пространственно-временными переходами тело. И как у Папируса оставались силы еще и на работу в столь поздний час?.. Он завалился поперек кровати, свесив ноги с края. Отдать брату должное, комната у него действительно очень уютная. Да и сам он порой бывает донельзя уютным… Он закрыл глаза и долго чему-то улыбался. Санс окончательно решил остаться здесь и ждать, но сильная усталость и надвигавшаяся ночь взяли над ним верх. Пространно наблюдая за тенями на потолке, он незаметно для себя погрузился в легкую дрему. Вечер выдался напряженным. Папирус не знал, насколько веская причина была у него в этой временной линии забыть про отчеты за день. Он прикидывал эти причины, пытаясь сохранить самообладание, и разум замыкался на одной единственной и самой вероятной мысли. Но вот что именно эта безалаберная, кхм, мысль должна была для подобного вытворить, он побоялся даже представлять. В любом случае, рутинная нервотрепка закончилась уже ближе к ночи, поэтому возвращаться ему приходилось в кромешной тьме. Душа до сих пор непроизвольно съеживалась в груди от всепоглощающей темноты вокруг. Папирус надеялся, что это все-таки когда-нибудь пройдет. В доме тоже ничего не подавало признаков жизни. Выключенный свет, молчащий телевизор тоже как-то не придавали оптимизма. Наверняка Санс уже отключился у себя. Ну, его можно было понять, все-таки не каждый день тайм-лайн сбра… Эм… Мысль оборвалась на полуслове, стоило ему войти в свою комнату. Вот чего-чего, а такого он точно никак не ожидал. Санс не имел привычки заходить в его комнату без цели. Или это очередная потеря сознания? Но они же должны были прекратиться! Смутный страх неприятно объял Папируса, и он опустился к лежащей фигуре: — Санс, Санс, проснись! Что с тобой? — он положил руку ему на плечо, чтобы потрясти его, но… — долго же ты, — Санс открыл один глаз и улыбнулся ему. — Кхх… — прошипел Папирус в ответ. — Какого черта? — да ладно тебе, — он протянул руку к его лицу и провел по линии скулы, — все же нормально. Прижавшись к стенке, Папирус выдохнул и аккуратно сжал протянутую руку в своей ладони: — Не пугай меня так. Он опустил руки, переплетая пальцы. Санс приподнялся, придвинулся к стене, и уютно оперся о его плечо. До чего же спокойно и тепло. Они потеряли счет времени. — Санс, — заговорил Папирус первым, — у меня предчувствие. — какое? — ему показалось, что он уже догадался. — Со дня на день человек придет сюда, я уверен, — он старался говорить это спокойно, но устремленный в никуда взгляд выдавал его скрытое беспокойство. — да, ты прав, — отвечал ему брат, медленно выдыхая, — гастер говорил об этом: аномалии больше нет, и теперь ничто не помешает проникновению сюда человека, — голос нервно подрагивал, да и звучал он, в общем-то, не слишком обнадеживающе. — Может, этому миру не просто так был дан второй шанс, м? Задумывался об этом? — я не очень-то верю в этот мир, но наравне с ним второй шанс был дан и нам. и я очень надеюсь, что эти шансы даны нам не зря. смерть ведь не отступает просто так, верно? — Санс с долей надежды глянул на него. — Конечно, не отступает. Значит, мы еще можем измениться. Я в нас верю. И возможно, мир тоже изменится, как только изменимся мы сами, — лицо Папируса оставалось невозмутимым, но Санс чувствовал настоящую веру в этих словах, и это обнадеживало его даже больше, чем их содержание. — а что с человеком? — лишь на этот вопрос у Санса не было ответа. — Просто держись меня и будь начеку, хорошо? Учитывая, что у нас теперь практически одна душа на двоих, разделяться нам просто опасно, — честно, он и сам плохо представлял, как они будут бороться с человеком, но пока это было единственным разумным вариантом. — Кстати, Санс, а покажи душу. Тот вопросительно глянул на него: — з-зачем?.. — Хочу оценить ее состояние после операции, — просто ответил он. — но я в полном порядке, — упорствовал Санс. Он все еще помнил свою реакцию на прикосновения к ней брата. — Покажи, — настойчиво не унимался Папирус. Видимо, у Санса не было выбора. Душа проявилась, своим светом отгоняя от них ночную тьму. Она уменьшилась в размере примерно вдвое. Ее разорванные белые куски были плотно соединены линиями кроваво-красных нитей. Внешне она смотрелась лучше, чем была до этого, но заживала все еще тяжело. — Выглядит хреново, — расстроенно отметил Папирус. — ничего, до свадьбы заживет, — ответил Санс и прикусил язык, осознав, что он только что сказал. Папирус улыбнулся. — кхм… во всяком случае, ты спас меня тогда. если б ты не вмешался, я бы умер там, — он крепче сжал его ладонь в своей. — слушай, а покажи свою. — Зачем? — Папирус с любопытством глянул на него. — интересно, как она выглядит после извлечения человеческой решимости. не думаю, что кто-либо когда-либо такое видел... — нервно протараторил он, едва успевая вовремя себя заткнуть. Он правда пытался ответить с той же простотой, точно так же скрывая под невзрачным поводом намерение увидеть любимую душу. Вышло слабо. Успокаивало лишь то, что ни один из них другому не поверил. Папирус проявил свою. Ослепительно белая и нетронутая, она тоже сильно потеряла в размере, но искры ее, едва заметно переливающиеся всеми цветами, радовали глаз. — такая чистая… — Санс завороженно рассматривал чужую душу. — Если честно, после изъятия решимости я чувствую, что из меня как будто удалили яд. — она не была нужна тебе, — Санс отвечал с каким-то ощущением вины, — ты сам полон решимости. если бы я был сильнее, тебе бы не пришлось так страдать, — и сожаление сквозило в каждом слове. — Давай начнем с того, что, будь ты таким сильным, меня бы вообще не существовало, — Папирус искренне хотел приободрить его. — И что бы ты делал без такого крутого брата, который заботится о тебе? — Санс не помнил, когда видел его таким в последний раз. Настоящим, без маски бессердечного ублюдка, каким он так упорно хотел казаться даже перед ним. Что бы он делал без Папируса? Он прекрасно знал ответ на этот вопрос: — с ума бы сошел, наверное. Санс плотнее придвинулся к нему, просто ловя кайф от его общества. — мне одно интересно. ещё тогда, до сброса… когда ты понял, что стал чувствовать себя так… необычно… ну… рядом со мной? — нерешительно начал он. — С тех пор, как осознал, какой же ты идиот, — с лёгкой усмешкой отозвался Папирус. — Ваша с Гастером идея — безумие, ты знал? А я знал, и поэтому старался не верить в неё и не придавать ей особого значения. Видимо, я слегка недооценил решимости нашего создателя… и степени твоего долбоебизма, — он продолжал грустно улыбаться, захлебываясь горькой иронией. — ты на вопрос не ответил. — А ты не в курсе? Неудивительно, — тяжело выдохнул он. — Я с головой ушёл в тренировки, пытаясь отвлечься от чувства тревоги, от мыслей о приближении неизбежного… от беспокойства о тебе, чёрт бы тебя побрал, — Папирус сильнее сжал чужую ладонь в своей, будто боясь, что она снова вот-вот исчезнет, навсегда растворившись в небытии. — Тогда, бредя к осточертевшей мне лаборатории, я твёрдо решил, что не отпущу тебя. И… я не отпустил, — он склонился к его шее, слегка прикасаясь, обжигая своим дыханием родные кости. — Я не предполагал, что вскоре все зайдет так далеко. Я не знал, как заставить тебя остаться. Как доказать, что ты все ещё дорог мне. Я повиновался чувствам, ничего не оставив разуму… И как только ты посмел заставлять меня вспоминать все это сейчас? — притворно нахмурился Папирус, прикрывая глазницы. — прости. сердце, походу, совсем закостенело, — Санс хрипло засмеялся. — Мозги у тебя закостенели, болван, — недовольно шикнул младший. — хех, — с теплом отозвался он. — решил, значит? странная штука — быть решительным. — Более чем, — тихо ответил Папирус, продолжая нежно прижиматься к шейным позвонкам брата. Тишина ненадолго ворвалась в их спонтанный ночной диалог. — и все-таки… это странно, — Санс выглядел задумчивым. — то, что с самого начала разрушало тебя, стало для меня жизненно необходимым. — И это пугает, — Папирус выглядел обеспокоенным. — Решимость убийственна для души монстра. А ты… ты и без того переполнен тьмой. Твою переломанную душу постоянно поглощает какая-то непроглядная темнота. Я ощутил ее на себе, уже когда ты запустил эту чертову машину. И я… я все думаю, не сделал ли я еще хуже? — он заметно помрачнел. — Ведь после передачи решимости в тебе поселилась и моя тьма тоже… — ну какая же ты тьма? — Санс проникновенно смотрел вглубь глазниц, светло улыбаясь, — ты мой свет. моя самая яркая звезда. верный ориентир во тьме, смекаешь? — Папирус вспомнил, как брат держал его за руку, когда вел его по незримым темным коридорам. Свободной рукой Санс гладил его по скуле. Слегка приблизившись, он нежно прильнул к его лицу, вовлекая в поцелуй, долгий и постепенно набирающий страстность. — Кстати об ориентирах, — продолжал Папирус, слегка прикусывая его зубы, — за собаку ты еще ответишь. — хей… — выдыхал он в поцелуй, улыбаясь, — я слышал… как ты просил о помощи… во тьме… и пес… — прижавшись своим лбом к его, Санс немного отстранился, чтобы отдышаться и договорить, — если ты не замечал, он часто за тобой таскается. возможно, ты ему просто нравишься. — Ага, в качестве закуски, — усмехнулся он. — И вообще, каким образом эта собака пробралась туда, во тьму? — ну… — протянул Санс, — тебе лучше не знать, — он загадочно улыбнулся. — во всяком случае, он мой друг, и он пришел к тебе на помощь, когда я не смог. — А откусывание моей ноги — это такая дружеская поддержка, да? — не унимался Папирус. — а что, так страшно было? — передразнивал Санс его. — С чего ты взял?! Великий Папирус ничего не боится. — ага, — ухмыльнулся он, — великий папирус, я же прекрасно видел, как ты прятался от него за моей спиной. даже у великих есть свои маленькие страхи. не отпирайся. — Ах ты ж… — Папирус завелся, — Хм… А меня ты не боишься? — он хитро прищурился, как-то странно улыбаясь. — Я же тоже кусаюсь. И больно. Он аккуратно опустил его на подушки и навис над ним сверху, возобновляя поцелуй. По мере продвижения процесса он начал спускаться ниже, и уже покусывал прикрытую одним ошейником тонкую линию шейных позвонков. Папирус увлекался и впивался зубами в шею, в линии плеч и ключиц, иногда оставляя на них кровавые следы и отметины. Тело под ним напряженно извивалось, мелко содрогаясь при каждом его касании и тяжело дыша. Шея изящно вытягивалась, открываясь для новых укусов. Папирус ненадолго приостановился, снова всматриваясь в это лицо. Ему казалось, что он близок к тому, чтобы найти в нем то, что он так долго искал: — Санс… — глазницы старшего скелета открылись, ожидая. — Я люблю тебя. Я всегда хочу быть с тобой, — Папирус немножко приблизился к нему, почти переходя на шепот: — Ты доверяешь мне?.. Санс притянул его к себе, запуская тонкие изрезанные руки под теплую кофту и вовлекая его в очередной поцелуй. Папирусу не нужно было повторять дважды. Санс полностью отдавался ему, без остатка сокращая расстояние между ними, сливаясь с ним в единое целое в обоюдном абсолютном доверии.***
Совершенно вымотанный и уставший, Санс как всегда засыпал первым, уютно утопая в его теплых объятьях. Папирус не бросил своей старой привычки всматриваться в это спящее лицо. Он очерчивал взглядом каждую линию, каждую деталь, непрестанно ища в них подтверждение их безусловного родства, физического и духовного. Этой ночью он продолжал делать то же самое. Он не заметил, как чужие пальцы медленно потянулись к его бессонной фигуре. Папирус не ожидал, что сам вскоре окажется объятым кольцом любимых рук. Санс немного отстранился, чтобы пройтись тонкими кончиками пальцев по длинным чертам скул, проницательно вглядываясь в тьму распахнувшихся от неожиданности глазниц: — я не знаю, зачем ты постоянно это делаешь, но я люблю тебя, — он улыбался, — и я не позволю какому-то ребенку разлучать нас снова. — Не вздумай косячить, когда человек придет, — притворно ворча, Папирус обнял его сильнее, сомкнув руки на его спине крестом и положив голову ему на плечо. Он спиной ощущал эти сомкнувшиеся глазницы и эту уверенную улыбку.***
Это было неотвратимо. Санс сидел на своем КПП в лесу Сноудина. Он ждал. Он ждал, когда гребаный человек выйдет из Руин и направится к ним. Ранним утром он успел поболтать с той женщиной за дверью. По ее нервическому голосу, выдававшему возбужденную обеспокоенность, уже можно было понять, что происходит. Санс искренне надеялся, что человек не испугается ее намерения навсегда сделать ребенка частью ее жизни (или частью ее самой, если первоначальный план провалится) и не начнет в страхе размахивать ножом. Он нервно постукивал пальцами по деревяшке. Единственным, что успокаивало его, были саднящие раны, мерным теплом отдававшиеся под кофтой на шее, плечах и ключицах. Картинки в памяти слишком свежие, и руки слегка подрагивали при воспоминании о нежных касаниях этих длинных тонких пальцев, проходящих по каждому сантиметру его тела. Искусанные зубы помнили их страстное прощание за стенами КПП. Санс тихо восхищался братом, смотря ему вслед. Он любовно всматривался в идеально ровную спину и уже видел это суровое выражение лица — его будничную маску. Вся фигура Папируса воплощала собой огромную силу и страшную мощь. Какую тонкую игру ведет он с миром, скрывая свою чуждую его правилам душу. В этом они всегда были очень похожи.***
В поблескивающем красным снегу утонула крепко выглядящая ветка. К сожалению, она слишком тяжелая, чтобы ее поднять. У них так и не было подходящего оружия для самообороны. Громкий хруст заставил их сильно вздрогнуть. Ветка была раздавлена, будто она ничто. — Фриск, это он… — тихо дрожа, выдавал цветок. — Кто «он»? — на детском лице проявилось любопытство. — Один из этих жутких скелетов. Держись от них подальше, Фриск! — цветок судорожно прижимался к крепким плечам. — Они конченые психи. Особенно этот, который сейчас, вероятно, решил поиздеваться над нами. Между деревьями мелькнула темная тень. — Его брат — глава местной стражи. На редкость опасный тип, но даже он мне нравится больше, чем этот мерзкий улыбающийся мусор. — не очень-то вежливо с вашей стороны, — тихий хриплый голос угрожающе прозвучал за спиной. Фигура ребенка ненадолго застопорилась на месте в некоторой нерешительности. — человек. разве ты не знаешь, как встречать нового приятеля? — он улыбался, предвкушая, — повернись и пожми мне руку. Последующее вскрикивание человека рождало в нем болезненное дежавю. События продолжали разворачиваться по стандартному «нейтральному» пути. Возможно, они оба даже останутся живы. Во всяком случае, они внимательно следили за каждым движением друг друга и старались как можно меньше разлучаться. Нет, Санс продолжал держать свое обещание и по-прежнему помогал человеку, но он не имел права больше смирно стоять в стороне, просто наблюдая за происходящим. Костьми лягут, но они не отдадут свои души ему. Держать себя в руках было сложно. Человек без особых проблем проходил все ловушки и решал головоломки, и это сильно нервировало Папируса. Сансу же было трудно сдерживаться от язвительных колких комментариев, уже давно вошедших в привычку. Они обязательно выяснят отношения, когда Папирус начнет догадываться, почему ловушки вдруг перестали работать правильно, но это случится не перед человеком. Иронично, но жить во имя любви было куда сложнее, чем умирать. И все же... — Они ведут себя… необычно, — замечает цветок. — Обычно они беспрестанно спорят и кричат друг на друга, особенно тот, высокий. — Ага… — протягивает Фриск, как-то странно улыбаясь своим мыслям. — Фриск, ты чего? — Флауи удивила подобная реакция. — Здесь что-то явно идет не так. Это как минимум повод для беспокойства! — Но они такие… милые… — Флауи чувствовал, как таяло человеческое сердце. — Цветик, а ты смотрел аниме? — Ну… Как-то не интересовался, — цветок не понимал, к чему клонит Фриск. — И фанфики никогда не писал, да?.. — в голосе мелькнула доля разочарования. — Чего не писал?.. — недоуменно глянул Флауи на своего верного собеседника. Ответа не последовало. Лицо человека выдавало лишь загадочную улыбку и тень странного необъясненного ожидания… Изменится ли мир, когда изменимся мы сами? Кто знает.