Еще более секретный эпилог

Я просыпаюсь и чувствую, как что-то меняется. Ёнхо рядом со мной спит, завернувшись в одеяло. Он ничего не слышит. Наверное, они уже к этому привыкли – за столько-то раз, но для меня это все еще в новинку. Что мои руки и ноги двигаются, когда я захочу. Что у меня вообще есть руки и ноги. И что мир вокруг меня двигается намного быстрее, чем я мог себе представить – и вне зависимости от моих желаний. А я еще должен как-то поспевать за ним. Я лежу и пытаюсь понять, что случилось. Это не похоже на дождь или ветер, их я уже видел. На то, что солнце остановилось, тоже. Больше всего это похоже на ощущение, которое мне самому довелось испытать только раз – Я не вижу света, но понимаю, что где-то открылась дверь. Я напряженно прислушиваюсь, пытаясь различить: был ли звук, с которым она открылась, похож на тот, когда открылась дверь из комнаты забытых игрушек? Слышал ли я, как она захлопнулась? Кажется… нет. Это же не может быть за мной? Обо мне уже вспомнили. Она позвала меня по имени. Не может быть, чтобы что-то пошло не так. Не может быть, чтобы… чтобы мне снова пришлось вернуться… Я прихожу в себя от того, что Ёнхо начинает копошиться рядом и смотрит на меня сонными глазами: - Что… я проспал? И я уже слышу, как в ванной шумит вода, а за дверью библиотеки кто-то негромко, но различимо напевает. Ёнхо удивленно смотрит на меня. - Нет, - бурчу я и отворачиваюсь, натянув свое собственное одеяло на голову. Это не поможет, никогда не помогает, сейчас проснутся остальные, но прямо сейчас мне никуда отсюда не хочется идти. Завтрак тоже ничем особенным не отличается. Тей готовит и иногда кивает в такт болтовне Реда. Может, он и правда слушает. Еще ни разу не промахнулся. Ёнхо умчался будить ее. Теперь они делают это по очереди – ничего удивительного, учитывая, как они все смотрят на нее. Я в их расписание не вхожу. Мне остается только сидеть здесь и ждать ее прихода. А что делать? Их пятеро, а я один. Не сомневаюсь, что Тей наблюдает за мной вполглаза. На ее месте я бы не стал ему доверять. Но тогда бы она не получила его фрагмент. Я встряхиваю головой и смотрю на стул напротив себя. Обычно там сидит Ланс со своей книжкой, но сейчас его нет. Проспал? Или уже ушел? Они входят в дверь, и я оборачиваюсь. Сияющий Ёнхо и она, заспанная, потирающая глаза. Сложно теперь называть ее маленькой девочкой. Мы почти одного роста. - Доброе утро, - говорит она, и я отзываюсь в ответ: - Доброе утро. Они тоже говорят что-то, каждый по-своему. Когда она говорит свое «доброе утро», то смотрит на всех, но у нее это «все» включает и меня. Она садится рядом со мной за стол и поворачивается ко мне: - Ну как ты? Не волнуешься? - Волнуюсь? – говорю я. – Вовсе нет. Сегодня мой первый настоящий день в школе. Вчера и днем-то назвать было нельзя: сперва мы долго сидели в кабинете директора, когда улаживали какие-то идиотские формальности, а потом меня долго таскали по всей школе, показывая то и се (я все равно узнавал почти все). А когда я наконец добрался до класса – нас назначили в один класс – то был уже слишком вымотан, чтобы что-то делать. Другие люди пытались приставать ко мне с расспросами: откуда я, кто мои родители, что означает повязка у меня на глазу и все такое прочее. Особенно их интересовала повязка, пусть даже и не всем хватало смелости сказать об этом мне в лицо. Не думаю, что они согласились бы, чтобы ими поигралось бешеное животное, чтобы на своей шкуре прочувствовать, каково пришлось мне. Должно быть, когда я об этом подумал, у меня стал тот самый взгляд, который так напугал ее, потому что люди замолчали и потихоньку разошлись. Ну и на здоровье. Зачем мне столько людей? И я не волнуюсь. Эти пятеро справляются, чем я хуже? Она кивает и улыбается, а потом тоже смотрит на стул напротив и хмурится: - А где Ланс? Уже ушел? - Наверное, - говорит Ёнхо. – Я его не видел. Ред хмурится: - Я не слышал, как он вставал, но я его вообще редко слышу… Тей с улыбкой ставит перед ней тарелку, и она принимается за еду. Я подцепляю палочками кусочек чего-то яркого с собственной тарелки. Голод – странное чувство, а необходимость постоянно глушить его утомляет. Вот без этого я бы с удовольствием обошелся. Но, видимо, нельзя быть наполовину человеком, а наполовину – куклой; и я вздыхаю, закидываю яркое в рот и без интереса начинаю жевать. По крайней мере то, что готовит Тей, съедается без проблем. Наверное, я должен поблагодарить его? В школе не так уж и интересно. И что все сюда так торопятся? Я сижу слишком далеко от нее, почти у самого окна, и от беспрерывного бубнежа меня начинает клонить в сон. Кое-кто из тех, кто сидит кругом меня, уже тоже клюет носом. Если бы я не наблюдал несколько раз подряд, как они прилежно ходят сюда, делают записи и даже проходят через какие-то «экзамены», которых все страшно боятся, то решил бы, что надо мной подшутили. К тому моменту, когда звенит звонок, означающий конец царству скуки, я решаю, что и дальше согласен выносить эту пытку только при одном условии. Я поднимаюсь и иду к ее парте. Там уже толпятся люди. Ее подруги: громкая Сой и молчаливая Шинби. Они не замечают меня. Сой хмурится: - Ледяной принц никогда не пропускает… Я думала, он заболел. - Я не видела его с самого утра, - она с несчастным видом качает головой. – Получается, дежурить он тоже не пришел? Сой поджимает губы. - А остальные? Я решаю, что с меня хватит. - Эй. Все трое поворачиваются ко мне. Она смотрит на меня и в то же время – сквозь меня, будто пытается высмотреть что-то у меня за спиной. Зато Сой и Шинби смотрят прямо на меня. - Привет, - осторожно говорит Сой. Она не знает, как себя со мной вести. С одной стороны, я – новенький, которого привела в класс ее лучшая подруга. С другой, я совсем не такой милашка, как другие новенькие. Как Ланс и Ёнхо. Или Тей. Будь я таким же, как они, наверняка получил бы свою порцию восторгов с ее стороны. Ничего, переживу как-нибудь. - Мы можем сесть рядом? – говорю я ей. Я смотрю на нее, и она, наконец, замечает меня. - Извини? – Ее улыбка дрожит. Неловкая маска. - Мы можем сесть рядом? – терпеливо повторяю я. На ее лице отражается напряженная работа мысли. Она обводит класс взглядом, но я уже вижу, что она ищет не ответ на мой вопрос. Ее мысли заняты другим. Лансом, носителем элемента Собственного достоинства, который исчез куда-то этим утром и так и не соизволил появиться. Сой приходит ей на помощь. - Все места заняты, - говорит она и, глядя то на нее, то на меня, добавляет: - А он… а ты что-нибудь знаешь? Ее лицо оживляется. - Про Ланса? Я качаю головой. - Жалко, - Сой вздыхает и поворачивается к ней. Шинби трогает ее за плечо. - Что? О… - тут она замечает, что я так и не ушел, и довольно растерянно смотрит на меня. – Ты… хочешь пересесть, да? Я молча киваю. - Все места… - начинает она и вдруг осекается. Ее лицо меняется. Я не могу описать это новое выражение. – Ой. Извини, я не подумала… - она прикрывает рот рукой и оглядывается. – Поспрашивай тех, кто сидит на первых партах, ладно? Скажи, что я попросила. Если не получится, я спрошу учителя. Я сейчас вернусь, ладно? – это уже ей. Сой вылетает из класса, Шинби следует за ней. Мы переглядываемся. Потом я оборачиваюсь к ближайшей парте, за которой сидит довольно-таки невзрачный на вид мальчишка. Кажется, он довольно внимательно слушал наш разговор, потому что не успевает отвернуться и вынужден улыбнуться мне: - Привет! Ты, кажется, недавно перевелся к нам? Надеюсь, тебе у нас понравится. – Улыбка у него такая же показная, как была у нее. - Давай поменяемся местами. Он моргает: - Прости, что? А с этим-то что такое? - Поменяемся местами, - в который раз повторяю я. – Я сижу вон там, у окна. При слове «окно» лицо его светлеет, но он тут же подозрительно смотрит на меня: - А почему это ты… И, так же как и Сой, он что-то высматривает в моем лице, отчего у него, так же как у нее, появляется какое-то новое выражение. Он вскакивает: - Извини! Я не подумал. Конечно… Перенести сумку – дело нескольких секунд, и вот я уже сижу рядом с ней. День становится заметно лучше. Я смотрю на нее через проход, и она вдруг виновато улыбается: - Извини, я как-то тоже не подумала… - О чем? – терпеливо спрашиваю я. Что сегодня за день, почему всем вздумалось передо мной извиняться? Даже тем, кого я вижу в первый и, вероятно, в последний раз? Она краснеет. - Тебе, наверное, совсем не видно доску… от окна… Она зачем-то поднимает правую руку к щеке, и я невольно повторяю ее жест. Пальцы касаются повязки. Ну да, если окно от меня слева, в него мне смотреть удобнее, чем на вон ту большую черную доску в центре… А что, там что-то интересное? - Доска, - на всякий случай уточняю я, показывая на доску, и она согласно кивает. – А на что мне там смотреть? Ее глаза расширяются так, будто я спросил сейчас, зачем мне нужно есть и спать. Но прежде чем она успевает ответить, звенит звонок, и среди поднявшейся суматохи в класс пробираются Сой и Шинби. Они ничего не говорят, но Сой ловит ее взгляд и отрицательно качает головой. К концу дня школа интереснее не становится (я пытался что-то записывать с доски, но не успевал за учителем и бросил), а Ланс так и не появляется. Ключ поворачивается в замке. За дверью – темнота. Я нарочно мешкаю на площадке, чтобы не заходить первым. Слишком живо воспоминание о темном душном шкафу. И хотя на этот раз никто не собирается меня туда запихивать, зайти в ловушку самому было бы еще глупее. Она заходит первой и включает свет, Ёнхо следует за ней. Я захожу последним и закрываю дверь. Мы неловко мнемся на пороге квартиры, которая отчего-то кажется слишком большой и пустой для нас троих. Тей распределил обязанности не мешкая. Когда все после уроков собрались у ворот, он сразу решил, что Ред останется в школе и попробует разузнать что-нибудь через друзей, Юри поедет… куда он там ездит и потрясет свои источники информации, а он сам займется поисками в кафе. Через день там проходит много народу, в основном девушки, уж Ланса-то они ни за что не упустят, если только он попадется им на глаза. «А я? – сказала она. – Я тоже хочу помочь…» Тей поглядел на нее и грустно покачал головой. На лице у него появилось то задумчивое выражение, которое он надевал, когда хотел скрыть свои мысли. Когда он первый раз увидел меня по эту сторону двери, он тоже смотрел так. А потом, дав остальным выговориться, негромко заметил, что это ее решение и все равно большого вреда от меня теперь не будет. «Кто-то должен быть дома, - сказал он ей. – На случай, если Ланс вернется». Кто-то – это, конечно, она, потому что поиски, скорее всего бесплодные и, возможно, опасные, не для нее. С нею я. Да никто из них и не потащит меня с собой. А с нами Ёнхо, потому что оставлять меня с ней наедине они тоже пока не рискуют. Он и правда все рассчитал. Когда первое оцепенение проходит, мы разуваемся, стукаясь боками и локтями, и проходим внутрь. Она смотрит на нас так, будто надеется, что мы сейчас достанем Ланса из кармана и поставим перед ней, целого и невредимого. Мне нечего предложить ей. Но Ёнхо и в самом деле запускает руку в карман и достает колоду затрепанных карт. Кажется, на чем-то таком он гадает каждый фестиваль. Иногда даже угадывает. - Взял в клубе, попросил на день, - объясняет он ей. – Хочу попробовать… может быть, удастся его отыскать. Я удерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Но и она смотрит странно: губы улыбаются, будто она хочет ему поверить, а в глазах дрожит отчаяние. Думаю, она не хуже меня знает, что картами тут не поможешь. Стоп. А откуда это знаю я? - Тогда я буду в своей комнате, - объявляет она и испаряется, кажется, еще не договорив. Девочкой она не стеснялась плакать перед чужими и своими, по любому поводу. Чего еще я не знаю о ней? Ёнхо садится на диван и задумчиво теребит в руках колоду, но почему-то не начинает гадать. - Извини, - наконец говорит он, глядя куда-то мимо меня. – Ты не мог бы выйти? Мне трудно сосредоточиться… К его чести, он обрывает фразу прежде, чем успевает досочинить к ней фальшивое оправдание. Я зло усмехаюсь, прекрасно понимая, что он не видит. Хотя мы живем в одном доме, спим на одном диване, а теперь еще и учимся в одном классе, он боится меня так, что у него, наверное, поджилки начинают дрожать, когда я вхожу в комнату. Конечно, он старается этого не показывать перед ней и остальными. Конечно, он теперь изменился. Но первого владельца не забудешь просто так. Сколько бы он протянул, попади он все-таки в ту комнату? Полгода? Год? Я пожимаю плечами и выхожу. Тут не так-то много мест, куда можно выйти. Ни в старую комнату дедушки, ни в библиотеку я заходить не собираюсь, а на кухне он все равно будет меня видеть и будет нервничать. Я без стука поворачиваю ручку двери – не заперто – и вхожу в ее комнату. Она сидит на корточках перед шкафом и быстро оборачивается, когда я вхожу. Разочарование на ее лице никакими масками не скроешь. - Что ты делаешь? Она выдавливает улыбку. - Проверяла кукол, вдруг с ними что-то случилось… Но все на месте, даже Ланс. Я подхожу к ней. В шкафу, на отдельной полке, сидят пять кукол. Причем не просто сидят, вытянув ноги и свесив руки: у каждого своя особенная поза. Я разглядываю маленькие точеные лица, замысловатые костюмы, аккуратные пальчики на руках – один к одному. Они научились делать их так, что кукол почти не отличить от людей. Значит, на это она меня променяла? На секунду я задаюсь вопросом, что будет, если перевернуть полку и выкинуть всех кукол в окно. Может, тогда она меня снова полюбит? Но даже если я избавлюсь от этих кукол, с людьми, в которых они превратились, справиться будет не так-то просто. И кто-то ведь выкинул Ланса в окно. Кто-то, кого я не знаю. Волшебник? Но зачем ему это? Сомневаюсь, что у Ланса было какое-нибудь особенное желание. Свой элемент он открыл, живет рядом с ней… - Ланс чего-нибудь хотел? – спрашиваю я. Она удивленно смотрит на меня. - Хотел, желал, чего-нибудь такого… что нельзя получить обычными средствами. Она честно задумывается. - Я даже не знаю. Он говорил мне, что… - Что?.. – нетерпеливо подсказываю я, потому что она вдруг замолкает. Она смотрит на меня, и в глазах ее плещется чистый безмолвный ужас. - Я не помню. Вся жизнь сбегает с ее лица, она становится белее бумаги. Бумажных клочков. Чистых страниц дневника. Да, должно быть, как-то так она выглядела, когда я рвал ее дневник. Жаль, что я тогда этого не видел. Но сейчас у меня не получается в полной мере насладиться видом. Вместо этого я чувствую… да, беспокойство и тревогу. Что с ней происходит? Что с ней опять такое творится? А она только глядит на меня и даже не говорит ничего, хотя спроси она сейчас, не я ли это сделал – я бы не удивился. Штука в том, что это не я. Я ничего не делал. И я не знаю даже, кому вдруг понадобилось украсть ее воспоминания. Вернее, подозреваю – но Волшебнику нужно желание, а раз она ничего не помнит, мы тоже ничего не узнаем. Может, поспрашивать остальных? Но когда я выхожу в общую комнату, Ёнхо сидит за столом с таким же пустым лицом. Перед ним на столе разложены карты, но он даже не смотрит на них – и меня не замечает, уйдя в какой-то транс. Я трясу его за плечо. - Эй. Ты что-нибудь нашел? Он не сразу поднимает на меня расфокусированные глаза и, когда я повторяю свой вопрос, очень тихо отвечает: - Нет. Я хочу спросить, что тогда с ним такое, но он поднимается с дивана и, обойдя меня, нетвердой походкой направляется в ванную. Хлопает дверь. Я остаюсь в пустой квартире наедине с двумя людьми, с каждым из которых что-то происходит, а я понятия не имею – что. Я наклоняюсь к столу посмотреть на карты, но, конечно, мне они ничего не говорят. К тому же и лежат они как-то странно: как будто кто-то начал аккуратно их раскладывать, а потом уронил оставшуюся колоду прямо в центр композиции. Я бросаю взгляд в сторону ванной. Оттуда слышится слабый шум льющейся воды. Я разворачиваюсь и возвращаюсь в ее комнату. Она уже не сидит у шкафа с куклами, а лежит на постели спиной ко мне, свернувшись в комок. Я не слышу, чтобы она плакала. Что мне с ней делать? Я не знаю. Когда я был медвежонком, это было проще. Она обнимала меня и плакала в меня. Она сама брала меня в руки, когда хотела, чтобы я ее утешил. А теперь я не вижу ее лица, не слышу ее голоса и понятия не имею, чего она хочет. Я подхожу к кровати и хочу дотронуться до нее, но моя рука повисает в воздухе. Что, если я причиню ей боль? Это тело… кажется сейчас таким неуклюжим, что я его почти ненавижу. Почти мечтаю избавиться от него. Почти хочу, чтобы все вернулось, как было, чтобы она сама взяла меня с полки, когда я ей понадоблюсь. Сейчас… я не хочу ничего решать за нее. Я не умею. Я всего лишь старый, почти что забытый плюшевый медвежонок. И я делаю то, что умею лучше всего. Сажусь рядом с ней и жду. Вечером возвращаются остальные, но никаких новостей не приносят. Ужин проходит тихо: даже Ред почти все время молчит и смотрит только в тарелку. Она ничего им не рассказывает про свои воспоминания. Ёнхо ничего не говорит им про свои карты. Молчу и я. Но даже Тей ничего не замечает: в общей подавленной атмосфере мы трое не выделяемся ничем. Ночью я просыпаюсь от того, что Ёнхо рядом со мной ворочается. Обычно от него проблем нет: спит спокойно, не храпит, не кричит, ну, иногда пытается украсть мое одеяло. Встает раньше, но я сплю у спинки дивана, мне это не мешает. Но сейчас он вертится так, будто все крошки от печенья, которые я постоянно вытряхиваю из постели, разом впились ему в бока, и я довольно раздраженно осведомляюсь: - Ну что такое? - Она зовет меня. Голос у него… странный. - Спи, - зло говорю я и отворачиваюсь к спинке, но Ёнхо меня не слушает. Он повторяет еще раз, тем же монотонным голосом: - Она зовет меня, - будто я не расслышал в первый раз, а потом замирает и как-то тоскливо выдыхает: - Эри… Я цепенею. Но ничего не слышу, кроме едва различимого гудения холодильника и прерывистого дыхания Ёнхо. - Никто тебя не зовет. Тебе приснилось. Спи. Но я уже чувствую, что сам не верю собственным словам, и готов поклясться – Ёнхо чувствует это не хуже меня. Что-то меняется. Как тем утром, когда исчез Ланс. - Твои карты? – говорю я тихо, так тихо, что надеюсь, что он меня не услышит; но он, конечно же, слышит. Мы лежим, стиснутые на узком диване, как палочки в упаковке. - Да, - отзывается он с готовностью, которой я не замечал в нем днем. Может быть, в темноте это проще проговорить. В темноте, где на тебя никто не смотрит. – Они сказали, что скоро откроется дверь… и если я не пройду сквозь нее, то буду несчастен всю оставшуюся жизнь. И она тоже. «Она». Дверь. Я повернулся слишком резко и придавил порванную руку, и она начинает ныть. В первую ночь я сделал такую же ошибку. Ёнхо пришлось объяснять мне про боль. Оказывается, у людей в жизни столько сложностей. Как они вообще еще не вымерли? У Ёнхо тоже есть шрамы на руках – маленькие, почти царапины, но их много. Интересно, они так же болят, если неловко лечь? Мне неудобно. Нужно перевернуться. Но пошевельнуться я не могу. Дверь. «Она». - При чем здесь владелица? - Она любит меня, - просто отвечает он. – Она ищет меня и не может найти. Я тоже люблю ее… и должен вернуться к ней. - Не говори ерунды, - фыркаю я, - ты здесь и она тоже. Я, пожалуй, не стал бы возражать, если бы он тоже исчез. Ушел за своими галлюцинациями, какими-то голосами, картами, чем там еще. Но я представляю себе, что будет, когда об этом узнает она – и мне становится страшно, так страшно, что я почти уже не замечаю боли в придавленной руке. А это уже боль. Интересно, она оторвется совсем, если я так и не повернусь? Ёнхо усмехается. В темноте даже смех у него выходит другим, зловещим. - Я не об этой Эри говорю. Я говорю о моей Эри. Ты разве ничего не знаешь? - Чего не знаю? – огрызаюсь я, пытаясь выпростать руку из-под тела. Не получается. Слишком тяжелое. - Мы пришли сюда из разных миров. Мы все здесь чужаки. В наших мирах мы любили ее, каждый свою, и она любила каждого из нас… Но потом она исчезла, а мы остались. Мы долго искали ее, пока наконец не встретились в этом мире и не узнали, что ты ее забрал. Ты отобрал ее у нас у всех. Я резко сажусь. Ёнхо смотрит на меня, лежа на спине. В темноте его красные глаза поблескивают непрозрачным, стеклянным блеском. Я слышал, что есть люди, которые боятся кукол, их неподвижных глаз. Что-то в этом есть. - Те миры давно погибли, - голос не подчиняется, срывается чуть ли не на крик, но я не думаю о том, что могу кого-то разбудить. – Карусель крутится только в одну сторону! Он отматывал время назад, стирал каждый раз и вас, и ее воспоминания, потому что все это было не нужно, не важно, только ваши фрагменты… Я осекаюсь, поняв, что сказал намного больше, чем нужно. Ёнхо все так же пристально смотрит на меня. - Он? Я молчу, плотно сжав губы. Он вздыхает. - Тогда как ты объяснишь, что мы все помним ее по-разному? Я знаю, ты что-то делал с ее воспоминаниями, но наших никогда не трогал. Как ты объяснишь, что у каждого из нас была своя зима – а она может подтвердить их все? Я не знаю. Я молчу. Мы так не договаривались. Волшебник говорил, что каждый раз, как она получит новый фрагмент, он будет все отматывать к началу – Он никогда не говорил, что уничтожит все остальные миры. Они-то вряд ли хотели, чтобы их уничтожили. Я отвожу взгляд и тяжело ложусь рядом с Ёнхо. Он неожиданно улыбается мне знакомой дневной улыбкой: - Передай ей, что я прошу прощения, ладно? - Сам утром передашь, - огрызаюсь я и немедленно закрываю глаза. Это тоже ложь. Дверь открывается так близко ко мне, что я могу протянуть руку и пощупать воздух чужого мира. Он лижет мне щеку легким, почти неразличимым ветерком, в котором вдали уже слышится гул нарастающего урагана. Интересно, есть ли там другой я? Будет ли он рад меня видеть? Я лежу, крепко зажмурив глаза, вытянувшись неподвижно, как на полке, пока наконец яростный вой урагана не стихает и не возвращается гудение холодильника – робкое, неспешное, поначалу даже как будто спотыкающееся. Дыхания Ёнхо нет. Я больше не слышу его.