Самое настоящее проклятие

      Окажись Джеймс рядом — закатил бы глаза и с фальшивым воодушевлением пропел: «А ведь тебя предупреждали, Бродяга — хуже будет, если ты снова ввяжешься, так что рви когти, дебил, пока не поздно!» Или он выразился бы иначе: «влипнешь», «вляпаешься»? После того, как Сохатый (замечательная жилетка) припёрся на башню прошлой ночью, с широкой улыбкой глядел на меня снизу вверх, присев на корточки, и потом ещё — когда одна за другой под чужим люмосом загорались деревянные ступени — взволнованно он повторял моё имя и горячо дышал в ухо… Мелькнувшая мысль — о возможных ёрнических комментариях Джеймса — была похожа на вчерашний «Пророк», мятый и уже никому не интересный. Правда, как ни крути, приятной она от этого не стала. Предупреждали… пока не поздно… Когда всё только начинается по-настоящему! Да и кто сказал, что мне легко удалось бы «убраться и оставить в покое», как требовал от меня Северус? Дракклов тяжёлый (ну, один в один жёлтая тридцатипятифунтовая гиря, что ещё со школьных дней Мерлина валяется в квиддичной раздевалке Гриффиндора) «капкан» из длинных бледных пальцев однозначно сообщал — пожелания Снейпа изменились: он молча приказывал (или просил?) остаться. Наверное, я должен быть в восторге, словно ребёнок, получивший за обедом второй кусок пирога с патокой… Ветер игриво взлохматил волосы, швырнул мне в затылок горсть снега — точно ворох еловых иголок. Я тихо сглотнул, на полдюйма подался вперёд и коснулся… даже не столько покрасневшей от мороза, смущения и злости кожи, сколько плотного, будто стекло, воздуха над ней. Моё собственное лицо при этом, казалось, заледенело и закаменело, как если бы в меня швырнули мощным петрификусом. Расскажи мне кто-то эту историю — я бы от всей души посмеялся… Пытаясь понять, кто подлил мистеру Норрису валерьянку и запустил взбесившегося кота в покои Макгонагалл, Филч не так сильно напрягал извилины, как я — мышцы лица. Старался не… не морщиться, ощущая под рукой тонкие невидимые волоски — как если бы искры или маленькие язвительные молнии прожигали подушечки пальцев — но, похоже, выходило хреново. «Видишь ли, нет никаких доказательств того, что ты не врёшь». Ага, просто расчудесное «доказательство» получалось. И во что же, интересно, должен поверить Северус, увидев на моём лице такое охерительно мученическое выражение? Словно я не вдохновителя торопливой утренней мастурбации в ванной трогаю, а точь-в-точь, по-девчоночьи ойкнув, прищемил себе что-нибудь: палец — дверцей тумбочки или член — звонко взвизгнувшей молнией на ширинке. На месте Снейпа, я, наверное, не понял бы. Разозлился (может… даже расстроился бы немного?), а затем закричал что-то вроде: «Эй! Я что, по-твоему, похож на подозрительно липкую ручку на двери в туалет чтобы трогать меня с такой напряжённой физиономией?!» Ветер стих, брошенный за шиворот снег растаял, оставив на шее приятное, бодрое ощущение свежести — а выражение у меня не менялось. Впрочем… Северус вовсе не торопился возмущаться, спрашивать о чём-то или обрывать касание. Он всё так же клещом держался за мою мантию, пусть с меньшим остервенением, и, стиснув зубы, вглядывался в меня острым, пристальным, лихорадочным взглядом. О чём он думал? Может, стоило бы успокаивающе и подбадривающе улыбнуться? Я действительно был рад этой его странной запинке, отдалившей полные оскорблений крики и страшные проклятия. Но у меня не было никаких шансов «сделать лицо попроще». Мерлинова, блять, борода. Львиная доля моих сил уходила, чтобы удержаться от какого-нибудь сумасшедшего поступка, о котором… честно говоря, о котором я даже не буду жалеть. Да и как бы сумел я сохранить похвальную невозмутимость и образцовую безмятежность, если, глядя на Северуса, не мог не представлять, как касаюсь его рук, губ, горячего влажного лба — всего лица и тела? А, прикоснувшись, мысленно уже сдирал, обжигая нос и уши, и далеко отбрасывал мантию (не решил только чью сперва — свою или, может, его). А ведь какое-то время назад я искренне считал, что вполне держу себя в руках, теперь же… Словно бладжер между двумя быстрыми и точными битами, носилась в голове единственная отчаянная мысль: ну, почему?! Почему я прямо сейчас не мог сделать ничего из того, чего ебать как хочется?! …ещё немного, и мне придётся согласиться с Северусом, что я никто иной, как «сумасшедший извращенец». Было во всём этом что-то… не вполне нормальное. Джеймс говорил о «помешательстве» — это казалось мне просто дурацкой попыткой меня задеть, но… Когда всё изменилось? Что вообще произошло? «…от собственного брата?» Краем глаза я заметил, как нога Северуса — он сидел на скамейке, опустив волшебную палочку на колени — слабо вздрогнула, будто он собирался дотянуться ботинком до края моей мантии. Но раздумал в последний момент. «…думал ты о члене своём заботишься и потому хочешь подлизаться ко мне…— поднявшись, Снейп саркастично вскидывал брови, похожие на отломанные головки от чёрных зубных щеток, и плевался, как закипающий кофейник — горячим паром, — …просто влезть ко мне в трусы!» «…хотел исправить свой кошмарный прокол, притащил сюда эту еду и притворился… — он затеребил толстую книгу и, на мгновение отведя взгляд, впился зубами в собственную губу (выглядело немного больно), — миролюбивым…» Довёл. Будто специально дразнил и подставлялся. Неудивительно, что в какой-то момент напряжение с шипением ударяющего в голову игристого вина перелилось через край… «Хочешь, Блэк?» …но то, что я почувствовал за секунду до того, как мне стало плевать на последствия… вовсе не фигурально ощутил, как каменный пол шатается и уходит из-под ног — словно меня резко дёрнули крюком за пояс брюк. И я явственно услышал в ушах (или, может, прямо в голове) громкий, сочный хруст… Очень… странно, да? Я будто снова пережил тот момент, когда стащил манящими чарами с пергамента половинку яблока. Как если бы смотрел воспоминания в омуте памяти. Довольно похоже… но если так — то, кажется, не из моего виска были выдернуты серебряные нити, наполнившие каменную чашу: я видел себя, но чужими — жадными, убийственными, развратными и абсолютно безнадёжными — глазами… Этот взгляд, разве он мог принадлежать… От удивления и пришедшего сразу следом возбуждения, нахлынувшего, точно огненный смерч или очень плотный запах, перехватило горло. Секунду или две мир вокруг плыл, как будто на свежий рисунок брызнули водой. Думаю, только непонятная резкая боль — в мозг словно с размаху воткнули вилку, которую тут же выдернули — и холодный, как айзберг, тёмный и непроницаемый (даже более непроницаемый, чем всегда) взгляд напротив убедили меня… не совершать очередную ошибку. Ну да. Ведь Снейп будет выглядеть махровым идиотом, если попытается обвинить меня в чём-то ужасном из-за грёбанного прикосновения к щеке! Пока я обо всём этом раздумывал, отвлекаясь от желания провести по лицу грубее и злее и, может быть, остановиться на сухих, бесцветных губах (заставить их, безумно горячие, задрожать и приоткрыться, и, наверное, хрипло выматериться) — Снейп, не говоря ни слова, разжал хватку на моём плече и качнулся назад, точно на миг потерял опору. Я моргнул, невольно задышал ровнее, свободнее, ощущая, как невесомо, словно лопающиеся пузырьки, распрямляются складки на мантии, как стекает вниз худая обессилевшая рука. Затем, куда внимательнее, чем прежде, я посмотрел на Северуса: его лицо вдруг напомнило мне неаккуратную постель с влажной простынёй, пошедшей морщинами, съехавшим одеялом и раздавленой, ещё тёплой подушкой — в нём мешались разные, непонятные и противоречивые эмоции (всё ещё достаточно яркие и отчётливые, как не до конца смытые краски). Меня уколола досада, лёгкая, но раздражающая: возможно, сгорая от соблазнительных желаний, я пропустил что-то действительно… интересное? Снейп ожил, скривился и схватил меня за запястье так стремительно, что я непроизвольно снова подумал про стальные челюсти капкана. Он выглядел ещё более осунувшимся и измученным, будто только что пережил большое разочарование, однако глаза его мрачно и холодно блестели. И он не дал мне дотронуться до его руки.       — Ну же, поешь, — наконец, сказал я, кисло улыбнувшись. После долгого молчания, мой голос прозвучал странно. — Это просто еда, поверь мне. Её принёс тебе не пытающийся что-то у тебя узнать урод, а просто человек, который хочет стать твоим… Я хотел сказать «другом». Может, если бы в крови ещё кипело безумное возбуждение или я был невменяемо пьян, как каминных дел мастер… Наверное, эти слова бы выходили легче. Будто сами собой соскальзывали с болтливого языка — точь-в-точь самый наглый пиздёж. Но я успел немного остыть и даже моего «безрассудства» не хватило — произнести что-то подобное прямиком в ледяное, презрительное, до последнего прыща, шмыга и волоса враждебное лицо.       — …хорошим знакомым. На самом деле, так глупо: я мог оскорблять его, мог говорить с ним о сексе, но у меня не хватало сил и смелости произнести обычную фразу, которые говорят друг другу трёхлетние дети, оставленные в полной игрушек комнате под присмотром домовика-няньки. «Давай будем дружить?» Я фыркнул и быстро отвёл взгляд в сторону, чувствуя себя смущённым и потерянным. Разглядел белый пепел в железной прорези печки — там, где раньше жарко и весело полыхал огонь. Это было как-то неправильно, и мне стало грустно. Снейпу, конечно, на мою грусть было плевать. Он зачем-то до боли стискивал мою руку.       — Ты хотел сказать… любовником? — тихо и хрипло, огрызнулся он, будто в слове «любовник» было что-то кошмарное и отвратительное. Вновь скривившееся лицо и презрительный колючий тон вызвали у меня безрадостную ухмылку. Впрочем, на его всё очерняющем языке это скорей всего означало «похотливая скотина, которая заботится только о своём члене»! Но я таким не был. — Я сказал просто человек, а не тот, кто думает, как бы поскорее залезть тебе в трусы, — медленно возразил я, хмурясь, давая себе время подготовиться, как перед прыжком в холодную воду (хотя никаких особенных и умных мыслей в моей голове, кажется, не наблюдалось, разве что растущее недовольство — собой, Снейпом и всей этой дурацкой ситуацией). Снова потянулся второй рукой к сжавшимся на моём запястье цепким пальцам, не то чтобы освободиться, не то чтобы накрыть их своей ладонью. — Нет, Северус, я хотел сказать… — Эй! — громкий голос заставил меня осечься и поперхнуться вязкой слюной, — Что… Что здесь, чёрт возьми, происходит?! Как так получилось, что я не услышал ни скрипа дальней двери, которая виднелась чёрным прямоугольник прямо за спиной Эванс, ни шагов по хрустящего снегу? Однако, уперев руки в бока и широко раскрыв глаза, Лили Эванс уже хер знает сколько времени стояла в шагах пятнадцати от нас.