Глава тяжелая. Только для 18+. И вообще, лучше ее не читать.
POV Катя Пушкарева.
— Да хватит вам дурака-то валять! Неужели вы еще не поняли, что мне все известно? И когда я говорю — всё, то именно это я и имею в виду. — папа кликнул по какому-то файлу и на экране появилось лицо Воропаева-старшего, но отец тотчас же поставил воспроизведение на паузу. — Сразу хочу сказать, что эту запись Воропаев сделал давно, еще до первой своей пластической операции. Сейчас он выглядит совершенно иначе. Я впервые видела его изображение. Высокий, лысоватый, плотный, с противным брюшком, но вполне еще в форме. Лицо добродушное, улыбчивое, а вот глаза… Глаза у него были страшные: светло-светло серые, почти белые, холодные, как северные реки, и колючие, как иглы кактуса. — Он не ожидал, что случится то, что случилось, — меж тем продолжал говорить папа, — и собирался переслать вам, Павел Олегович, эту прощальную речь, когда они с Кирой уже будут в Бразилии, а вы останетесь нищим и опозоренным. Эта запись адресована только вам. Вам и решать, демонстрировать ли ее сейчас. — Хватит, наигрались в секреты. Как вы сказали? Момент истины? Пусть будет момент истины. — Павел Олегович, я обязан предупредить — Воропаев вывернет вас наизнанку. — Хуже уже ничего быть не может. Включайте. — Воля ваша, — папа включил запись. Юрий Васильевич поудобнее устроился в кресле, налил себе виски, выпил пару глотков, прокашлялся, плотоядно улыбнулся и заговорил: Пашка, если ты меня сейчас слышишь, значит перед тобой разбитое корыто, а мы с Кирой уже строим новую жизнь в которой тебе, увы, места нет. У тебя ничего больше нет, Пашка! Ни сыновей, ни жены, ни денег, ни «Zimaletto». Очень надеюсь, что и здоровья у тебя тоже нет, что ты дослушаешь эту запись и сдохнешь от какого-нибудь инфаркта или инсульта. Лучше бы от инсульта, и так, чтобы парализованным овощем полежал с полгодика, помучился. Э! Только не вздумай помирать, пока до конца не дослушал! Мне жизненно необходимо, чтобы ты знал, за что я лишил тебя всего, что у тебя было. Шутки в сторону! Я хочу тебе рассказать, Пашка, как ты превратил мою жизнь в ад. Как сделал месть смыслом всей моей жизни. Готов? Ну, слушай… Сашку еще кормить ни разу не приносили, а я уже знал, что это не мой ребенок. У Ленки же мать моя роды принимала. Пашка, скажи, ты знал, что если у отца и матери первая группа крови, то у ребенка никакой другой группы быть просто не может. У нас с Ленкой была первая группа крови, а у Сашеньки, почему-то третья. Интересно, правда? И еще интересно, что не на Ленку я был тогда зол, а на маму. Зачем, мол, она мне все рассказала, растил бы ребенка, радовался. Тем более, что мое отцовство вообще было под большим вопросом, ты же знаешь, что я в детстве переболел свинкой. Я велел матери раз и навсегда закрыть рот, простил жену и принял ребенка. Я же не знал тогда, что это твой приблуда, а ее я любил, Боже мой, как же я ее любил. Я даже не сказал ей, что знаю, что это не мой ребенок. Скажи, Пашка, как ты мог так поступить со мной? Ведь месяца со дня свадьбы не прошло. Свадьбы, на которой ты был свидетелем! И ты забрался в постель к моей жене, воспользовавшись тем, что меня всего-то неделю дома не было. Ты специально послал меня в командировку? Да? И не надо мне сейчас говорить, что сука не захочет — кобель не вскочит, не надо! Она свое уже получила, горит сейчас в аду. Мне интересно, как ты мог? Мы же были друзьями, Пашка! Да, Ленка любила тебя, всегда любила, но вышла-то за меня замуж! Что ж ты на ней не женился? Не любил, не хотел? А когда она стала моей женой, захотел? Сволочь ты, Пашка. Если бы я тогда знал, что это твое отродье, все сложилось бы совсем по-другому. Ну, выгнал бы я Ленку, она бы помыкалась-помыкалась и вернулась. Я бы принял! Принял и ее, и Сашку. Потому что тогда ты тоже был бы наказан. Наказан сразу! Уж я бы постарался, чтобы твоя беременная Марго узнала, что у тебя растет сын и твоя жизнь стала бы не такой заоблачно счастливой. Скорее всего мы бы расстались и никогда бы больше не пересеклись. Только тогда я этого не знал. И мы продолжали общаться, и создали вместе кооператив, и… И я любил Сашку, как умел, так и любил. Ничуть не меньше, а может даже больше, чем ты своего Андрея. Все открылось в восемьдесят пятом, когда ты заболел раком. Ты хоть знаешь, что я тогда родительскую квартиру продал, чтобы денег тебе на лечение раздобыть? Даже когда нам не хватало денег на открытие кооператива, я ее не продал, залез в долги. А тебе на лечение, продал! Ну, почему я не сломал себе обе ноги, когда шел продавать квартиру? Почему меня не ограбили на обратном пути? Тогда бы ты сдох, и моя жизнь не превратилась бы в ад. — Папа, выключи! — попросила я, случайно оторвав глаза от экрана и взглянув на Сашку. Он не был бледным, он не дрожал, не заламывал руки, не плакал и не рвал на себе волосы, он просто смотрел неподвижно в одну точку ничего не выражающим, мертвым, пустым взглядом и глупо улыбался приклеенной улыбкой Гуинплена. И это было так страшно, что я решила положить конец всем этим разоблачениям, тем более, что и Павлу Олеговичу, кажется, уже нужна была медицинская помощь. — Сашка! — Ромка говорил довольно тихо, но я услышала. — Зато как тебе повезло с братом! Прям завидки берут. — Что? — Ну, Андрюха же тебе братом теперь выходит, а? За это точно нужно выпить. — Ромка, твоими бы устами, да помолчать, — встрепенулся Санька. — Вы меня простите, но больше мне здесь делать нечего. — он встал и пошел к двери в президентский кабинет. Малина тоже вскочил козликом, но был остановлен. — Прости, я хочу поговорить с Андреем один на один. — Да и хрен с тобой. Что вы все трагедию на ровном месте устраиваете? Второй закон Архимеда гласит: «Жидкость, погруженная в тело, через девять месяцев вылезет из… На свет Божий вылезет». А кто эту жидкость пролил, какая разница? — Прости, Ром, я все понимаю, и ты прав, но это нужно еще переварить. Я знала, что у Малиновского отец был «летчиком-испытателем, погибшим еще до его рождения», знала, что он всегда пытался делать вид, что это его волнует примерно так же, как прошлогодний снег, знала, что он придумал себе эту «Архимедову хохму» и даже бравирует ею. Но я так же знала, что ему всегда очень не хватало отца. Мне Андрюша рассказывал, как однажды в детстве он обиделся на Павла Олеговича, справедливо обиделся, даже Ромке пожаловался. А тот ему сказал: — «У тебя хотя бы такой есть». Правда тут же спохватился и начал сам себя высмеивать. — Мне здесь тоже оставаться как-то не очень хочется, я лучше в бар прогуляюсь. — Ромка выскочил за дверь, как ошпаренный. Я не знала, что мне делать. Правда, не знала. Больше всего мне хотелось броситься вслед за Сашкой, чтобы… Чтобы что? Объясниться с Андреем? Быть рядом с ним, когда он узнает, что у него есть брат? Но Санька ясно сказал, что им нужно поговорить с глазу на глаз. Можно было пойти за Ромкой, чтобы хотя бы ему все объяснить, но пока делали Павлу Олеговичу уколы и давали какие-то таблетки, Малина и сам вернулся. И я осталась… Лучше бы бежала от этой гадости со всех ног. Андрюшенька, пожалуйста, не обижайся, если захочешь, ты сам сможешь, когда найдешься, конечно, взять запись с камеры и хоть покадрово все просмотреть и прослушать. У меня нет сил все пересматривать и дословно записывать. Хватит уже и того, что я мужественно перепечатала речь этого мерзкого павлина до слов «Тогда бы ты сдох, и моя жизнь не превратилась бы в ад». Дальнейшее я просто перескажу. Ладно, хороший мой, ты же не обидишься на это? Правда? В общем, когда Павел Олегович лежал в клинике в Бремене, Воропаев поехал в Германию на закупку швейных машин. Поехал не один, а с Сашкой, тот хоть и маленький был, всего-то двенадцатилетний, но на немецком и говорил, и писал, как на русском. Сделку Юрий совершил быстро и удачно, причем не без помощи Сашки, немцам очень нравился этот серьезный русский мальчик, так свободно говорящий по-немецки и так ответственно помогающий отцу. Осталось время, чтобы заехать в Бремен, навестить друга. Он и заехал. Там-то, в клинике, случайно и выяснилось, что у твоего отца третья группа крови. Воропаев начал подозревать неладное. Но тогда еще не делали тест на установление отцовства, а он Юрию и не понадобился… Вернувшись домой, он прямо с порога заявил Елене Андреевне, что знает кто отец Сашки… Вот тут, Андрюша, мне и стало понятно, что этот мерзавец лжец, каких еще поискать нужно. То он заявлял, что принял мальчика и даже не намекнул жене, что знает — ребенок не его, а то он прямо с порога заявляет, что знает, кто отец ребенка. Если уж ты никогда не намекал, что это не твой сын, то прежде всего ты скажешь, что знаешь, что это не твой сын и только потом, что знаешь, кто его отец. Как выяснилось из дальнейшего, на самом деле дела обстояли так: Елена не любила мужа ни до, ни во время, ни уж тем более, после свадьбы. Тогда Воропаева это мало волновало, он любил, а значит, женщина должна была принадлежать ему. Вот он с первых дней их семейной жизни и доказывал жене, что любить она имеет право его и только его. Кулаком доказывал. Поэтому совершенно неудивительно, что когда молодой муж уехал в свою первую командировку, женщина пришла к мужчине, которого всегда любила и с которым у нее был краткосрочный роман, к Павлу. Конечно твой папа поступил подло по отношению к другу, кто спорит? Но! Мне неприятны женщины, которые любят одного, а замуж идут за того, кто позвал, а потом еще и изменяют мужу, и рожают ему чужих детей. Мне ужасно неприятны мужчины, которые залезают в постель лучшего друга и оставляют ему на память своего сына. Мне могут возразить, мол, она сама пришла, мол, Павел тогда еще не был знаком с Марго, а потом, когда встретил, влюбился и женился буквально сразу, никогда своей любимой не изменял. Мол… мол… мол… Какие бы «мол» мне не приводили, факт остается фактом — Павел Олегович возжелал жену друга. Но знаешь, Андрюшенька, мне до зубовного скрежета ненавистны мужчины, которые женятся, зная, что их не любят, а потом за эту нелюбовь поколачивают своих жен, которые не разводятся, узнав, что жена родила от другого, а годами издеваются и над женой, и над ни в чем не повинным ребенком, которые сами не живут (что это за жизнь, если каждая ее минута нужна только для того, чтобы отомстить) и другим жить не дают тоже. Мне омерзителен этот ваш Юрий Васильевич. Вначале он мстил только Елене. Как? Отвратительно, омерзительно, изощренно. Он ее бил, не ставил ни в грош, и… самое страшное… Андрюша, Воропаев изращенец, самый ужасный и отвратительный извращенец из всех, какие только могут быть. Знаешь, что он делал? Он стал… Господи! И написать-то такое невозможно. Сейчас, секундочку, только с силами соберусь… Вначале Юрий стал подкладывать жену под нужных ему людей с садистскими наклонностями, а потом и вовсе два раза в месяц возил ее в Питер, в элитный публичный дом. Но и этого ему было мало. Ему нравилось смотреть, как избивают и насилуют его жену. Он мстил ей таким образом! Именно так, во время избиений и изнасилований, и были зачаты Кристина и Кира. Кто их отцы не знает никто, какие-то моральные уроды, такие же, как Воропаев, но точно не он. После рождения Сашки он ни разу не прикоснулся к жене. Правда иногда притаскивал в дом какую-нибудь шлюху и занимался с ней сексом на глазах у Елены. Все изменилось, когда Воропаев узнал, кто повесил ему на голову ветвистые рога. Он больше не бил жену, не издевался над ней, не делил ее с другими. Он придумал план мести сразу для всех. Для Павла Олеговича, для Маргариты Рудольфовны, Для Елены Андреевны, и для всех детей. Всех! Исключая Киру...