«Ботан & Оторва»

      Домой я, можно сказать, прилетела на своей быстрокрылой ласточке, высвободив ее из плена моего сурового, но такого любимого папочки.       — Мишель! — закричала я прямо с порога. — Ты где? Некогда в прятки играть, выходи, подлый трус!       Я прислушалась, было тихо. Интересно! «Ребята, давайте жить дружно» — было самой первой фразой, которой я обучила Гортье на русском, и он всегда говорил ее, стоило только кому-то сказать: «подлый трус». При этом произносил он ее очень смешно: «гэбята, дафайцэ шить дгушна», тем самым поднимая мне настроение. А сейчас мне очень нужен был хоть маленький позитивчик.       — Мишель! Ау! — я начала обход квартиры с кухни.       А вот это уже было не просто интересно, а очень интересно. И если это не происки отца, то я даже не знаю, что мне и думать. Кухня была девственно-чистой, без малейшего намека на какой-либо запах. Даже аромат кофе не витал на ней. А ведь я просила Мишеля приготовить что-нибудь вкусненькое. Бог с ним, с вкусненьким, но без кофе Гортье не существует. То есть вообще не существует. Можно было даже не утруждать себя его поисками. Если бы Миха был дома, то где-где, а уж на кухне точно витал бы аромат этого напитка.       И все-таки я, словно «Мороз-воевода дозором», обошла свои владения*, как дура заглядывая в кладовки, туалеты, на балконы, и даже под кровать зачем-то полезла, хотя где-где, а там Мишель, ненавидящий тесноту, быть точно не мог.       Прежде всего (еще до того, как паниковать), нужно было поговорить с отцом. Но паника, почему-то, пришла на финиш первой и папе я звонила уже поеживаясь от страха, хотя с другой стороны, может и не от страха, а вовсе от злости, или там нетерпения.       Казалось бы, ну, чего бросаться в панику? Может Мишель вышел в магазин за сигаретами или просто пошел пройтись. Правильно? Нет, не правильно. Так рассуждать может только тот, кто совсем, совсем-совсем, вот прямо нисколечко не знает этого красавчика. Этот двухметровый детина страдал редким заболеванием под красивым названием агорафобия** и выходил куда-нибудь только в моем сопровождении. Мы и познакомились-то только потому, что Мишель, поссорившись с приятелем, остался один посреди площади Vendоme, и, будучи не в состоянии выносить ее просторы, быстренько вошел в «Bar Hemingway». А уж по нашему московскому разливному пространству он и вовсе без меня никуда не выходил.       — Танюша, папа свободен? — я чуть не ревела.       — У него совещание. Что-то случилось?       — Случилось!       — Хорошо, я попробую вас соединить.       — Не надо пробовать, надо просто соединить! — довольно резко сказала я. Вообще-то я стараюсь не хамить людям. Но сейчас мне было не до реверансов.       — Что у тебя за пожар? — спокойно и тихо спросил отец, но я слышала, что он взволнован.       — Папа! Так мы не договаривались!       — Как так?       — Куда ты дел Мишеля?! — закричала я.       — Что?       — Это ты Мишеля забрал?       — Во-первых, прекрати истерику. А во-вторых, я понятия не имею о чем ты. Что значит, забрал?       — Я приехала от тебя, а его нет!       — А стадия его агорафобии тяжелая? Не мог он пойти прогуляться?       — Не мог! Если ты знаешь о его болезни, значит ты прекрасно осведомлен и о ее форме, папочка, так что не делай вид…       — Доча, я когда-нибудь тебе врал? Было такое хоть один раз?       — Нет!       — Тогда ты должна мне поверить. Я понятия не имею, где твой приятель. И мне это не нравится гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Боюсь, что это охота не за Мишелем, а за тобой, солнышко. И боюсь, что это связано с делом, которое я хотел поручить вам с Мишелем. Я перезвоню через пару минут, за это время ты должна собрать самое необходимое, в том числе и документы. Поняла?       — Да, па… — но в трубке уже были только короткие гудки.       Ни фига себе! Это что? Я попала в детектив? Вместе с французским пленником? Это было ни разу совсем не смешно, но мне, почему-то, хотелось не просто смеяться, а дико хохотать. Наверное это нервное, я же до этого еще никогда не участвовала в детективе собственной персоной, так что не знаю я, что мне положено — плакать, смеяться или дрожать от ужаса.       Смех смехом, но привычка доверять отцу в серьезных вопросах, заставила меня отложить все эти смехуечечки на потом, а пока живенько побросать в дорожную сумку документы (включая загранпаспорт, диплом и аттестат), справки (об окончании двух курсов МГИМО и о смерти мамы), несколько фотографий, белье, кое-какую одежду и обувь.       И только тут я поняла, что я дура. Как же я могла заглядывать в кладовки и под кровать и даже не взглянуть на месте ли документы и вещи Мишеля? А вдруг в его дорожном несессере есть какая-то записка для меня? Или хотя бы намек на то, что с ним случилось?       Увы, на тумбочке Гортье не было ни записки, ни намека на происшедшее, ни самого несессера, он исчез вместе с mon cher ami***. Оно и понятно… Похитить Миху можно было только вместе с его шкатулочкой, там ведь были письма от Пита и его фотографии, а значит, забрать несессер можно было только у мертвого друга. Живым без своей реликвии Гортье бы не сдался. При этом все его вещи были аккуратненько разложены в шкафу на полочках.       Блин! А может, я зря паникую? Может мой товарищ по развлеченьям все же осмелился и просто вышел на прогулку? Да знаю я, что этого быть не может, но… вдруг? Оставался последний способ проверить свою фантастическую версию.       Если Мишель вышел из дома по доброй воле, то его малюсенькая белоснежная кофейная чашечка китайского фарфора вышла вместе с ним. Этот пижон и выпендрежник никогда и никуда не отправлялся без этой чашки — подарка своего мужа(?), жены(?). У него и коробочка специальная для этой хрени имелась, черная снаружи и выстланная темно-вишневым бархатом изнутри.       — О, mon cher ami! Ты только посмотри, как это красиво. Белое в красном, укрытое черным, — и сам умилялся своей поэтичности.       — Миха, ты же художник, это не красный, а темно-вишневый цвет. Неужели не видишь?       — Вижу, mon cher, конечно вижу, но «белое в красном, укрытое черным», это как начало поэмы любви.       — Это, блин, декаданс какой-то. Двадцатые годы прошлого века, — смеялась я.       — Какое красивое было время! Время красивых людей.       — Ага! Кокаинистов, морфинистов и Пьеро.       — Mademoiselle, ты такая не романтичная.       — Неправда! Я очень романтичная. Помнишь, я даже однажды пыталась тебе это доказать?       — Это когда мы едва не поссорились?       — Ага! Так что быть романтичной с тобой, mon cher ami, мне никакого резона нет. А все эти салонные беседы о декадансе и красивостях кажутся мне неестественными и манерными. Понял?       Ой, что-то я увлеклась воспоминаниями, а ведь мне нужно было еще проверить на месте ли чашечка, причем успеть до папиного звонка. Увы, коробочка стояла на месте, значит и подарок внутри. Скорее по привычке доводить дела до логического конца, чем в надежде на чудо, я приоткрыла черную крышечку. Ну, конечно же. «Белое в красном, укрытое черным» никуда не делось и это значило только одно — Мишель вышел из дому не по своей воле. Теперь я это знала наверняка…       Зазвонил мой мобильный.       — Да, папа.       — Ты собралась?       — Да.       — Слушай меня внимательно, малышка.       — Да, пап.       — Все гораздо хуже, чем я мог подумать.       — Что с Мишелем?       — Его похищение связано с… Не теряй времени. Все расскажу дома. Сейчас посмотри в домофон.       — Пап, там какая-та тетка деревенская. Сейчас таких уже и не делают, — нервно хохотнула я.       — Открой ей двери и сразу за ней запри их.       — Сделала.       — Передай ему трубку.       — Кому — ему, папа?       — Тетке!       — Тетка — это он?       — Да, а что здесь такого? У тебя друг — гей, охранник — тетка-он, по-моему все логично. Нет?       — Папа!       — Передай трубку. А потом слушайся его беспрекословно. Ясно?       — Ясно. Держите, — я передала свой мобильный бабище.       — Да!.. Да… Вы не волнуйтесь. Все сделаю в лучшем виде, — басом отвечала тетка, только я уже поняла, что это никакая не тетка, а переодетый мужик. Папа что в детстве в разведчиков не наигрался? — Барышня, ваш отец сказал, что в прихожей в шкафу есть баулы.       — Есть! Это я и без него знаю.       — Покажите мне их.       — Пожалуйста, — я раздвинула дверцы купе.       — Так! Вот этот подойдет, — сказал баб, достал здоровенный баул, поставил его на пол и расстегнул. — Полезайте.       — Что? Вы в своем уме?       — Полезайте. Вам папа велел слушаться.       «Бабища» в одно движение засунул меня в дорожную сумку, в руки дал мой баул с вещами и документами, закрыл замок почти до конца и… я почувствовала как земля уходит из-под моей спины, скорее всего он/она/оно повесил ручки сумки себе на плечо и понес меня в машину. «Только бы ручки не оборвались», — подумала я и хихикнула представив, как катится по полу огромный баул и кричит благим матом от боли и страха.       — Перестаньте смеяться. И чтобы ни слова, пока я не привезу вас домой, — сказал «тетка».       Дорога ничем особенным мне не запомнилась, потому что я элементарно задремала, укачанная равномерным движением машины.       — Выходите, — замок баула разъехался. Тетка сняла парик и вытирала им красную помаду с губ.       — И не подумаю!       — Это еще почему?       — Вам сказано доставить меня в дом, а не во двор. Вот и доставляйте.       — Малыш, — услышала я голос папы. — Хватит шутить. Пойдем в кабинет, поговорить нужно.       — Пап, Мишель жив?       — Надеюсь, солнышко…