Предыстория...
21 июля 2017 г. в 21:59
Телефон звонил не умолкая. «Какого черта»? — подумала я, лениво шаря рукой по тумбочке.
— Алло! — я, наконец, нащупала трубку. Голос со сна был хриплым.
— Спишь? Молодец! Я тебя поздравляю!
— Да ладно, сейчас уже встаю. Ну, чего ты ко мне пристал? У меня голова болит, как от «Гиннесса» после «Бейлиса»…
— Как чего? Как после чего?
— Ой, папа, прости, это я еще не проснулась.
— А ты на часы смотрела?
— Зачем? Ты же все равно сейчас начнешь орать: «Нормальные люди в двенадцать часов дня уже к обеду готовятся, и только моя до»…
— В двенадцать тридцать!
— Ну, вот! И зачем мне на часы смотреть? Сам все, что нужно скажешь.
— Значит так, родная моя, — ни тон, ни металл в папином голосе мне не понравились, кажется, его терпению пришел конец, — слушай меня внимательно. Все твои кредитки я заблокировал, машину экспроприировал, — меня, словно пружину, подбросило на кровати, и я рванула к окну. Так и есть! Моей красной ласточки на стоянке не было. — А ежели ты через час не будешь у меня в офисе, то и с квартирой тоже можешь попрощаться.
— Па, ты чего? Если это шутка, то она неудачная.
— Какая шутка, доча, какая шутка? Все, моя милая, отшутились. Это самая что ни на есть суровая реальность. Не понимаешь по-хорошему, буду учить тебя по-плохому.
— Папочка, ты не можешь…
— Я не могу? А давай проверим. У тебя есть только один час, чтобы взяться за ум. Время пошло.
— И ты разблокируешь кре…
— Не беги впереди паровоза, доченька.
Отец бросил трубку. Ну, все, кажется, я допрыгалась, терпение у папы лопнуло и он всерьез решил заняться моим воспитанием. А ведь это он, он сам меня сбил с пути истинного. Да, он хотел, как лучше, да он выворачивался наизнанку, чтобы я пришла в себя, но от правды-то не уйти — папа своими руками…
Впрочем, лучше я все расскажу по порядку.
Я никогда не была беспечной. Веселой — была, задиристой — была, даже хулиганкой — была немножко, а вот беспечной и безответственной не была никогда. Папа всегда меня баловал. А чего было не баловать, если я была послушным, умным и трудолюбивым ребенком, а у него было целое море-океан возможностей баловать свою любимую дочку? Но… Если мне хотелось получить кукольный домик ценою в малогабаритную квартиру, я должна была этот домик заработать, окончив четверть с круглыми пятерками. А если я загорелась поехать в Париж на открытие Диснейленда, то 12 апреля 1992 года я с восторгом входила в замок Спящей красавицы. Правда, за это я должна была взять золотую медаль на международной олимпиаде по математике среди детей одиннадцати лет. И я взяла ее.
Мой отец, банкир, мультимиллионер, трудяга, каких поискать, с самого раннего детства прививал мне любовь к математике и трудолюбие. И надо сказать, не без успеха. Училась я хорошо. Нет, что я говорю? Не просто хорошо, а очень-очень хорошо. После окончания школы поступила в МГИМО на экономический. Сама, без денег и связей! За это папа подарил мне квартиру, тогда это была всего лишь двушка, без особых претензий и излишеств, но обставила я ее по своему вкусу, правда бывала я в ней редко, чаще в особняке у родителей. Машина у меня была еще с тех пор, как я принесла домой аттестат зрелости вместе с золотой медалью, но тоже далеко не такая, как моя нынешняя ласточка, а обычная «Ford Fiesta», темно-синяя и с ручной коробкой передач.
А через два года, я пришла к отцу за советом.
— Па, в МГИМО очень очень слабая программа на экономическом. Мне не интересно там учиться. Вот просто совсем не интересно, то что они дают в конце второго курса, я знала еще в десятом классе. Да я, работая у тебя в банке на каникулах, узнала гораздо больше, чем за два года обучения в МГИМО.
— И что ты хочешь этим сказать, дочь? Что ты бросаешь обучение? Нет, милая, так не пойдет. Ты мне здесь нужна с дипломом. С красным дипломом, если быть точным. Тогда я буду знать, что мне есть кому оставить дело всей моей жизни.
— Папуля, ты никак помирать собрался? Нет! Так мы не договаривались. Ты должен жить долго-долго, и наслаждаться жизнью на пенсии, видя как твоя дочь станет самым лучшим директором самого крупного банка и как она приумножит твой капитал в несколько раз.
— А красный диплом?
— Будет тебе красный диплом, только не МГИМО, а Университета. Вот об этом я и хотела с тобой посоветоваться.
— Ты хочешь перевестись в Университет? Я только за! Там действительно и программа намного сложнее, и знания глубокие дают. Но МГИМО престижнее детка. Ты как, проживешь без престижа? — рассмеялся папа.
— Проживу, как-нибудь, — рассмеялась и я.
— Тогда могла бы и не советоваться.
— Не могла бы. Па, я хочу снова на второй курс пойти.
— Почему?
— Ну, это же ясно, как дважды два. Мои два курса хорошо если покроют один семестр в Универе, по знаниям.
— Значит год потеряешь.
— А я куда-то спешу? Меня что в армию заберут, если я переведусь?
— Нет, но хотелось бы, чтобы ты успела закончить учебу и немного поработать до того, как замуж пойдешь и детей начнешь рожать одного за другим. Я хочу быть богатым дедом, меньше троих-четверых даже не предлагай!
— Папка, какой ты смешной, если тебе так хочется много внуков, почему вы с мамой не рожали хотя бы парочку детей?
— Так получилось, детка.
— Ага, а теперь я должна исправлять ваши «получилось»? А ты не подумал, что матери-героине красный диплом как-то не очень нужен, в роддом и без него пускают.
— Ты рожай. А мамок-нянек я тебе обеспечу, солнышко. Так что и работать сможешь, и много детей иметь.
— Хитренький! У меня тоже мамки-няньки были, а я знаешь как скучала по тому времени, когда их еще не было, зато вечером всегда мама с папой дома были, со мной играли, мне книжки читали. Нет, я хочу, чтобы у моих детей была настоящая мама, а не инкубатор.
— Так мама же всегда с тобой была. И сейчас ты в любое время можешь рассчитывать на внимание с ее стороны. Вы же все время вместе, хоть у тебя и своя квартира.
— Зато вместо папки у меня есть банкир, с которым даже если посоветоваться хочешь, нужно записаться у секретаря.
Я совершенно не преувеличивала, даже в тот день я звонила не папе, а его секретарше, Танюше, чтобы выяснить, сможет ли он меня принять.
В общем, папа дал добро, и я перевелась в Университет, который и закончила с красным дипломом, к полному его и моему удовольствию полтора года назад. Папа сразу предоставил мне место заместителя директора в одном из филиалов его банка, директор которого через год должен был выйти на пенсию. Ну, а я за это время должна была стать настоящим, грамотным специалистом.
— А там уж и о замужестве можно подумать, — сказал отец. — А то когда ж ты успеешь мне внуков нарожать? Чай, не маленькая уже, двадцать три года, как-никак.
Жаль только, что человек предполагает, а располагает Бог.
Беда пришла в ночь с тридцать первого декабря на первое января. Как раз подбой курантов и пришла. Новый Год мы праздновали в банке. Как всегда отец организовал корпоративную вечеринку для сотрудников. С вручением подарков, маскарадными костюмами, живой музыкой джаз-квартета, Дедом Морозом и Снегурочкой. Было весело, празднично и как-то очень беспечно. Куранты начали отбивать, а мы все считать двенадцать ударов вслух… Вот как раз на десятом мама сказала: «Ой» и будто в замедленной съемке стала падать на пол. Или мне так тогда показалось?..
… Хоронили мы маму третьего января, погода была такая, словно и она плакала, провожая ее… Все плакали, даже папа… Все, кроме меня. Не знаю, почему, но мне никак не удавалось заплакать, я словно окаменела в тот самый момент, когда мама вскрикнула: «Ой». Папа потом сказал, что я была, как заводная кукла с остекленевшим взглядом, пожалуй это удачное сравнение. Именно так я себя и чувствовала. Вернее я ничего не чувствовала и не соображала. Просто, подчиняясь заводу, передвигалась во времени и пространстве.
А потом были поминки. Пышные, торжественные с каким-то неимоверным количеством приглашенных. Я понимала папу, честное слово, понимала. Ему хотелось, чтобы весь мир помянул маму. Помянул добрым словом и выпил рюмочку за упокой ее души. Но я точно знала, что мама бы хотела, чтобы мы с папой только вдвоем сели бы рядышком и оплакали бы ее. Чтобы никогда не было этого пиршества, когда после третьей рюмки, пришедшие забывают о поводе, забывают, что это не пьянка-гулянка и начинают обсуждать последние сплетни, а то и анекдоты рассказывать.
— Чтобы поминки были действительно грустными, их нужно делать безалкогольными, — услышала я чей-то голос, а следом за ним хихиканье.
Вот тут я и сорвалась. Я даже не плакала, я выла и кричала, я топала ногами и била бутылки о пол. Папа подлетел ко мне, схватил на руки и понес в кабинет, подальше от людских глаз, а я вырывалась и все кричала ему, что он предатель, сделал из маминой смерти пиар-акцию для своих деловых партнеров.
— Это не так, доченька. Это не так! — снова заплакал папа, и прижал мою голову к себе.
— Они анекдоты рассказывают, папочка, — взвыла я.
— Бог им судья, маленькая моя. Бог им судья.
— Папа, я хочу выпить.
— А вот это правильно, девочка. Давай с тобой выпьем, маму помянем, да я пойду, разгоню всех.
Последнее, что я помню из этого вечера — почему-то синий, как мамины глаза стакан с водкой у самого моего рта… А утром я не смогла подняться, у меня ничего не болело, руки-ноги шевелились, и в туалет я ходила исправно. А вот одна мысль о том, что надо бы душ принять или поесть, вгоняла меня в уныние, а уж при мысли о выходе на работу вообще хотелось нажраться таблеток и уснуть вечным сном.
Папа пытался меня хоть как-то растормошить, но через месяц сдался. Стал настойчиво предлагать мне забыть о работе, съездить куда-нибудь развеяться, выдал кредитку и стал потакать любому моему капризу.
— Ну, что я не смогу тебя прокормить, что ли? Ты всю жизнь только и делала, что училась да работала. Пришло время попутешествовать, вспомнить, что ты молодая, влюбиться. Наработаешься еще, успеешь. А не будешь работать, так тоже не велик грех. Того, что я заработал хватит и тебе и твоим детям на безбедную жизнь до самой старости, а там, глядишь, все и наладится.
Отдыхать мне тоже не очень-то хотелось, но папа настаивал. Для начала отправил меня в турне по Европе, а чтобы мне было удобно, комфортно и не скучно, отправил вместе со мной Никиту Минаева, сына своего старого друга, которого спал и видел своим зятем, и Томочку, дочку нашей домоправительницы. Никитоса, значит, для развлечения, а Тамару, для моего удобства и комфорта.
Самое пикантное, что в первую же ночь в отеле «Indigo Paris — Opera» Тома стала для Никитки развлечением, а он для нее комфортом и удобством. И все это за деньги моего папеньки, прошу заметить. А ведь Никита мне, между прочим, очень нравился.
Оставленная сопровождавшими меня лицами (и телами) на произвол судьбы, я вышла из отеля и пошла бродить по вечернему Парижу. Было просто прохладно, но мне было очень холодно, и я, увидев вывеску «Bar Hemingway», зашла внутрь. «Сюда захаживали и Хемингуэй со Скоттом-Фицджеральдом», — подумала я, разглядывая фотографии Хемингуэя разных периодов его жизни, развешенные на стенах. Едва я села в удобное кожаное кресло у стойки, как ко мне подсел молодой и симпатичный парень.
— Мадемуазель позволит угостить ее виски? — спросил он.
— Спасибо, не нужно. Мадемуазель в состоянии угостить себя сама.
— Мишель, — представился он.
Вот так и началась моя новая жизнь — беззаботная, веселая, бездумная.