Утро и вечер двух лейтенантов флота Его Королевского Величества

      Сквозь неплотно закрытые ставни падал последний луч раскаленного, как ядро, солнца. Ослепительным клинком он прорезывал душный полумрак комнаты, выдергивая из него отдельные предметы: когда-то синий, поношенный мундир с золоченым капитан-лейтенантским эполетом, белье, черно-красное дерево умывального столика, несколько бутылок, тарелку с недоеденными фруктами.       Но Хорнблауэр скользил взглядом по комнате и не видел ничего. Ему было ослепительно хорошо, сладко до ужаса. Он как будто покачивался в теплых волнах, расходящихся из глубины его тела. В экваториальных водах солнце восходит быстро: первый луч стремительно разливается по гладкой перламутрово-розовой поверхности, чувствительные сердца на миг замирают, — и тут же неизбежно появляется солнце, с жаром и силой заявляя свои права на мир. Удовольствие взорвалось в его теле с теми же приметами, с какими тропическое солнце разрывает ночной мрак. Его волны захлестнули Хорнблауэра с головой, он отстраненно следил как в изнеможении выгибается его шея и поджимаются пальцы на ногах, не в силах понять, утратил ли он чувство собственного тела или, наоборот, чувствует его так остро, как никогда. В этих неизвестных и потому опасных водах его поддерживали надежные руки Буша. Хорнблауэр любил опасности — и как же захватывающе было утопать снова и снова!       Ночной бриз уже шевелил марлевый полог от насекомых, остужая кожу. Несмотря на душную жару, тесные прикосновения к чужому, скользкому от пота телу были приятны. Остро, до щекотки в носу, как от пороховой пыли, пахло потом; к нему примешивались сладковатый запах гниения, нагретого солнцем дерева и груза специй из порта. Хорнблауэр хотел было натянуть простынь, чтобы скрыть свою наготу, такую жалкую рядом с мужественной красотой Буша, но его уже милостиво укутала ночная тень. Он скорее угадывал в полумраке, чем действительно рассматривал лежащего бессилевшего Буша. Его широкую, шумно вздымающуюся, грудь, покрытую старыми и новыми шрамами. Подавляя неловкость и стыд, он много времени потратил на их изучение и теперь знал каждый из них. Знал глазами, пальцами и губами. Его восхищали следы боевой отваги Буша. Дело было не в красоте или уродстве, не в зависти или жалости — эти шрамы вызывали у Хорнблауэра острое возбуждение. И такой же острый стыд за столь непотребные чувства.       Вчера, когда вино было уже выпито, Буш спросил, не знает ли Хорнблауэр анатомического термина «античный торс». Хорнблауэр призвал всю свою невозмутимость и был вознагражден. Он узнал, как доктор Сэнки заверял Буша, что через пару лет белый, идущий крест-накрест рисунок шрамов уже не испортит его «античного торса». После объяснения некоторых особенностей греческой и итальянской культуры неистово краснеющим бывшим учеником классической школы Буш некстати вспомнил, что до «торса» Сэнки имел несчастье назвать его, третьего лейтенанта линейного корабля Его Королевского Величества «Слава», недавно едва героически не погибшего от ран в бою, — ангелочком.       — Ангелочек! — низким голосом едва разборчиво рычал Буш, сжимая кулаки, в то время, как лицо его наливалось кровью, — Мать его каракатица! Да я его нанижу на шпагу, как жирного каплуна, я ему покажу античный торс, грот-брамсель мне… кхм!       Хорнблауэру едва удалось остановить Буша от немедленной дуэли и кровопролития, списав все на глупость, невежество и мещанское панибратство доктора. Он употребил все свое красноречие, и Буш поддался ему; кажется, он больше не чувствовал себя оскорбленным. К утру Хорнблауэр смог отогнать заманчивую идею убийства любителя живой античности и от себя тоже. Он отчасти понимал Сэнки: ему тоже нравилось сильное тело Буша, он завидовал его могучему здоровью и крепким нервам. Широкоплечий, атлетически сложенный Буш казался Голиафом и рождал совершенно языческие желания.       Буш лежал на спине, полуприкрыв глаза. Хорнблауэр коснулся пальцами сухих, очень тонких губ с изысканным очертанием: нижняя губа посередине имеет почти тот же изгиб, что и верхняя. Чуть выдающийся вперед сильный подбородок уравновешивает эту странную изящность на лице Буша. Он улыбался и ловил губами пальцы Хорнблауэра, целуя то кончики, то ладонь. Хорнблауэр ласково гладил худые после болезни щеки и подбородок, покрытые колючей плотной щетиной. Им обоим было не до бритья в эти дни, и губы Буша, как и его собственные, горели и трескались от продолжительных поцелуев. Хорнблауэр впервые поцеловал его губы всего сорок два часа назад, с тех пор они не выходили из этой комнаты.       Их привели сюда сто фунтов призовых денег за захваченные в Самане суда, трехдневный отпуск, предоставленный Бушу Когсхилом, и небольшой выбор сомнительных удовольствий Кингстона. В решающий момент, когда от вина и женского смеха голова совсем кружилась, Буш сказал, что ямайские девки, независимо от цвета кожи, существенно снизят шансы Хорнблауэра дожить до возраста, в котором становятся адмиралами. Хорнблауэр хмыкнул: он видел, как умирают от сифилиса. Впрочем, потом девчонка все же была, одна для них обоих. Ох, должно быть, это будет самое страшное, стыдное и сладкое воспоминание Хорнблауэра — о том, как ямайская девка учила их тому, о чем и мыслить невозможно, не сгорая при этом от стыда и желания.       Но сначала было решено просто переночевать здесь же, где ужинали и пили. Все началось с натужной шутки, неловкого поцелуя и еще более неловких, но и более страстных взаимных ласк. Больше всего Хорнблауэр боялся, что его желания вызовут у Буша презрение или ранят его гордость. Но неожиданно его острое влечение нашло в Буше взаимность. Когда они протрезвели, то боялись заговорить — и боялись отпустить друг друга.       В носу щекотало, как будто он вдохнул перца или пороха. Хорнблауэр громко чихнул.       — Будь здоров, — прошептал Буш. Помедлил немного и позвал, — Горацио?       — М? — отозвался он, устраиваясь на спине.       — Нет, ничего, — быстро ответил Буш, приподнялся, шутливо поцеловал в кончик носа и устроил голову на его плече. Кудрявые волосы коснулись носа Хорнблауэра, он фыркнул и запустил в них руку, убирая от своего лица. Другой рукой он покрепче прижал Буша.       С утренним бризом «Возмездие» отбудет в Англию. Но на борту будет уже другой Хорнблауэр.