Утро и вечер двух лейтенантов флота Его Королевского Величества

      Декабрьский ветер продувал сырую, темную и тесную мансарду сквозь многочисленные щели, но Буш, еще не до конца проснувшись, улыбался. На душе было светло, хоть за окном стоял серый сумрак, который сегодня едва ли превратится в настоящий дневной свет: наверное, еще нет десяти, и до почтовой кареты еще по меньшей мере часа четыре. Приезжая за своим половинным жалованием, из которого еще половину он отдавал сестрам, Буш не успевал вернуться в тот же день. Но неожиданно именно эта ежемесячная накладка, означающая лишние траты из и так скудного дохода, стала для него единственным источником радости. Под теплой тяжестью двух одеял и собственного бушлата Буш привлек спящего Хорнблауэра к себе и поцеловал его между выпирающих лопаток. Возможно, сегодня была первая из длинной череды ночь, когда Хорнблауэр не мерз во сне. Буш чувствовал, какой он теплый от пальцев ног до кончика острого носа, которого Буш едва-едва, чтобы не разбудить, коснулся губами. Его запах действовал на Буша умиротворяюще. Широкой ладонью он чувствовал ребра еще отчетливее, чем месяц назад. Кажется, на них совсем не осталось мяса.       Горечь и бессильный гнев вновь накатили на Буша. Как сейчас он видел: Хорнблауэр со шпагой в руке, прыгает на палубу «Славы», бросается он в бой с превосходящими силами противника. Бой, который мог окончиться победой или смертью. Хорнблауэр, который неустанно трудился, добиваясь успеха, и, наконец, поставил на карту свою жизнь — этот Хорнблауэр 7 месяцев не получал жалование, гася перерасход за те 3 месяца, когда он считался капитан-лейтенантом. Никто не заслуживал этого назначения больше, чем Хорнблауэр, но он был безроден и беден, его назначение не утвердили — и теперь этот невероятный человек наверняка до конца своих дней останется нищим лейтенантом на половинном жаловании. Вчера, впервые получив это жалование, Хорнблауэр выкупил у старьевщика свой дырявый бушлат. Зима началась полтора месяца назад. Буш попытался сглотнуть, почувствовав, как в нем поднимается ненависть к лордам Адмиралтейства, как она помалу смешивается с яростной похотью, а затем — с нежностью. Эта ядовитая смесь медленно растекалась по телу и мутила мысли.       Он ласково погладил теплый бок и поцеловал его спину чуть выше. Буш чувствовал, как нарастает желание и становится трудно дышать. В горле стоял комок, и он никак не мог от него избавиться и восстановить сбившееся дыхание, прислонившись лбом к костлявому плечу Хорнблауэра.       Просыпаясь, Хорнблауэр потянулся, напрягая пугающе тощее, горячее и до дрожи желанное тело, и прижался теснее так, что явно должен был чувствовать то, что разбудило Буша. Он улыбался, не открывая глаз, потягивался, с видимым удовольствием двигался навстречу ладони Буша, гладящей его правый бок, грудь, живот, бедро, о кости которого, казалось, можно порезаться.       — Мм… Вам не спится, Уильям? — Буш слышал поддразнивание в его голосе, — Еще совсем темно.       — Светает. Я высплюсь потом, — «Потом, Горацио, когда буду вдали от Вас.»       — Вы всегда превосходно планировали время.       Он повернулся лицом, оказавшись снизу, и Буш против воли улыбнулся в ответ на смешливый взгляд. Хорнблауэр был беспечен, и его веселье было заразительно. Задумавшись, Буш провел пальцем по едва заметному на болезненно-бледном лице шраму на левом виске: Хорнблауэр получил его в своем первом бою восемь лет назад, чудом не потеряв глаз.       «Мир посветлел для меня от ваших слов,» — сказал ему Хорнблауэр 5 месяцев назад, когда отверг предложенные деньги, предпочитая голодать, но не обрекать друга на эту жертву. Для Буша не было затруднением пожертвовать чем-то ради Хорнблауэра — он бы наверняка и не заметил этой жертвы, — и сейчас он отчаянно желал, чтобы мир был светел для Хорнблауэра всегда.       Длинные руки притянули его еще ближе, Хорнблауэр целовал медленно и крепко. Они оба поднаторели в этом в последние месяцы. Его жилистые руки с длинными чуткими пальцами обнимали и гладили алчно, но деликатно: несмотря на то, что прошел почти год, раны беспокоили Буша, и от Хорнблауэра это невозможно было скрыть. Буш с готовностью поддался уверенным прикосновениям. Он лучше других знал, как радостно подчиняться тому, кого любишь и уважаешь, — и что это лишь одна грань удовольствия. В королевском флоте всегда есть старшие и младшие — и только это, а не личные склонности, устанавливает распределение ролей в таких деликатных отношениях, как у них с Хорнблауэром. Сейчас же общие бедность, звание и взаимная приязнь окончательно уравняли их. Едва ли офицеры часто бывают настолько удачливы, чтобы иметь верного друга, равного по званию и разделяющего любовь к подобного рода разнообразию в удовольствии. Такой шанс стремился к нулю, даже если бы за это не вешали.       Невнимательному наблюдателю Хорнблауэр обыкновенно казался меланхоличным. И хотя Буш больше не попадался на этот обман, он вновь был удивлен горячностью и исступленностью своего друга. Собственный сердечный голод нечаянно встретил искреннюю взаимность. Буш яростно тянулся к нему, готовый сожрать, выпить его, впитать в себя — и не мог насытиться, и приходил от этого в отчаяние. Слишком мало отведено времени, слишком тонкие стены; всегда найдется ветер, адмирал или еще какой злой рок, который расшвыряет их раньше, чем они будут готовы отпустить…       Одна радость: по недосмотру хозяйки Хорнблауэру досталась приличная кровать, которая совсем не скрипела. Одеяла были отброшены, но холодно в нетопленой комнате не было, как если бы их тела все еще хранили жар ямайского полдня.