Стук дождя

Lund — Fall away 오존 (O3ohn) — Thoms Piano       — Ну и зачем ты потащил меня сюда? — спросил Чонин, раздражаясь легкомысленности Сехуна. Тот лишь расслабленно повёл плечами и отвлечённо посмотрел в сторону, стараясь найтись хоть какое-то знакомое лицо.       Как только у Бэкхёна получилось уговорить этого нелюдимого парня пойти на совершенно неизвестную выставку современного искусства? Чем он его поманил? Это оставалось загадкой для Чонина, как и то, как он сам решился пойти в такое место. Это определённо было не в его стиле. Особенно отчётливо он это понял, когда увидел кучку людей, что столпились у входа в здание музея изобразительных искусств. И только потом, пройдя через парк, перед входной лестницей, он понял, что это такие же посетители, как и он, или максимум какие-то работники. Стояли в углу, курили и что-то бурно обсуждали. До слуха Чонина дошло лишь неразборчивое:       — А она молодец.       — Да, мало того что стажировалось в Италии, так ещё и поехала в Париж и смогла там пробиться...       — Давай только ты не начнёшь свою демагогию смешанную с завистью.       — Да, Боже мой, я завидую ей. Как и вы все.       Парень повернулся было к говорящим, но Сехун быстро отвлёк его, что-то бормоча себе под нос.       — Что? — переспросил на всякий случай Чонин, но одногруппник даже не взглянул на него. Лишь шёл, в задумчивости положив руки в карманы и смотря вперёд.       — Говорю, давай быстрее. Вся эта обстановка какая-то странная, — прошептал Сехун, а Чонин лишь непонимающе уставился на друга.       — Что же тебя напрягает? То, что всем насрать на тебя? — отшутился тот, но остался без ответа.       Когда молодые люди наконец прошли по лестнице вверх и зашли в здание, их сразу встретила спокойная мелодия морского прибоя смешанного с дождём, которая лилась со всем сторон из колонок. Чонину стало немного не по себе. Он почувствовал какое-то беспокойство, которое стало опускаться на разум тяжёлым грузом. Он будто что-то предчувствовал, и от этого сердце стало призывно ныть, ускоряя ход и заставляя своего хозяина поскорее пройти через холл музея к самим картинам и осмотреться по сторонам. По телу невольно побежали мурашки, гонимые от звука дождя, а волосы встали дыбом, рефлекторно вселяя организму холодок.       — Ты куда? — послышался позади голос Сехуна, который вывел парня из состояния транса. Он лишь оглянулся и растерянно посмотрел на одногруппника совершенно незрячими глазами.       — Я хочу пройтись тут, — ответил Чонин, оставив Сехуна одного.       — Ладно, а я пока что подожду Бэкхен-хёна. А то достал названивать... — произнес напоследок тот, моментально окунувшись в призму из пелены тумана и воды. Так сильно Чонин увлёкся этим неизвестным и новым, что предстанет перед ним, как только тот переступил порог основного зала с картинами. Подсознательно он чувствовал, что что-то здесь не так, но ещё не осознавал, что именно.       — Ага... — промычал он то ли своим мыслям, то ли Сехуну, который, конечно же, даже не услышал его тихий ответ. День не задался с самого утра. То чертова птица, стучащая в окно, как слетевшая с катушек, то пролитый на брюки кофе... И с каких пор я стал таким суеверным?..       Чонин прошёл через широкую дверь и оказался перед хорошо освещённым залом. Его взору моментально открылась огромная картина, что смотрела на него пугающе, нависая и заставляя по телу пройтись электрическому заряду. Какого черта здесь?.. Как такое вообще возможно? Чонин стоял посредине зала с приоткрытым от удивления ртом, вперившись в невозможное. Это была она, та самая скала с птичьего полёта, тот самый городок под ней и безграничное море, что сплеталось с солнцем и облаками в нечто неделимое. Но как такое возможно? Это чья-то злая шутка? Кто мог нарисовать именно их скамью и ивовое дерево, что виднелись снизу? Кто мог так точно показать, то место, о котором он частенько грезил в самых отчаянных мечтах? Разве знал ли кто-то помимо Нури и Чонина об этом месте?..       Чонин подошёл ближе к картине, как раненый зверь, выискивая пометку с её названием и именем художника. "На Нури. Там, где утеряно счастье..." В этот момент в голове Чонина промелькнула тысяча и одна мысль, ворохом разлетаясь по всему его сознанию. Разве возможно нечто подобное? "Мало того, что стажировалось там, так ещё и поехала в Париж..." — вспомнились случайно подслушанные слова во дворе музея. Какого... Боже, что происходит? Это чья-то злая шутка? Если да, то она настолько мерзкая, что мне уже блевать охота... Парень, как раненный зверь, смотрел по сторонам, выискивая хоть одну мысль, чтобы зацепиться за неё. Глаза болезненно щипало, он то и дело часто-часто моргал, чтобы предотвратить позывы расплакаться, как школьник перед наказанием; он смотрел на потолок, чуть ли не взывая всех ныне существующих богов о помощи, умолял дать ему ответы, но сталкивался лишь с кондиционером, который вдыхал в здание холодный воздух. Такой же холодный, как и его сердце, подмерзшее под тоннами сожалений и упреков к самому себе за эти три года.       Чонин отвернулся от злополучного полотна, которое заставляло все его нутро выворачиваться наизнанку. Посмотрел в сторону выхода, что так и манил смыться из этого места, сделать вид, будто ничего и не было, снова забыть все, что могло напомнить о Нури, о её глазах и губах... О её смехе и тихих вздохах... О слезах и ямочках на щеках...       Парень схватился за голову и сделал глубокий вдох. Нет, он не может так позорно и трусливо сбежать отсюда. Он не имеет права взять и уйти из этого здания, доказав самому себе, каким же жалким он все-таки является. Нет... Он даже купит себе одну из этих картин. Да, чтобы каждый день видеть её перед глазами и умышленно делать себе ещё больнее. Чтобы каждый чертов день он жил с сожалением и осознанием того, каким же дерьмом он является. Хах... Да, забавно получится. Самоистязание, как смысл жизни. Эгоизм, как кредо. Вот он, Чонин, во всей красе. Оголивший все свои чувства, падкий на боль, любящий самобичевание. Депрессия у него уже давно в жилах, он теперь сполна упивается ею. А эти картины лишь помогут ему в этом нелегком пути. Осталось только пройтись по этим залам и выбрать самые болезненные... Да...       — С вами все в порядке? — слышится рядом женский голос. До плеча Чонина прикасаются, и он почему-то молится, чтобы это оказалась Нури. Он всем сердцем и душой сосредоточен на этой мысли, что позволяет ему взлететь до небес. Парень не успевает отреагировать и лишь приподнимает голову, моментально встречаясь с парой совершенно незнакомых карих глаз, которые с тревогой смотрят на него. Нет... Не она... Не она... Это не она... Какой же я олух. Как можно было надеяться на что-то подобное?       Чонин раздосадовано опускает взгляд. И пусть сердце в который раз трещит по швам, пусть он чувствует себя так, будто оказался в самой глубокой яме со сломанными руками и ногами, а по венам с новой силой течет яд вперемежку с приторны миражем Нури... Девушка снова повторяет свой вопрос, изучающим взглядом раскосых глаз всматриваясь в бледное лицо парня.       — Да, да. В полном порядке, — наконец отвечает Чонин и уже хочет отвернуться, чтобы уйти восвояси.       — Вы уверены? Выглядите неважно, — проговаривает девушка, а Чонина вдруг настигает странная мысль.       — Да. Вы не подскажете мне, что с этой художницей? Она ведь... умерла? — спрашивает он, указывая на картину напротив, умышленно игнорируя её взглядом, но на последнем слове голос предательски дрожит и хрипнет, моментально выдавая в парне душевное беспокойство и напряжение. Девушка удивленно приподнимает брови, не совсем понимая, о чем идёт речь. А после и вовсе звонко смеется, показывая ровный ряд мелких зубов.       — Это шутка такая? Художница с утра вроде как была здорова. Хотя она так волновалась из-за этой выставки... Но не думаю, что все настолько плохо, — произносит быстро девушка и, смутившись своего фривольного обращения, сразу подставляет кулачок к губам и прочищает горло. Чонин же только и мог, что удивленно слушать слова этой девушка. Как такое возможно? Как, черт возьми, такое возможно?!       Он изучающе смотрит на незнакомку и только теперь замечает, что одета она в строгий костюм, а на груди красуется отливающий золотом бейджик с надписью "Зам. директор художественного музея".       — А где она... сейчас? — дрожащим голосом шепчет Чонин, с надеждой вглядываясь в эти глаза, что теперь пестрели смешинками и задором.       — О... Госпожа На буквально минуту назад была со мной. Сказала, что ей хочется осмотреться. Пройдитесь по залам, я уверена, вы обязательно на неё наткнётесь, — проговаривает она быстро, а Чонину только и остается, что кивать головой в такт её словам.       — Спасибо, — отвечает он и собирается уже уйти в поисках Нури, как слышит позади:       — Удачи вам в поисках, — произносит ему вслед незнакомка. А после добавляет слова, которые он, конечно же, не услышал: — Так вот из-за кого она была вся на нервах.       Чонин смотрит по сторонам, совершенно не замечая проходящих мимо посетителей музея. Он их лишь отсеивал, быстро просматривая лица на сходство с Нури. Парень по-прежнему не представлял, как такое вообще возможно. Как может быть, что Нури, его Нури, жива. Это же просто сумасшествие. Небылица. Или чудо. Смешанное с чем-то наркоманским, будто он был под дозой и совершенно не понимал, что за галлюцинации его преследуют. Он лишь слепо следовал за ними, оставляя в тени доводы взрывного смысла, который так и кричал, что это чья-то злая шутка, которая определено затянулась.       Сердце взволнованно подрагивало в грудной клетке от одной только мысли, что здесь происходит что-то невообразимое. Что вот она, девушка, которая на протяжении трёх лет числилась в его голове в рядах утопленниц, которую он сам погубил собственными руками, та, по которой он страдал, которая мерещилась ему в каждой прохожей девушке, вдруг совершенно неописуемым образом находится с ним в одном помещении. Дышит тем же воздухом. Смотрит на те же картины. Слышит тот же звук прибоя во время грозы в этих залах...       Но тут Чонина словно током пришибло. Он оказался в помещении, где повсюду на него смотрели двое. Со всех сторон парня разглядывали две пары глаз. Вот спереди на него смотрели он сам в белом одеянии и иссиня-чёрные очи Нури. Они стояли на крыше, окружённые молниями и ветром, что развевал их волосы. Вот слева на него снова смотрят эти двое. Они сидят на скамейке, в высоте сотни метров на верхушке скалы, придерживаясь расстояния в полуметре друг от друга. И справа они грустно улыбаются Чонину, протягивая руки к благодатному дождю. Она знала. Она все это знала и держала в себе. Нури все это время молча страдала, не делясь со мной. Она тихо сходила с ума, переживая все в одиночестве... Что же мы наделали? Почему не могли поделить всё между собой? Почему не доверяли друг другу?       В последнем зале этой открывающейся взору анфилады посредине стены стоял портрет, что с самого начала буравил Чонина огненным взглядом чёрных, как смола, глаз. И глаза эти были ему прекрасно знакомы. Потому что являлись ничем иным, как частью самого парня. Той частью, что раскрылась перед Нури во всей красе, той частью, которую Чонин всегда старательно скрывал от всех знакомых, друзей, поклонников, выдавая её лишь во время своих выступлений.       А перед огненно-красным портретом стояла девушка. Худенькая и совершенно беззащитная. Волосы собраны в небрежный пучок, в руках папка, а в мыслях тьма неизведанных Чонином секретов. Пару минут парень лишь всматривается в хрупкую спину, боясь позвать её, чувствуя, как в жилах стынет кровь от того, что он может ошибиться, что его надежды в мгновение ока разлетятся вдребезги о суровую реальность. Но он прекрасно ощущает вибрации, что исходят от девушки к нему, проникают в душу, переворачивают все наизнанку; по телу летят сотни мурашек, а ноги словно ватные. Предчувствие неимоверной ошибки окружает разум Чонина, заставляя на мгновение отпрянуть, сделать шаг назад. Но парень прекрасно понимает, что если сейчас отвернётся, уйдёт, то потеряет шанс хотя бы на эту ошибку. Лишает себя всякой возможности жить без сожалений. Слишком часто он ошибался... Слишком много раз трусливо убегал от собственных желаний... Настоящих желаний.       И вот он протягивает дрожащую руку, чтобы прикоснуться к плечу девушки, что сама, как картина, повернула грациозно голову в бок и вглядывается в этот злополучный портрет, который причинил ей столько страданий. И бархатистая шея теплом отсвечивает от освещения, и пряди небрежно убраны за ухо, и кайма пушистых ресничек виднеется, отбрасывая тень на щеку. Но не успевает Чонин дотронуться до оголенной кожи, как она сама поворачивается, почувствовав, как за спиной кто-то стоит. Она. О Боже, это она. Чонин в растерянности. Он в смятении. Не знает, что и сказать. Молчит, словно рыбка, наглотавшись воздуха, лишь медленно открывает и закрывает рот, определённо лишившись дара речи. И смотрит в эти нежные глаза, тонет в них, теряется, молит о прощении, спасении и любви.       Это Нури. Нури, о которой он грезил столько ночей. Нури, у которой он просил прощения столько раз. Нури, которая так и не попрощалась с ним. Нури, которую он, черт возьми, продолжал любить, как умалишённый...       А она смотрела на него с застывшим взглядом, лишь уголок её пухлых губ слегка выгнулся в полуулыбке. Чонин даже не заметил, как задержал дыхание, боясь, что это окажется лишь очаровательный мираж, проказы разыгравшейся фантазии и помутневшего рассудка. Но нет, вот она, смотрит на него своими словно излучающими солнечный свет глазами. Проскальзывает ими по его волосам, задерживается на губах и покусывает свои, опускает взгляд на руку Чонина, а у парня, кажется, сердце прекратило трепыхаться в груди, забыв о своих прямых обязанностях. Кончики пальцев стали покалывать и уже давно похолодели от натиска эмоций, прорвавшихся как плотина. У Чонина руки дрожат, и голос давно уже отказал. Он отчаянно пытается прийти в себя, чтобы произнести и слово, но выходит из рук вон плохо. Он будто морально умер и оказался за гранью этой реальности. Он хочет сдохнуть, хочет сгинуть с лица этого мира. Но в голове крутится столько вопросов о том, что происходит, что он не может все так оставить и плыть по течению.       А в груди разгорается такой пожар, что его слишком сложно потушить. Кровь кипит в жилах, адреналин выплескивается по всему телу, и в груди воздуха катастрофически не хватает. У Чонина рука застыла в воздухе, ему жутко хочется прикоснуться к Нури, ведь не в силах поверить, что перед ним и вправду настоящая девушка. Не кукла, не мираж, не видение, а живой человек. Стоит и улыбается свой очаровательной улыбкой, которая, кажется, заставляет парня влюбиться по новой. Теперь уж точно бесповоротно. Мучительно. И болезненно.       Чонин кое-как все-таки определяется с контролем собственного тела и опускает руку на щеку Нури, что моментально льнёт к нему, слегка прикрыв глаза. Какое счастье — думают оба одновременно, совсем позабыв об окружающих их людях. Всего пара человек. Ведь ничего же не будет? Настоящая       Чонин стыдливо чувствует радость и облегчение за её жизнь, хоть и ни черта не понимает, как такое вообще возможно.       — Нури, — шепчет он, но девушка моментально заставляет сердце Чонина бешеного отбивать ритм галопа всего лишь простым до одури объятием. Он удивленно моргает глазами, не в силах что-либо сделать, но после приходит в себя, и ощутив сквозь ткань одежды такое же взбудораженное сердце Нури, приходит в себя и крепко-крепко прижимает к себе девушку. До отсутствия и миллиметра между ними, до хруста в позвоночнике и звёздочек в глазах. Вдыхает полной грудью и чувствует аромат гиацинтов, что неизменно уже который год исходит от Нури. Она такая же. По-прежнему прекрасна и одури любима парнем.       — Я думал, ты умерла, — шепчет он, прижимая её со всей силы к себе. — Я думал, что больше никогда не увижу тебя... Думал, что ты меня не простила. Что ненавидишь меня. Что я испортил тебе жизнь... — произносит дрожащим голосом, на что Нури лишь обхватывает щеки Чонина своими маленькими худыми ручками и смотрит серьёзно, проникновенно.       — О чем ты? Мне не за что тебя прощать. Все, что было, лишь наши с тобой ошибки и глупое недопонимание, — произносит она разгорячено и часто-часто качает головой. Эта её привычка... Осталась неизменной. По щекам Чонина уже давно текут дорожки горьких слез, но он не видит перед собой ровным счётом ничего помимо карих глаз Нури, в которых уже готов утонуть, умереть и забыть обо всем на свете.       — Но ведь мне сказали, что ты умерла... Что бросилась в море... — на что Нури лишь улыбается, выдавая свои очаровательные ямочки.       — Зачем мне это делать, глупенький? Зачем? — спрашивает и поворачивает голову в бок, заглядывая Чонину в глаза, пытаясь зацепиться за его взгляд.       — Я думал... Это я во всем виноват... Я не понимаю... Мне же сказали, что тебя уже нет, — шепчет он, мимолетно касаясь своими губами щеки Нури. А потом осыпает все лицо девушки частыми поцелуями вперемежку со слезами.       — Знаю. Нас перепутали. Это была не я, — отвечает тихо Нури, наслаждаясь долгожданными поцелуями. Льнёт к Чонину, как подсолнух к солнцу, и улыбается своему счастью.       — Но почему?.. Почему ты пропала? Что случилось? Почему не давала о себе знать? Я все эти годы жил лишь одной тобой... — шепчет парень исступлённо, а в груди так ноет, что кажется ещё чуть-чуть и сердце разобьется вдребезги от всей той боли, с которой он жил день ото дня.       — Прости... Прости меня. Это я во всем виновата, — отвечает Нури, а разгоряченные слезы текут из глаз, выдавая все то сожаление, что накопилось.       — И эти картины... Все эти картины... Ты все знаешь. Это все не бред сумасшедшего. Черт, я думал, что совсем потерял остатки здравого смысла...       — Да. Я так хотела с тобой встретиться, что не придумала ничего лучше этой выставки, — тихо проговаривает Нури дрожащим надтреснутым голосом, а Чонин лишь снова обнимает её, сжимая что есть мочи хрупкое тело девушки к себе.       — Ты только не оставляй меня снова. Прошу тебя...