Да, пошла твоя чёртова жизнь, не усложняй! Для меня ты, как гадкий остывший чай...
***
– Чжухонна, – осипшим от постоянного курения голосом тянет старший, когда блондин, прикрывающий свои волосы шерстяной тёмно-синей шапкой, садится рядом с парнем на бардовый кожаный диван, что стоит в самом дальнем и более-менее тихом углу того самого подвала, где Чангюн познакомился когда-то со всей компанией Хона, – а зачем тебе так подставлять того мальчика? – он поджигает самокрутку и делает глубокий вдох, заполняя все свои лёгкие наркотическим дымом, – Ты же никогда таким не страдал, – Чжухон первые секунды молчит, и кажется, что он обдумывает свой ответ. Но на самом деле в голове его уже есть все слова, объясняющие его поступки, которые он только планирует совершить. В компании этого хёна, пусть и дилера, Чжухон может рассказать всё. – Мне надо сделать так, чтобы у Им Чангюна не осталось выбора совсем, – отвечает младший. „Я отравлю тебя, Кихённа, твоим же спасением!” – Хорошо, я сделаю так, как ты просишь, – с лёгкостью соглашается старший.***
Чангюн наматывает вокруг шеи широкий вязаный и мягкий шарф серого цвета, который ему около трёх недель назад подарил Кихён. Как Чангюн позже выяснил этот шарф стоит примерно столько, сколько стоит квартира семьи Им. Теперь половина лица подростка скрыты в этом шарфе. Он достаёт свой телефон из кармана и одновременно нажимает на кнопку на холодной серой двери. Раздаётся немного неприятный писк, и Чангюн открывает дверь на улицу. Стоя на бетонных ступенях, он нехотя вдыхает противный морозный воздух и начинает набирать номер своего некогда любимого хёна. Только вот все остатки так называемой надежды разбиваются о чёртов автоответчик. Собственно, и вся искренняя любовь когда-то так же разбилась о жуткие скалы непонимания. Любовь действительно можно сравнить с волнами моря или океана. Они тоже иногда такие тихие, смиренные и успокаивающие, а иногда безумные и хаотичные. И парни так и не смогли понять, какова их любовь; парни, которые в действительности впервые приняли эти чувства, не смогли с ними справиться. И сейчас от их любви остался только след в виде обычной привычки. Чангюн пытается дозвониться вновь, но вновь он слышит ласковый и спокойный женский голос автоответчика. Он решает оставить сообщение, надеясь, что хотя бы его Кихён прослушает, может быть, от скуки. Только вот ему самому смешно от таких мыслей. Сначала смешно, а потом до скрежета в сердце грустно. – Ки, привет, – начинает Чангюн, а потом он понимает, что ему совсем нечего сказать хёну. Он понимает, что его „привет” довольно нелепо. – Да, глупо получается, – Чангюн опять замолкает на несколько секунд, – мы... Мы могли бы сходить погулять. Мне кажется, сейчас это нужно нам обоим. Мы могли бы поговорить о том, что происходит... Между нами, – Чангюн заканчивает свой монолог на этом. Он отправляет сообщение на автоответчик и прекращает звонок. Чангюн даже не надеется, что рано или поздно Кихён всё-таки соизволит ответить. В последнее время он ведёт себя так, словно Чангюн для него это простая игрушка, которую можно положить на пыльную полку, которую можно достать с этой полки, встряхнув пыль. Но у Чангюна уже есть привычка – он нуждается в Кихёне также, как заядлый курильщик нуждается в никотине. Чангюн понимает, что внутри него уже нет тех, прежних чувств, которые делали мальчишку счастливым. Он знает, что в его душе тлеет только эта жалкая привычка. А Кихён сейчас похож на того, кто всё это понимает и пользуется этими знаниями. Кихён уже не кажется правильным и идеальным. Чангюн не наивный, нет. Подростка вроде никогда не предавали, но он не верит ни в любовь, ни в Кихёна, ни в себя. Просто... У него есть привычка. А все привычки пагубные, ведь человек, привыкнув к чему-то или к кому-то, не сможет жить без этого. Поэтому Чангюн, пряча от ноябрьского ветра и неприятного холода лицо в большом сером шарфе, сидит на лавочке в своем дворе, ожидая от Кихёна хоть какого-то ответа. И смешно, и грустно. Состояние подростка сейчас не отчаянное, не безумное или расстроенное. Им Чангюн разочарован во всём, потому что никогда до этой осени он не догадывался, что быть подростком так чертовски сложно и неприятно. Кажется, из-за подростковых чувств эта осень стала слишком пьяной и опьяняющей, такой, какой бывает весна. А из-за Кихёна эта осень теперь превращается в такой гадкий остывший чай или какое-то болезненное похмелье. И становится так омерзительно и холодно, только не снаружи, а внутри, там, где находится сердце. И с этими ощущениями появляется и желание убить Кихёна, чтоб никогда и никому больше жизнь не портил. Только Чангюн этого сделать никогда не сможет, потому что чувства, которые некогда были светлыми и терпкими, всё ещё остаются внутри парня, чтобы потом в самом конце тихо и смиренно умереть, не тревожа самого хозяина. Чангюн хочет просто встать и пойти куда-нибудь, чтобы ноги не отмерзли окончательно. И он сделал бы это, но телефон начинает вибрировать, а на ярком экране появляется имя***
Чангюн продолжает бесцельно идти вперёд, иногда заворачивая на перекрёстках или на окраинах улиц. Ноги уже минут десять ноют, намекая на то, что можно и остановиться. Живот начинает болезненно урчать от того, что в желудке давно не наблюдалось чего-то съестного. На телефоне парня осталось каких-то шестнадцать процентов зарядки и куча звонков от матери, оставшихся без ответа этим вечером. Улицы ночного города и проезжие части начинают пустеть, и остаются только алкоголики, беспризорные дети и люди, что обитают около ночных клубов и в них. Рыжий уже давно потерял счёт времени; он уже давно не знает, где он находится. Но, кажется, подросток не очень то и хочет знать. По большому счёту, ему хочется сейчас просто потеряться, чтобы не видеть никого и чтобы его самого не видели, не трогали. Ещё ему до скрежета в зубах хочется кричать. Кричать до срыва голоса, до режущей боли в горле. Это состояние, к сожалению, становится его новой религией, смещая Ю Кихёна в роли своеобразного божества в самый дальний угол чангюновского подсознания, хотя сам Чангюн этого не хочет совсем. Слишком уж, знаете ли, болезненная она, эта религия. Да и жить Кихёном теперь тоже не очень приятно и комфортно. Создаётся ощущение брошенной или, скорее, поношенной вещи. Да, безусловно, неправильно то, что Чангюн своему хёну наговорил часами ранее. Неправильно то, что Им заставляет Кихёна чувствовать себя настолько ужасным предателем, ведь Кихён... Старший же просто не привык к тому, что его кто-то может любить; он не привык и сам любить, поэтому и ведёт себя так... Кошмарно? Несправедливо?. И в Чангюне сейчас живёт и расцветает только обида, даже не злость. Рыжий, если честно, никогда не сможет разозлиться на своего хёна по-настоящему. И, кажется, пройдёт пару дней, и младший сам, словно щенок одинокий, придёт к Ки, ведь привычка или, по-другому, нужда в старшем всё ещё есть. Но исправить всего этого уже нельзя. И обоим парням, что не справились с чувствами своими придётся по ночам скулить в подушку, чувствуя, как душа ломится, трещит под натиском всего этого. Чангюн подходит к очередному небольшому пешеходному переходу со светофором, который, правда, сломан и просто мигает красным светом. Только Им ничего из этого не замечает, утопая в своих мыслях. Не замечает он и автомобиль, который выезжает из-за плохо освещенного поворота. И водитель начинает сигналить с двойной силой, когда замечает подростка, который так спокойно идёт, не оглядываясь по сторонам. Скорость у этого авто небольшая, и машина со скрипом тормозит в тридцати сантиметрах от парня. Чангюн в красном свете светофора всё-таки замечает автомобиль и вовремя отходит дальше, как раз оставляя эти полметра. У подростка сердце действительно бешено колотится, что он сам слышит эти быстрые удары органа. А из головы, кажется, вылетают все мысли, которые занимали парня ранее. – Извините!. – кланяется Чангюн и наконец отходит к другой стороне дороги, уступая место автомобилю. Только сейчас Чангюн видит вокруг себя почти кромешную темноту и незнакомый район столицы. И парень не знает, куда надо идти, чтобы вернуться к своему дому. Им понимает, что весь он промерз настолько, что больно шевелить ногами, руками и даже головой. У него нет ни вона в кармане и нет даже одного процента заряда в телефоне. Ситуация настолько ужасна, что просто нет слов, и Чангюн на грани того, чтобы начать паниковать. Но этого делать он не привык, поэтому сейчас старается понять, откуда он пришёл. И Чангюн по своим нескромным подсчётам примерно понимает, куда всё-таки ему стоит идти, чтобы хоть к утру добраться до дома. Он перебегает по дороге обратно и почти бегом он начинает идти в более освещённую сторону. Чангюн мальчик не глупый и понимает: чем больше света, тем ближе центр Сеула. А Гюну и надо только добраться до центра, там и до его дома недалеко. Чангюн, стараясь не запнуться из-за того, что ноги от холода сводит, делает шаг за шагом и идёт он так, словно запомнил весь свой путь, но так может казаться только со стороны. Чангюн не имеет и малейшего понятия о том, где он и куда ему идти. Он просто идёт, надеясь попасть в более-менее знакомый район. Только идти очень трудно, когда ты вынужден каждую минуту незаметно оглядываться назад, потому что за тобой идут какие-то не очень приятные на вид парни лет двадцати пяти. Чангюн, конечно, знает, что парней в Корее почти не похищают, только если на органы для чёрного рынка, и подросток мог бы списать всё на обычное желание украсть тот же мобильник и карманные деньги у мальчишки, который зашёл не туда, только эти двое слишком не похожи на тех, кто может так мелочиться. Когда Чангюн начинает задумываться о том, чтобы ускорить шаг, эти парни догоняют его. Мальчишку хватают за плечо и резко поворачивают. И Чангюн не будет Чангюном, если просто будет стоять и молчать. Он, конечно, убирает от себя чужие руки и пытается оттолкнуть старших от себя. Подросток видит, что они выше его, как минимум, на голову. Это всё, что Чангюн может увидеть и понять, потому что в ту же секунду, как парни его поймали, Им в районе щеки или подбородка чувствует сильный удар чем-то холодным и остроугольным. Чангюн начинает молиться, чтобы зубы его остались целы. Он чувствует, что тупая пульсирующая боль начинает раздражать половину лица и десна начинает кровоточить. – Им Чангюн? – спрашивает один из парней, пока тот, что бил, закуривает сигарету. – Сначала бьёте, а потом только спрашиваете? – шипит Чангюн, растирая щеку. Только сейчас Им видит в руке парня с сигаретой пистолет, тот, которым Гюна и ударили. – Значит, Чангюн, – кивает тот же парень. – Что вам надо?! – рычит Чангюн, вытирая рукавом куртки кровь с уголка губы. На минутку, когда на тебя нападают не стоит огрызаться с нападающими, вести себя вызывающе, смотреть им прямо в глаза. Всё это рыжий делает. А как же ещё?.. – Около недели назад ты был в квартире, где хранилось пять килограмм чистого мета, – начинает говорить парень с сигаретой, предварительно затянувшись так сильно, что на глазах младшего исчезает сразу четверть сигареты, – то есть, за каждый килограмм – тысяча долларов, – продолжает он, сделав пару шагов к Чангюну, – и по случайному стечению обстоятельств почти каждый, кто видел тебя, указывают на то, что именно ты был в комнате, где хранился мет, – у Чангюна глаза становятся невообразимо большими, потому что он и знать не знает о какой-то комнате с наркотиками, и никуда он не заходил тогда. И вообще, после тех не очень хороших выходных Чангюн решил никогда больше не связываться с какими-либо наркотическими веществами. – Что?! Вы, может быть, сами его скурили или по вене себе пустили?! Несёте сейчас просто нереальный бред! – Чангюн старается оттолкнуть от себя парней, старается сам уйти от них, потому что понимает, что его сейчас пытаются подставить и никак иначе. А такие проблемы уж точно не нужны человеку, тем более семнадцатилетнему подростку. Только уйти, как и ожидалось, не получается. Один из парней, которые, скорее всего, даже не хозяева того наркотика, а какие-нибудь псы бойцовские, ударяет подростка в живот и сразу после этого он бьёт Има в район челюсти, попадая по скуле. – У тебя есть два дня, чтобы вернуть пять килограмм мета или чтобы принести пять тысяч долларов! – Что?! Айщ! Откуда мне это всё взять?! – Чангюн ещё не получил сотрясение мозга и может здраво мыслить, но он всё равно кричит на этих парней, понимая, что может отхватить. Просто Чангюн не тот человек, который будет думать, им всегда управляют эмоции, и, кажется, так будет всегда. Поэтому сейчас Чангюна вновь бьют по ребрам, толкая на стену дома. По спине Има растекается тупая и сильная боль, из-за которой мальчишка морщится и шипит. Он принимает сидячее положение, хотя сделать это трудно. И всё, что он может видеть, – это удаляющиеся спины двух этих парней.***
Когда Чангюн только выходил в магазин, на улице было ещё светло, и людей было в разы больше. А сейчас идти как-то... Жутко, что ли. Особенно на его подростковую неокрепшую психику сильно действуют пара сломанных фонарей, которые чаще всего выключены, но могут загореться ярким бело-желтым светом, который чуть ли не ослепляет человека. Нет, Чангюн не трус и никогда таковым не был. Просто та не очень милая беседа с цепными псами какого-то дилера оставила, наверное, очень болезненный и отрицательный отпечаток на психике Гюна. Парень уже подходит к своему подъезду, ощущая всю тяжесть маминого списка продуктов, а ведь всё началось с оливкового масла. Подросток спешит достать свои ключи, но пальцы предательски онемели и не могут даже почувствовать эти железные ключи. Но всё же Чангюн побеждает. Он наконец открывает тяжёлую железную дверь подъезда и проходит по короткому темному коридору к лифтам. Чангюн находит наощупь кнопку вызова маленького лифта и жмёт на неё, но та только быстро мигает красным светом, сообщая о поломке лифта. Тогда Чангюн шипит что-то трудноразборчивое и нецензурное и идёт к грузовому лифту, который больше маленького раза в два. Но тот просто вторит действия первого лифта, окончательно разочаровывая парня. – Айщ! Серьёзно?! – кричит Им, пиная ногой в ботинке двери одного из лифтов, и несильная боль раздражает его стопу, невзирая на то, что парень бил ботинком, – Чёрт!. Полчаса назад же работали ещё! - недовольно восклицает парень, озираясь на предательские коробки из металла. Теперь ему надо будет подниматься на девятый этаж с рюкзаком, наполненным тяжёлыми продуктами. Чангюн возвращается обратно, почти к самой двери подъезда. Лестница, как обычно, похожа на темнейший коридор до самого Ада. Только вот звонки от мамы не дают остановиться и на пару секунд. „И нужно ей так это оливковое масло?!” – недовольно думает Чангюн, но всё же начинает подниматься, включив фонарик на телефоне. И не успевает он пройти до пролёта между вторым и третьим этажами, как свет фонарика падает на чьи-то ботинки, которые слегка испачканы трехдневной пылью и грязью. Будем честны, подросток испугался. В последнее время его деньки слишком наполнены какими-то встречами не всегда желанными. Чангюн поднимает телефон, чтобы увидеть этого человека, и видит того самого дилера, у которого он якобы украл пять килограмм тяжёлых наркотиков. – Что ты здесь?.. – хочет спросить Чангюн, увидев знакомое лицо, но он сразу вспоминает недавнюю ситуацию, и его тон резко сменяется на грубый и чересчур уверенны. – Какого черта?! – кричит Им, подходя к старшему ближе, но между ними всё ещё сохраняется расстояние в шесть ступенек. – Что, блядь, творят твои парни?! Какой мет? – возмущается рыжий, и с каждым вопросом он подходит ближе к другу Чжухона, а он просто стоит и молча смотрит на младшего. – Самый обычный мет стопроцентной чистоты, – отвечает парень так, будто это самый обычный разговор, – есть шесть свидетелей... – Наркоманов?! Таких же как ты?! – срывается подросток. Он стоит уже вплотную к этому парню, а его сердце так бешено бьётся, что у Гюна начинает кружиться голова и такая неприятная тошнота подступает к горлу. – Да меня не волнует, кто! Они есть, и это – факт! – парень хватает Чангюна за куртку и тянет его со ступени на ровную лестничную площадку. – Ты знаешь, как решаются такие вопросы? – рычит он, заглядывая своим черным озлобленным взглядом в имовские глаза, наполненные этим подростковым страхом. – Не будет мета или денег и я доберусь до твоей семьи! – говорит он это всё слишком уверенно и холодно, словно не в первый раз. – Кстати твоей маме так идёт каштановый цвет, лучше, чем её черный... После этих слов невероятно неприятный звон, который слышит только Чангюн и только в своей голове, оглушает подростка. У Чангюна земля из под ног уходит непонятно куда. Воздух застревает в его груди и начинает просто сжигать лёгкие. Его пробивает такая дрожь, какую человек не чувствует даже в предсмертной агонии. Родители для Чангюна – самые дорогие люди на свете, потому что они совсем не такие, как все родители подростков. Родители его самые настоящие, и любовь у них такая же. Чангюн не может допустить того, чтобы с его родителями что-то случилось. Поэтому сейчас он верит. Верит и боится до обморока. Но сил хватает на то, чтобы сказать: – Ты ничего им не сделаешь... – Ты так думаешь?! – кажется, Им знает голос смерти: он ко всему безразличный, но злой и прокурен до одури. И после раздаётся жуткий хриплый смех старшего. И он бьёт мальчишку в живот, всё также держа его за куртку. Знаете, чтобы убежать не вздумал. У Чангюна из рук телефон выпадает, теперь не видно почти ничего, только очертания ног парней. Чангюн хватается двумя руками за чужую руку и пытается отодвинуть старшего от себя. Только у него ничего не выходит, потому что младший слабее, потому что после удара живот болит, потому что тяжесть рюкзака сковывает и страх делает мальчишку полностью незрячим. Страшно не за себя, за родителей. Чангюн не готов допустить ошибку, которая затронула бы не только его, а всю его семью. В руках старшего появляется нож. Не такой, которым можно лишь слегка задеть, а такой, который может задеть жизненно важные органы. Чангюн видит рукоять ножа и металлический блеск его лезвия благодаря свету экрана упавшего телефона. Парень бьёт ещё раз в живот, только теперь ниже и левее, а Чангюн, кажется, уже привык к этим ударам, поэтому он не шипит, не кривится от боли, а только отходит назад на один шаг. Мальчишка успевает своими онемевшими то ли от страха, то ли от холода руками хватает старшего за руку, в которой покоится нож. А после... Чангюн не понимает, что происходит. И Чангюн не хочет верить в это. Чангюн почти не чувствует боли, а значит, с ним всё хорошо. Но что-то произошло, ведь теперь Иму совсем ничего не угрожает, то есть, сейчас перед ним нет никого в прямом смысле. Рыжий не помнит, а только знает, что толкнул старшего, что парень запнулся о ступеньки. Чангюн не помнит, он только слышал этот грохот, а потом тишину. Мальчишка не верит во всё это, поэтому он просто стоит ещё с минуту и смотрит то в темноту, то на свой телефон, экран которого должен вот-вот погаснуть. Но через страх Чангюн поднимает свой телефон и освещает лестничный пролёт, где ещё десять минут назад сам стоял. – Твою мать! – вскрикивает подросток, заставляя эту тишину вздрогнуть. Он видит обездвиженное тело старшего, его разбитую от удара голову и кровь на стене и полу. У Чангюна начинает кружится голова и такой тяжёлый, грубый комок пробирается всё выше по пищеводу. Его ноги не держат, руки не слушаются и дрожат. Он отходит к дальней стене, чтобы не было видно его же жертву, и набирает номер. Не полиции, не скорой, не родителей. Он звонит