Его диагноз — насильник.
Когда родители Брайса узнают, что сделал их сын, они нанимают ему лучших адвокатов. Боже, тебе не смешно от того, что невинных отправляют с глаз долой, а насильника защищают? Но адвокаты его не спасли. Мать Джессики стреляет ему в голову.Его диагноз — мудак.
Ты правда думала, что если бы он провел консультацию должным образом, поддержал и успокоил тебя, то это могло бы предотвратить твою смерть? Не думаю, Ханна. Мистера Портера, кстати, уволили и его больше не взяли ни в одну школу за некомпетентность. Ханна, ему надо было кормить своих двух сыновей и жену.» Всё происходящее после Клей запомнил очень смутно: бумаги, выписка, просьба дежурной медсестры отдать ей все острые и наносящие вред предметы, включая шнурки и ремень, потом длинный-длинный коридор и просторная палата, в которой на Дженсена тут же накинулись только с одним вопросом: «Сколько ты лежал в наблюдательной зоне?». Но они не знали, что наблюдательная палата не коснулась Клея. Благодаря заботливым стараниям его психиатра, его сразу перевели в лечебный корпус, нарушив при этом некоторые правила. «Недавно мне сказали, что больные могут считать себя виновными практически во всех смертных грехах. Так вот, я виновен во всех смертных грехах и смерти Ханны Бейкер. Ещё у них появляются мысли о том, что они является источником несчастий для родных и близких, и их смерть освободит родных от тяжелого бремени ухода за ними. После этих слов мне стало смешно. Именно это меня и отличало от остальных: они могут не чувствовать поддержку, но рядом с ними есть хоть кто-то. Источник несчастий родных и близких? Серьёзно? Мои родные оставили меня давно. Я тут совершенно один. Я все время был один, лишь с редкими минутными появлениями призраков в лице Джеффа, Алекса и чертовой Бейкер. Вы знаете, что случилось с каждым их них. Когда Алекс уехал из города, суицидальные мысли, не отпускавшие меня со дня выстрела, начали разрастаться и подобно воронам кружились надо мною везде. Если бы сейчас жизнь имела хоть какой-то смысл. Если бы отыскалось в этом огромном мире что-то совсем небольшое, но ради чего стоило бы жить. Но все, что вокруг — давно потеряло свою цену, а все, что внутри — пусто, нелепо и никому не интересно. Временами боль одерживала победу над мои разумом, и я в мельчайших деталях представлял, как веду лезвием от точки А к точке Б. Почему это? Я хотел знать какую боль ты испытала. В конце концов я не вынес ту сжирающую меня изнутри пустоту и одиночество. И я увековечил все это на своей коже. На память, так сказать. Я просто хочу умереть. Мне здесь не место, я знаю это. Я чувствую лишь одиночество и присутствие своих демонов рядом, которые душат меня. Я пытаюсь вырваться, но они держат меня так чертовски сильно, что я опускаю руки и отдаю им себя. — Ты должен убить себя, слышишь? — они шепчут эти слова мне на ухо, и я дрожу в их руках. — Пойми, ты никому не нужен и если ты уйдешь, всем станет только лучше. — я пытаюсь не слушать их, но они будто в моем разуме. — Хочешь я расскажу тебе как ты выглядишь со стороны? — я мотаю головой, потому что нет, я не хочу, пожалуйста. Но они продолжают. — Ты ничтожен. Ты думаешь, что кто-то полюбит тебя? Ты, вероятно, шутишь, потому что ты вообще видел себя? Никто не сможет полюбить такого человека, как ты. Ты отвратителен и снаружи, и внутри. Каждый, кто знал тебя, жалеет о своем потраченном времени на тебя. Ты гнилой цветок, ты прогнил внутри. — слезы текут по моим щекам и я сдаюсь. Я киваю, соглашаясь со всеми их словами. — Ты ведь знаешь, что всем сделаешь лучше, если сейчас убьешь себя? — киваю. — Ох, знаешь как всем будет хорошо без тебя? — киваю. — И помни. Ты ошибка и сделал правильное решение, решив убить себя. Теперь все будут счастливы. — это последние слова, которые я услышала, прежде чем погрузиться в темноту. Отчетливо помню, как сижу в ванной и мне становится тошно и невыносимо холодно. Остро хочется тепла и объятий. А потом провожу лезвием вдоль руки. Резко, чтоб сомнений не возникло. Боли нет, она не ощущается или я просто разучился что-либо чувствовать. Кровь алой струей расползается, оставляя линии-пути на молочно белой коже. Вода тоже становится красной. Потом перекладываю лезвие в левую руку. Подношу острый край к правому запястью и повторяю процедуру. Становится тепло. Слышу до боли знакомый шепот. Как наяву. «Я рядом», — тот самый голос, после прослушивания которого жизнь идёт под откос. Открываю глаза и вижу перед собой ту, кому принадлежит этот голос. Все слишком реально. Тебя, Ханна Бейкер. «Сегодня не выйдет, прости», — последнее, что я слышу перед тем, как в ванную врывается чей-то силуэт, и я отключаюсь. Я прихожу в себя в больнице. Открываю глаза и почти первое о чем я думаю, что моё будущее перечеркнуто. Стоп, его и так не было. Потом сотни анализов, бесед, и в итоге я оказываюсь тут. Психиатрическая клиника определенно не то место, где заводят друзей и обретают любовь всей своей жизни, так ведь? Это место, где находят максимум единомышленников или товарищей по диагнозам. Врачи твердят, что больше везёт тем людям с твердым разумом, которые путём долгих самоанализов пришли к осознанию своей болезни. Но толку то от понимания собственного диагноза? Ты просто вновь плачешь от боли, но уже с «достойным» поводом.» Дрожащей рукой Алекс касается кончиком кисти плеча больного, рисует закорючки, не совсем понимая, зачем. Все было, как в тумане. Перемещает ладонь ему на щеку, вытирая слёзы, ощущая, как тело Дженсена дрожит. От холода, или от внутренней боли. Руки Клея начинают неприятно дрожать, голова мутится от таблеток, от нехватки воздуха в лёгких, от присутствия Стэнделла. Легкие нещадно горят, перед глазами рябь, как на размытой фотографии, но Дженсену хорошо. « Одна смерть повлекла столько последствий, сколько пойдёт за ними? Ханна, знала ли ты, что станешь одной из причин крушения наших судеб? Что в наших историях, именно ты станешь снежком, который будет катиться и расти в геометрической прогрессии? Могла ли ты подумать, что твоя смерть будет нести такие последствия? Цикл повторяется. И будет повторяться. Осталось недолго.» Как же тяжело становится на душе Клея, когда его щеки касаются ледяные пальцы Алекса. Пробирает до костей. Ему хочется отстраниться, убежать, провалиться сквозь землю. Но он снова не двигается, рассматривая его измученное лицо. Мертвое лицо. Ему становится страшно, будто в зеркало смотрит.Они помогут друг другу выкарабкаться наверх.