У подножья жизни

      Дождь начался с самого утра. Он обрушился на замок проливной стеной, намочил задубевшую после зимы землю и потом, постепенно, перешёл в мерзкую морось. Из-за сырости и холода выходить наружу совсем не хотелось. Но тогда у Люмьера не было выхода. Одевшись потеплее, он спустился вниз и открыл входную дверь. Хмурое небо вызвало в нём чувство отвращения. Точно сама природа решила каждый раз подстраиваться под его настроение.       До завтрака оставался ещё час. Потому Люмьер взял из пристройки садовую лопату и медленным шагом направился к северной стороне. Та часть сада всегда скрывалась от посторонних глаз, туда мало кто ходил. Так почему бы не выбрать именно это место? Сырая почва почти не поддавалась, комками налипала на полотно лопаты. Но Люмьер с завидным упорством продолжал своё занятие до тех пор, пока под его ногами не образовалась яма около трёх футов в глубину. Затем он выпрямился, сложил руки на черенке инструмента и задумался. Сначала о том, что произошло прошедшим днём. Но потом взгляд остановился на соседнем холмике, из которого торчал самодельный крест, и мысли обрели совершенно иное направление. Более мрачное, заставляющее вновь и вновь вспоминать те ужасные года, что пришлось провести в заколдованном замке. А вдруг магия так и не покинула их обитель? Что если она осталась в башнях и на чердаках, затаилась в холодных подземельях?       Люмьер так и не смог докопаться до правды. Как бы он не старался соединить всё воедино, связать нити между собой и прийти к правильному ответу, ничего не получалось. Между обрывками воспоминаний, казалось бы, таких важных и стоящих внимания, была пропасть. Когсворт говорил, что в первую очередь надо найти связующее звено. Но только как это сделать? С чего начать? Эти вопросы всё время крутились в голове. Они мешали думать о посторонних вещах, не позволяли продолжать жить со спокойной душой. Даже когда наспех сколоченный деревянный ящик оказался на дне ямы, Люмьер не смог в полноценной мере разделить общую скорбь.       Никто из свидетелей столь печального события не проронил ни слова вплоть до окончания похорон. Может быть, они молчали из вежливости, может быть, как и Люмьер, погрузились в собственные мысли. Кто знает?       — Не думал, что утро начнётся на такой печальной ноте, — мрачно произнёс Файф, поглядывая то на одну, то на другую могилы. — Вообще-то я хотел всерьёз взяться за флейту, но накатившая меланхолия не позволит.       — Будете отдыхать?       — Что-то вроде того. Надо закончить с одной песней.       Губы Люмьера тронула лёгкая улыбка.       — Вы пишете стихи?       — Иногда, — Файф смущённо прикрыл глаза. — У меня пока не очень получается. Стихи очень простые, невыразительные. Но почему нет, верно? — он покосился на старую могилу. — Ему бы это не понравилось. Для него музыка была на первом месте. Если же ты начинаешь добавлять к ней слова, то ты — бездарность. Так он считал. Текст нужен для тех, кто не обладает талантом вложить весь смысл в мелодию. Не трудно догадаться, каково моё мнение на этот счёт.       — Здесь наши взгляды совпадают. Друг мой, сейчас все знают вас как прекрасного музыканта. Не стоит искать одобрение у покойного.       — Конечно, я понимаю, но…       Собеседник резко замолчал, боясь быть услышанным. Совсем рядом от них, по вытоптанной тропинке, вразвалочку шёл старый садовник. В зубах он крепко сжимал деревянную трубку. В этот день табака в ней не оказалось. Просто дурная привычка. Воспользовавшись случаем, Люмьер всучил садовнику лопату. Тот недовольно поморщился, стряхнул с инструмента комья земли и пошагал дальше.       — Как бы вам это сказать, — продолжил Файф ещё тише, — на слух я не жалуюсь. Могу без труда отличить звучание одного инструмента от другого.       — Я в этом не сомневаюсь.       — Однако же в последнее время мои способности мешают мне нормально отдыхать ночью. Откуда-то снизу доносится музыка. И всё бы ничего. Только играют не абы на чём, а на старом органе. Им никто не пользовался уже много лет!       На исхудалое лицо музыканта легла тень волнения. Совершенно оправданная, принимая во внимание те необъяснимые вещи, что происходили вокруг.       — У вас есть соображения, кто бы это мог быть?       — Увы! Один раз всё-таки набрался смелости и спустился в старую комнату для репетиций. Но там никого не было. Орган стих сразу, как только я оказался на пятом этаже, Файф нервно засмеялся и почесал затылок. — Впрочем, это всё пустяки. В замке же нет призраков, верно?       Люмьер согласился, хотя на этот счёт у него возникали свои предположения. Вводить Файфа в курс дела казалось ему не самой лучшей затеей. Незачем сеять панику на пустом месте, запугивая и без того слишком впечатлительного музыканта.       Когда тот откланялся и поспешил обратно в замок, Люмьер остался стоять на прежнем месте. Ему предстояло переделать ещё целую уйму дел. Но разговор с мадам Поттс, определённо, имел наибольшую важность.       — Как вы, дорогая?       Кухарка, закутавшаяся в несколько тёплых накидок, вяло пожала плечами. Её поджатые губы и задумчивый взгляд говорили о подавленном настроении. Она не могла выносить одного только вида могил. Старалась отводить взгляд при каждом удобном случае. Но ей от этого легче не становилось.       — Я в порядке, — она поправила платок на голове. — Да и что со мной может случиться? Мне уже довелось узнать, что такое смерть. Но Чип…       Люмьер повернул голову в сторону заброшенной части сада и увидел мальчика. Тот взобрался на старую яблоню, которую завалило ветром ещё в прошлом году, поджал ноги к себе и уткнулся лбом в колени. Видеть вечно жизнерадостного ребёнка в таком состоянии было невыносимо. Жалость неумолимо сжимала сердце, не позволяла вздохнуть холодный воздух полной грудью.       — Даже не могу передать, как я за него волнуюсь.       Мадам замолчала и опустила глаза вниз, пока Люмьер растерянно переминался с ноги на ногу. У него не получалось подобрать нужные слова. Такие, чтобы утешительная речь не прозвучала слишком банально. Сказать привычное «всё будет хорошо» — означало показать полное безразличие к несчастью мальчика. А это было не так.       За прошедший год поменялось многое. Неприятностей, несомненно, оказалось больше. В этом никто не сомневался. И всё же Люмьер стал подмечать крохотные перемены в его общении с Чипом. В первую очередь, они стали проводить вместе гораздо больше времени, чем раньше. Чипу нравилось постоянно ошиваться рядом с метрдотелем, чем играть где-то в стороне. Он не стеснялся своей любознательности, скорее наоборот, с его стороны постоянно летел целый шквал вопросов. Умных или глупых — без разницы. И в том, и в другом случае Люмьер охотно поддерживал разговор. Чувство глубокой привязанности к мальчишке вспыхивало в его душе всё сильнее и сильнее.       — Пожалуйста, поговори с ним, — женский голос слегка задрожал. — Я пыталась объясниться с ним, но наш разговор с трудом можно назвать полезным.       Люмьер мотнул головой.       — Не уверен. Что я могу?       — К тебе он прислушается, — продолжала настаивать мадам Поттс. — Чипу просто нужно услышать мужское слово. Он не знал отца и…       Дослушивать не было смысла. Речь снова зашла о том, чего Люмьер так старательно пытался избегать в прошлом. Ответственность за окружающих, ответственность за Чипа обрушилась на него неподъёмным грузом. Может, он бы и смог избавиться от неё: отказаться, схитрить, дать обещание, которое в конечном итоге так и не будет исполнено. Проще простого. Но желание поступить правильно оказалось сильнее, и Люмьер с готовностью принял тяжёлую ношу.       — Понимаю, — он сбросил с головы капюшон и кивнул в сторону мальчика. — Тогда я пойду.       Моросящий дождь на время прекратился, но омерзительное ощущение от царившей кругом сырости никуда не делось. Хотелось поскорее убежать отсюда обратно в замок, поближе к камину. Сесть в мягкое кресло, накрыться пледом и вытянуть ноги к огню. Но впереди Люмьера ждала работа, и мечтать о чём-то подобном он не смел. Прелые листья, наполовину перегнившие за зиму, с хлюпаньем проминались под его ногами. Талый лёд и комья снега, перемешанные с землёй, липли к подошвам высоких сапог. Отвратительное место. Кривые деревья и колючие кустарники, разросшиеся во все стороны, осевшая вниз земля, из которой торчали массивные и почерневшие корни, сваленные в кучу валуны и ржавшая ограда, напоминавшая об убранстве этого места в далёкие времена. Этот участок земли все обходили стороной. Все, кроме Чипа.       Ему нравилось здесь гулять, собирать опавшую листву осенью, выслеживать индейцев или просто нежиться в солнечных лучах. В заброшенном саду он постоянно играл с Султаном. Учил его брать след или давать лапу, как это умели делать охотничьи собаки, кидал палочку и с гордостью наблюдал, как Султан приносил её обратно. Даже если по весу она была слишком тяжелой для маленького щенка. А теперь Чипу оставалось только горевать о потере друга. Когда Люмьер приблизился к нему, он даже не шелохнулся.       — Чип?       Никакой ответной реакции не последовало.       — Чип, мне…       — Я хочу побыть один, — едва слышно пробурчал мальчик, так и не подняв головы.       — Жаль, — Люмьер облокотился о ствол дерева, — мне надо поговорить с тобой.       Спустя полминуты послышался всхлип.       — О чём?       — О чём пожелаешь, mon ami. Знаешь, как иногда полезно выговориться кому-нибудь?       — Не хочу об этом говорить.       — Уверен? — не дождавшись ответа, Люмьер вздохнул. — Из меня выйдет плохой собеседник, согласен. Такой, как бы это сказать, на любителя. Но я постараюсь. Честное слово.       С неприятным осадком в душе он наблюдал за тем, как Чип небрежно вытер лицо рукавом. В блестящих от слёз голубых глазах отражались печаль, обида, а ещё непонимание. Никто, кроме матери, так и не удосужился объяснить Чипу, что произошло прошлым вечером. Всем было не до этого. И несчастному мальчишке пришлось оставаться в неведении.       — Почему? — спросил он тихо, силясь не поддаться очередному порыву чувств.       — Прежде чем ответить на твой вопрос, мне нужно объяснить тебе кое-что.       Люмьер сдвинулся чуть влево, сокращая расстояние между ними. Так они могли говорить на пониженных тонах, чтобы их никто не услышал.       — Понимаешь, в нашем мире иногда случаются плохие вещи. И в судьбах абсолютно всех людей для них отводится место. Идеала не существует, Чип. Всегда есть проблемы, с которыми просто необходимо бороться. И смерть не исключение. Тебе может не понравиться то, что я скажу. Даже больше — мне самому не мил такой ход мыслей. Но смерть, как бы прискорбно это не звучало, всего лишь часть жизни. Это… нормально, Чип. Каждый день кто-то умирает, будь то растение, животное или человек. Увы, от этого никуда не деться.       — То есть все умирают?       — Да, к сожалению. Рано или поздно.       Заметив, как помрачнело лицо Чипа, Люмьер посчитал бессмысленным объяснять, что их это тоже коснётся.       — А что такое смерть?       — Это, — протянул Люмьер задумчиво, пытаясь сформулировать в голове правильную мысль, понятную для ребёнка, — что-то вроде вечного сна. Уснув таким сном, уже невозможно вернуться назад.       Крохотная слезинка прочертила по щеке Чипа тонкую дорожку. Он быстро вытер её ладонью и судорожно всхлипнул. Смотреть на его страдания было невыносимо, и Люмьер, от безысходности, стал рассматривать окрестности, чтобы хоть немного отвлечься. С серого неба вновь начал накрапывать дождь, но в тот момент до него не было никакого дела. Даже у свежей могилы, близ которой ещё несколько минут назад стояла только мадам Поттс, появилось ещё несколько фигур.       — Мама сказала, что люди попадают на небеса, когда приходит их время — в голосе Чипа слышалась надежда. — Просто отсюда мы не можем их увидеть. Султан тоже там?       Чувствуя, что к горлу подкатывает ком, Люмьер посмотрел на мальчика и… улыбнулся. В его улыбке не было веселья, вовсе нет. Но Чип словно ожидал чего-то подобного. Он нуждался не столько в словах, сколько в обыкновенной поддержке. Его взгляд мгновенно прояснился.       — Да, Капитан. Он там. Бог забирает всех.       — А папа тоже там?       — И папа.       Чип осторожно кивнул.       — Я понял, — он свесил ноги вниз и принялся разглядывать запачканные носы ботинок. — Мой папа тяжело болел. Так мама рассказывала. Но Султан был ещё маленьким. Он не мог умереть просто так.       — Вот поэтому мы с Когсвортом хотим разобраться в случившемся, — Люмьер вдруг подумал, что друг бы не одобрил подобного разговора с ребёнком, но отступать было уже поздно. — Нам кажется, в гибели Султана виноват кто-то из жителей замка.       — Правда?       — Oui, но это только догадка. А чтобы знать наверняка, нам понадобится твоя помощь.       Прозвучавшие слова, кажется, только приободрили Чипа ещё больше. Он тут же согласился на предложение, и Люмьер, сам того не осознавая, взъерошил волосы на его голове.       — Что мне надо делать?       — Внимательно следить за всеми, кто покажется тебе хоть немного подозрительным. Ходи по замку, наблюдай, заглядывай в комнаты, подслушивай, если на то будет крайняя необходимость. А когда узнаешь хоть что-нибудь, немедленно докладывай мне или Когсворту. Но остальным ни слова. Договорились?       — Ладно.       Чип снова вытер глаза и посмотрел в небо. Там, в вышине, среди непроглядной пелены туч, парили чёрные птицы. Они медленно кружили над замком. Одни взлетали ещё выше, другие, наоборот, спускались ближе к верхушкам деревьев.       — И за что его так любят?       — Кого?       — Бога, — Чип нахмурился, оттолкнулся руками от дерева и спрыгнул на землю. — Он плохой и жадный. Потому что хорошие люди так не поступают. Пусть возьмёт себе другую собаку, раз ему так хочется, а Султан мой!       Больше не нуждаясь ни в чьём обществе, он вжал голову в плечи, засунул руки в карманы камзола и быстро пошёл в сторону замка окольными путями. Пересекаться с людьми ему совсем не хотелось. Оно и понятно. В такие моменты, когда жизнь лишается всех ярких красок, каждый имеет право на одиночество. Особенно Чип, который потерял не только лучшего друга, но и всё очарование детства.

***

      После завтрака Люмьер отправился прямиком в комнату дворецкого. Изначально они планировали встретиться на восточном балконе. Место собрания пришлось менять из-за непогоды. Но Люмьера это нисколько не расстроило. По крайней мере, у Когсворта всегда был растоплен камин.       На третьем этаже, как всегда, царила умиротворительная тишина. Только часовой маятник по-прежнему давал о себе знать бесконечными скрипом и постукиванием. В это время хозяева ещё спали, а значит у друзей в запасе имелся часик-другой на обсуждение всего и вся. А если точнее, то большую часть умственных усилий должен был взять на себя Когсворт. От Люмьера требовалось по возможности вспоминать все мелочи и подробности, произошедшие во время отсутствия хозяев, и иногда поддакивать. Ведь к логическим рассуждениям его мозг явно не привык.       Отбросив в сторону все формальности, Люмьер толкнул дверь ногой, зашёл в комнату и безо всякого приглашения завалился на убранную кровать. Когсворту, который сидел в тот момент за туалетным столиком, только чудом удалось воздержаться от комментариев. Он сердито цокнул языком, отвернулся к зеркалу и продолжил своё занятие. Перед ним на столе лежал развёрнутый чехол с маленькими ножницами и гребнями, рядом красовалась круглая бежевая коробочка. В ней Когсворт держал помаду для усов.       — Мог хотя бы постучать!       — А я постучал.       Люмьер приподнялся на локтях и с улыбкой стал следить за тем, как друг известным лишь ему методом измерял длину своих усов. Обыкновенной линейкой он почему-то не пользовался. Хотя такой способ был бы легче всего.       — Выбивать дверь с ноги — не значит постучать. Я уже молчу о том, что ты самым наглым образом расположился на моей кровати. Убирать будешь сам, понял?       — А ты чего такой злой?       — Плохо спал, — ответил Когсворт после минутного молчания. — Всё думал о случившемся.       — Я тоже. При этом последствия кажутся ужасными, с какой стороны не посмотри.       — Есть соображения?       — Брось! — Люмьер снова лёг на спину и заложил руки за голову. — Все мои старания себя не оправдали. В голове чёрт пойми что. Есть куча фактов, но как сопоставить их между собой?       Когсворт хмыкнул и поднёс ножницы к одному из кончиков усов.       — Если ты уверен в существовании связи, значит надо постараться найти центральное звено. Может, даже несколько. Соблюдай порядок, используй логику, и в твоём мозгу начнёт выстраиваться цепь событий. А теперь не отвлекай меня, пожалуйста. Если я отрежу больше, чем следовало, то…       — Всё-всё, молчу.       Финальные штрихи в наведении марафета длились недолго, но Люмьеру не терпелось начать действовать, и даже несколько минут показались ему целой вечностью. Он старался сосредоточиться и последовать совету Когсворта, воспроизвести картину целиком, но безуспешно. Таинственное преображение замка, призраки, пропажа вещей и отравленная еда не имели ничего общего. Но всё же странности начались примерно в одно и то же время. Их первые ростки дали о себе знать ещё осенью, когда… когда что? Люмьер нахмурился. Если следы магии остались в замке, то они вновь обрели силу в начале осени. В то время многие из слуг решили покинуть место работы. По словам Чипа «живому» замку такие перемены пришлись не по душе. Но не мог же он материализовать яд в еде. Это преступление совершил кто-то из жителей. Тогда каким образом во всём этом была замешана магия?       — Слушай, я не могу! Всё слишком запутано.       — Может, никакой связи нет, и тебе это только кажется?       Когсворт убрал чехол с инструментами в ящик стола, закрыл баночку с помадой и пересел в кресло у кровати.       — Она есть, уверяю тебя.       — Тогда давай попробуем думать вместе. Смею сказать, это просто потрясающее занятие. Нельзя им гнушаться.       Закрыв глаза, дворецкий принялся рассуждать вслух. Оттого ему не довелось лицезреть саркастичной усмешки на лице Люмьера. Так уж получилось, что за время их дружбы последний не гнушался выдавать различные шутки относительно друга: обидные и не очень. А Когсворт хоть и был человеком серьёзного нрава, тоже позволял себе некоторые вольности в общении. В основном это были колкие замечания об умственных способностях Люмьера, весьма и весьма скудных.       — Итак, начнём с конца. Вчера вечером в ужине оказалась летальная доза неизвестного яда. Причём она была обнаружена только в одной порции, предназначавшейся хозяину. А значит преступление имеет направленный характер. Кто-то узнал, что ты готовишь ужин для хозяина, подгадал удачный момент и незаметно подсыпал отраву. Отсюда возникает три вопроса. Кто? Зачем? Как?       — На первый вопрос мы точно не знаем ответа.       — Именно. Зачем?       — Ясное дело — убить нашего хозяина, — Люмьер сжал кулаки. — Подонок!       — Считаешь, это сделал мужчина?       — Конечно, не могу же я подозревать женщин.       Когсворт засмеялся.       — Милый Люмьер, ты всегда поднимаешь мне настроение своей наивностью. Ты моложе меня, а живёшь предрассудками прошлого. Любая женщина, а тем более невероятно красивая, обладает незаурядным умом. А добавить яд в еду или напиток — дело простое. Здесь не требуется большая физическая сила.       — Да-да, остерегайся женщин, они доведут тебя до беды, их создал Дьявол, — Люмьер махнул рукой. — Слыхал я эти разговоры. Один бедолага не смог добиться руки и сердца от любимой, и все женщины в его глазах превратились в исчадия ада. А такие же обиженные услышали и подхватили. И потом, в нашем деле это не имеет значения. Никому из женщин не выгодна смерть хозяина.       — А из мужчин?       — Вообще-то тоже, если честно.       — Вот, — произнёс Когсворт нравоучительным тоном и многозначительно поднял указательный палец вверх, — а это значит, что преступником может быть любой человек. Мотив в данном случае — не желание нажиться. Я исключаю госпожу и её отца, сам понимаешь.       Люмьер даже рот открыл от удивления.       — Ещё бы ты их подозревал!       — Когда дело касается запланированного убийства, подозрение падает на всех. Хозяйка могла бы отравить своего мужа, чтобы получить деньги. Но они искренне любят друг друга. А месье Морис… это месье Морис. Он и мухи не обидит.       — Отлично. Кто ещё вне подозрений?       — Мадам Поттс, Чип, музыканты, потому что в те часы у них была репетиция, и никого из них я внизу не увидел, садовники, конюхи, некоторые горничные. Перечислять долго. Проще остановиться на тех, кто ошивался в кухне вчера вечером. Помни, яд оказался только в одном блюде. Преступник был рядом.       — И он там оставался, потому что из кухни никто не выходил.       — Следующий вопрос: как? Если мы найдём ответ на него, то круг лиц сузится.       В памяти тут же всплыли вчерашние образы. Первая кухня, где стоял шум из голосов и бренчания посуды. Мадам Поттс беседовала с одной из прачек, они стояли близ буфета, за дальним столом для резки овощей расположился Дрэс, главный помощник шефа Буша. Кажется, он колол орехи. За столом сидели двое людей из охраны, с которыми Люмьер не успел познакомиться, Жаме со своим дружком и Морель, отсевший от этой весёлой компании чуть подальше. Когда приятели начинали хохотать слишком громко, он косился на них с нескрываемым презрением. Во второй кухне стоял ещё больший кавардак, потому что повара возились с ужином для прислуги.       — А ты находился в первой кухне? — спросил Когсворт, задумчиво приложив указательный палец к губам.       — В основном, да. Размешивал соус для блюда. Но иногда я входил во второе помещение, потому что на огне готовилась еда. Надо следить, чтоб ничего не подгорело.       — Плохо. Отраву могли подсыпать и там, и там, пока ты не видел.       — Нет, mon ami, — метрдотель покачал головой. — Яд был в соусе. Помнишь, я его попробовал?       Когсворт хлопнул себя по колену.       — Точно! Значит преступник находился в первой кухне. И подсыпал отраву, когда ты выходил во вторую. Кто-нибудь подходил к тебе слишком близко?       В сердце болезненно ёкнуло, и Люмьер резко сел на кровати. Он вспомнил ещё кое-кого. Жанетту, которая подбежала к чану, зачерпнула из него воду и, утолив жажду, поспешила обратно в коридор. Именно тогда к нему подошёл Морель. От такой новости Когсворт чуть на месте не подпрыгнул.       — Что он тебе говорил?       — Предлагал помощь.       — И?       — Что «и»? Я отказался, потому что к тому времени всё было готово, — Люмьер обхватил голову руками, понимая, к чему придёт их разговор. — Нет-нет-нет, это не Морель! Только не он!       — Но факты…       — Да к чёрту эти факты! Зачем ему делать это? Он получил свои деньги и собирался уезжать.       Холодная усмешка Когсворта не сулила ничего хорошего. Он поднялся на ноги и жестом показал метрдотелю сделать тоже самое.       — Однако он остался в замке. А значит, он преследует какую-то цель. И у меня есть соображения на этот счёт. Прожив в этом месте столько времени, под заклятием, вдали от родного дома и семьи он просто-напросто задумал отомстить. Согласись, на хозяина сердились многие. В том числе и мы.       — Всё равно не верю. Морель — прекрасный человек. И он ни за что не пойдёт на убийство.       — Надо поговорить с ним. И как можно скорее. Пойми, не всех людей можно прочитать, как открытую книгу. Морель наверняка что-то скрывает. Идём!       Серьёзный настрой друга было уже ничем не сбить. Он решил любой ценой докопаться до правды. Особенно, когда появились первые подозрения. Такое поведение легко объяснялось. Когсворт являл собой идеальный пример человека, жизнь которого целиком и полностью посвящалась одной лишь работе. Он жил своей должностью и видел смысл только в том, что необходимо выполнять дворецкому. Остальное его почти не интересовало. Разве только иногда, с получением нового письма от родственников, Люмьер видел в этом человеке некоторые перемены.       Добравшись до лестницы, друзья поспешили вниз, на первый этаж. Но не успели они преодолеть и десяти ступенек, как Люмьер охнул и резко замер на месте.       — Что такое? — испуганно спросил Когсворт, хватая его за руку. — Тебе плохо?       — Книга, — произнёс Люмьер на выдохе. — Ты сказал про книгу, и я вспомнил! Книга!       — О чём ты?       — Скорее в библиотеку!       Воспоминания о той страшной ночи нахлынули гигантской волной. Они взбудоражили сознание, изничтожили в прах все мысли. Тогда в библиотеке не было одной книги. Люмьер догадывался о тех знаниях, что она могла таить на ветхий страницах. В местных краях купить пузырёк с ядом не представлялось возможным. Никто в подобной глуши не станет убивать недруга таким изощрённым способом. Проще схватиться за вилы или ружьё. А потому узнать, как, откуда и из чего добыть опасное вещество, можно было только из старых книг.       Утром библиотека пустовала. Люмьер пересёк её со скоростью лани и остановился близ знакомых стеллажей. Всё было так, как и предвиделось. На этот раз все книги были на месте. И та, что посередине, в том числе. Ею оказался небольшой томик в кожаном переплёте, со стёртым корешком и расползшимися во все стороны жёлтыми страницами. Давным-давно кто-то прошил их бечёвкой, но время делало своё дело. Книга разваливалась буквально на глазах. Люмьер осторожно положил её на ближайший столик и раскрыл на первой странице.       Сзади послышалось тяжёлое дыхание. Это Когсворт, наконец, добрался до библиотеки и теперь с трудом пытался устоять на ногах.       — Если у меня остановится сердце, виноват будешь ты.       — Не говори глупостей. Ты ещё меня переживёшь.       — Ага, как же, — Когсворт рухнул на стул. — Не забывай, сколько мне лет!       — Ладно, не бубни. Лучше помоги разобраться.       Люмьер с некоторым разочарованием переворачивал страницы своими тонкими пальцами. Он надеялся разглядеть среди тонн текста хотя бы несколько фраз на французском, но безуспешно. Книга была издана на другом языке. Когсворт, поразительная память которого позволяла без особых трудов осваивать любую письменность, с любопытством вгляделся в буквы. Пользуясь случаем, Люмьер решил объяснить ситуацию.       — Я вспомнил, что в ту ночь на книжной полке пустовала одна ячейка. Ещё тогда меня смутило отсутствие одного из томов. Ведь в некоторых из них о таких жутких вещах пишется. Аж мороз по коже.       — А теперь книга оказалась на месте. Очень интересно.       — Я запер библиотеку после того случая. Так что книгу могли вернуть на место только после вашего возвращения. И самое главное, раз уж мы заговорили о Мореле, — Люмьер, не в силах поверить в виновность друга, опустил глаза вниз, — тем же вечером я видел его с каким-то томиком в руке. Мне не удалось разглядеть его, но…       — Прекрасно! — воскликнул Когсворт, явно довольный таким поворотом событий. — Ещё один факт говорит против него.       — И всё-таки ты слишком спешишь с выводами.       — Скоро узнаем. А книга написана на латинском. Человеку, получившему образование, не составит труда узнать этот язык. И потом его легко выучить. Я так понимаю, перед нами некий справочник, — друг перелистнул несколько страниц, — по ботанике. Смотри, к каждому листу привязан вкладыш с иллюстрациями растений. Их нарисовали позднее, когда книга уже была издана.       — Почему ты так уверен?       — На каждом из них написаны определённые названия. Два слова на латыни. Это основа наименования всех организмов. Слышал про Карла Линнея?       Люмьер кивнул.       — Должно быть, он славный малый.       — Только умер одиннадцать лет назад. Но суть в том, что книге гораздо больше лет, чем пометкам, — Когсворт пролистнул ещё пару страниц, слипшихся друг с другом в некоторых местах, и задержал свой взгляд на одной из них. — А вот это интересно. Верхний краешек был загнут.       — И что там написано?       Заглянув через плечо друга, Люмьер увидел изображение очень знакомого на вид растения. Несомненно, оно часто встречалось в окрестностях. Эти соцветия в виде зонтиков мог узнать любой человек. Внизу красовалась надпись на латыни вместе с литерой «Л» и годом открытия. Когсворт нахмурился, силясь разобрать хоть что-нибудь из написанного.       — Так сразу не скажу, очень много неизвестных слов. Видишь? Цикута, тысяча семьсот пятьдесят третий год, Линней.       — Хм, получается, пока я радовался жизни в свои четырнадцать, этот бедняга сидел и рассматривал цветочки. Не завидую ему.       — Люмьер, помолчи! Без медицинского образования текст не расшифруешь, но здесь ясно сказано, что растение ядовито, — Когсворт встал из-за стола и закрыл книгу. — Пока я возьму это с собой. А теперь идём к твоему дружку.       Мореля отыскали в его собственной спальне. Сквозь приоткрытую дверь было видно, как он лежал на кровати и отстранённо смотрел в потолок. Видимо, пребывал в не самом лучшем расположении духа. На появление гостей он отреагировал несколько вяло. Медленно поднялся на ноги, разгладил ладонями рукава блузы и только потом заговорил. В голосе его, обычно звонком и энергичном, теперь слышались тоскливые нотки.       — Чем могу помочь?       — Друг мой, — Люмьер вышел вперёд, опережая уже открывшего рот мажордома, — мы хотим задать вам несколько вопросов. Дело серьёзное и не требует отлагательств.       — Да пожалуйста, я никуда не тороплюсь.       Морель вежливо указал на стулья, но все остались стоять на прежнем месте.       — Не буду ходить вокруг да около, — Когсворт скрестил руки на груди. — Вы брали книгу из библиотеки. Зачем?       — Какую книгу?       — Вот вы и потрудитесь объяснить. А мы послушаем.       Несмотря на ожидания, выполнять просьбу официант не спешил. Он опешил, втянул голову в плечи и принялся украдкой сверлить взглядом ярко-зелёных глаз Люмьера. Ему требовались объяснения такого неожиданного допроса, а ещё поддержка. Резкий и холодный тон дворецкого мог кого угодно ввести в ступор.       — Нам просто нужно знать, что вы взяли из библиотеки, — мягко сказал Люмьер. — Помните ту жуткую ночь? Накануне я встретил вас здесь, в коридоре. И в ваших руках была книга. Вы явно не хотели, чтобы её кто-то увидел. И потом я столкнулся с вами где-то у лестницы, хотя в такое позднее время вы должны были спать.       Морель занервничал ещё больше. Заламывая себе руки, он опустился на краешек кровати.       — Я бы всё сказал, не будь в этом деле замешан другой человек.       — Вам нечего скрывать, если ваша совесть чиста, — твёрдо произнёс Когсворт, правда, стоило отметить, его напористость быстро сошла на нет.       — Ладно, уже нет смысла отнекиваться, — буркнул официант и тряхнул своей кудрявой шевелюрой. — Да, я ушёл из своей комнаты буквально через две минуты после того, как мы с вами распрощались, месье Люмьер.       — И куда вы пошли?       — Раз вы спрашиваете меня о таких вещах, то наверняка знаете.       Когсворт приподнял правую бровь.       — И всё же?       — К Жанетте, конечно. Куда ещё-то?       Тишину, такую неуютную и неприлично долгую, разорвал громкий смех Люмьера. Задрав голову вверх, он начал безудержно хохотать до такой степени, что в конечном итоге начал задыхаться. Мысль о невиновности человека, с которым в последнее время у них сложились самые тёплые отношения, подействовала на него воодушевляюще. Впрочем, и смеялся он не столько от комичности ситуации (хотя произошедшее было достойно упоминания в комедийном спектакле), сколько от осознания того, что Морель не был замешан в преступлении, а просто выбрал не самое удачное время для свидания.       — Mon Dieu, aide moi! — воскликнул он сквозь смех, а затем уткнулся носом Когсворту в плечо и продолжил звонко смеяться.       — Я так понимаю, вы не то хотели услышать, — робко подметил Морель, заливаясь краской до самых кончиков ушей.       Когсворт, шатаясь из стороны в сторону под весом Люмьера, достал из кармана платок и вытер пот со лба. На его щеках тоже выступил лёгкий румянец. Расспрашивать кого-то насчёт любовных похождений ему отнюдь не хотелось, но ему пришлось побороть чувство глубокого стыда, чтобы окончательно прояснить ситуацию.       — Вообще-то да… Но, раз уж такое дело, то зачем вам понадобилась книга?       — Я её читал, вслух.       — Зачем?       — Жанетта не обучена грамоте, но она всегда мечтала послушать истории о рыцарях, их подвигах, — Морель вскочил с кровати, подошёл к столу и выдвинул из него нижний ящик. — Видимо, её так раззадорила та дуэль с участием месье Люмьера, что я часами читал ей эту книгу, — он протянул Когсворту толстый том в зелёной обложке. — В тот вечер, как вы поняли, я делал тоже самое. Вот закладочка.       — Вижу, — Когсворт кивнул. — Плащ и шпага. Рыцарский роман.       Опустившиеся уголки губ и чуть прикрытые глаза говорили о полном поражении его умственной деятельности. В отличие от Люмьера, всё ещё сотрясавшегося от приступов смеха, он сильно разочаровался в невиновности Мореля. Если бы только удалось найти виновного как можно скорее, одной проблемой в замке стало бы меньше. А так придётся возвращаться к самому началу, и думать, и ещё раз думать.       — Благодарю.       Он вернул книгу в руки юноши, буркнул что-то неразборчивое и вышел за дверь. Люмьер же остался стоять на прежнем месте. Наконец, переведя дух, он протянул Морелю руку.       — Прошу извинить меня и месье Когсворта. Мы не до конца разобрались в ситуации и посмели корить вас за то, чего вы не совершали.       — Это как-то связано со вчерашним? — Морель ответил на рукопожатие и испытующе посмотрел на Люмьера. — Я встретил Чипа минут пятнадцать назад. Он рассказал мне о Султане. И это…       — Ужасно, да. Но Чип справится, уверяю вас.       — Что произошло?       Не самое время для подобных вопросов. Люмьер хотел поделиться с официантом своими мыслями, рассказать обо всём и, возможно, получить ещё одного помощника в сложном деле. Но одобрил бы его порывы Когсворт, который привык никому не доверять, даже если факты говорили об обратном? Стоило посоветоваться с ним. И только потом вводить Мореля в курс дела.       — Я понимаю, — сказал тот, когда в ответ Люмьер только отрицательно покачал головой. — Возможно, позже?       — Возможно, позже.

***

      А между тем одной из самых холодных зим последнего столетия пришёл безвозвратный конец. Тёплые лучи солнца безо всякой жалости растопили снежные оковы, нагрели заледеневшую землю и позволили природе вновь вступить в свои права. На поверхность стали пробиваться первые зелёные ростки, запели лесные пташки, даже голые деревья казались гораздо более живыми, чем зимой. А когда однажды утром кто-то принёс в замок полную корзину подснежников, все окончательно поняли — пришла весна.       Люмьер был искренне рад таким переменам. Свежий воздух и солнце действовали на него лучше любого лекарства. А подлечиться ему явно стоило. После бесконечных дней, проведённых во мраке, в холодных стенах замка, с угасающей надеждой в сердце, Люмьер чувствовал моральную опустошённость внутри себя. Его пламя почти погасло, и, кажется, ничто не могло разжечь его вновь.       Помимо того, что им с Когсвортом приходилось вычислять среди жителей замка человека, затеявшего зло, их ждал привычный ворох повседневных дел. Хозяева не доставляли проблем. Принц Адам, у которого дела шли как нельзя лучше, пребывал в прекрасном расположении духа. Белль по-прежнему часами сидела в библиотеке или пропадала на прогулках в саду. Временами ей становилось скучно, и она срывалась в город. Естественно, не в одиночку. Либо с мужем, либо с отцом, либо с кем-то из слуг. Оказалось, что она всерьёз задумала переделать нормы образования и позволить юным девушкам учиться счёту и письму. Получалось у неё или нет, Люмьер не знал. Но почему-то такая идея пришлась ему по душе. В конце концов, как сказал Когсворт, не стоило жить предрассудками прошлого.       — А мне кажется это не совсем правильным, — причитал Жаме, усевшись на выступе крыши. — Точнее замысел, вроде, хороший. Но общество не примет такие резкие перемены. Только представьте, что с нами будет, если женщины станут грамотными.       Все помнили тот случай, произошедший зимой, когда сверху на землю упал фрагмент белокаменной статуи. К тому же Когсворт досконально перечитал все записи в журнале и лично попросил Люмьера проверить, всё ли на крыше в порядке. Хотя потом он всячески пытался отговорить метрдотеля лезть на высоту в одиночку. Потому пришлось взять с собой Жаме. Уж слишком тот разленился в последнее время.       — И что же?       Люмьер устроился рядом и с благодарностью принял сигару. После проделанной работы можно было и покурить. Поломанная статуя льва располагалась на южной стороне крыши, чуть правее окон западного крыла. Дожди и ветра постепенно ослабили камень, и постамент стал разваливаться на части. По возможности мужчины отодвинули обломки как можно дальше от края и с чувством выполненного долга посвятили оставшееся время отдыху.       — Они начнут притеснять нас. Сначала захотят получать образование, потом работать, а затем и вовсе дорвутся до власти. И что тогда?       — Думаю, мы с вами точно не доживём до этого дня, — Люмьер стряхнул пепел. — Но посмотрите на это с другой стороны. У женщин появится больше возможностей в жизни. Они хотя бы смогут читать книги и писать письма без каких-либо проблем.       — Да-да, — Жаме грустно покачал головой. — Насколько я знаю, ваша пассия не спешит воспользоваться своими знаниями, — он осёкся и поспешил исправить ситуацию. — Мой дорогой, извините! Я вовсе не хотел вас обидеть.       А у Люмьера даже не нашлось сил на обиду. Он только прикрыл глаза, пытаясь спрятать от Жаме всю накопившуюся боль. Прошло уже полгода...       — Ничего страшного.       Слова прозвучали слишком тихо, но Жаме это вполне устроило. Он снова улыбнулся, провёл большим пальцем по шраму на щеке и снова заговорил в своей привычной манере. Такой озорной и шутливой, какая бывает только у самых счастливых людей на свете.       — Знаете, в последнее время я постоянно думаю о природе человеческой натуры. Философствую, так сказать. Размышляю о великом. Особенно меня тянет к подобному после двух кружечек горячительного, — он поморщился. — Чёрт! Как же мне иногда хочется выпить!       Люмьер кивнул.       — И мне тоже.       — Может, как-нибудь посидим вместе. Так о чём я? Ах, да, человеческая сущность. Вот оглядываюсь я на своё прошлое, полное веселья, острых ощущений, приятных людей и красивых женщин. И знаете что?       — Что?       — Не вижу там ни одного недостатка. Ни одной упущенной возможности, — Жаме хлопнул себя по колену. — Меня часто спрашивают: «Фредерик, есть ли в твоей судьбе место для сожаления?» А я отвечаю, что нет. Каждый раз так говорю, честно-честно.       — Рад за вас.       — И я тоже. Кажется, я уже говорил вам, что такое счастье? Или нет? В любом случае, это смысл человеческой жизни. Не вижу здесь иного объяснения. Со мной могут спорить многие. Священник начнёт кричать, что смысл жизни в подчинении Богу, политик — в служении государству. Да только зачем вообще человеку существовать, если он не получает от этого никакой выгоды?       Люмьер покосился на Жаме с некоторым любопытством. То, о чём рассказывал этот человек, казалось ему и правильным, и неправильным одновременно.       — Почему вы говорите мне это?       Жаме пожал плечами.       — Потому что вижу в вас родственную душу, вижу, что в последнее время вы как-то уж слишком поплохели. И хочу помочь. Пускай такие методы и не в моих правилах, — он сделал глубокую затяжку и стал медленно выпускать струйку дыма из лёгких. — Понимаете, когда человек делает что-то для других, он становится несчастлив, поскольку игнорирует самого себя. А вы ведь помните, как человек может обрести личное счастье?       — Разве помощь близкому не сделает человека таким же счастливым?       — Нет, это всего лишь иллюзия. Сами посудите, успех другого вызовет в вашей душе благосклонность или гнев?       Немного подумав, Люмьер ответил:       — Смотря, что это за человек.       — Даже если успех будет сопутствовать вашему лучшему другу, месье, душа начнёт тонуть в пучине зависти и злобы. Счастлив будет тот, кто ценит в первую очередь самого себя. Иное кажется мне плодом больного ума. Помогать другим и обесценивать собственную жизнь — поступок идиота.       Когда от сигары остался небольшой окурок, Жаме запульнул его вниз, а сам растянулся на нагретой черепице. Его довольное лицо осветили лучи солнца. Всё-таки, он был тем ещё лентяем. Осматривая статую, Люмьер заметил крупную трещину на каменной лапе. Такой дефект следовало исправить как можно быстрее. А ещё лучше — просто оторвать фрагмент от статуи. Иначе в один прекрасный момент кому-нибудь на голову прилетит львиная лапа. Однако Жаме воспринял эту новость скудным "хмм". Работать он не хотел, а потому потратил несколько минут на доказательство того, что от статуи ничего не оторвётся ещё лет десять.       — В ваших словах есть доля правды, — Люмьер выпрямился и посмотрел на собеседника сверху вниз. — Но, должен заметить, звучат они слишком жестоко.       Тот в свою очередь засмеялся и хитро подмигнул.       — Так уж мы устроены. Самое главное для меня — это я. А самое главное для вас — это вы… Такова природа всего живого, и не только человека.       Молчание длилось недолгим. И вот Жаме принялся рассказывать какую-то давнюю историю о работе в антикварном магазине. Только Люмьер продолжал молчать и вглядываться в долину, что раскинулась перед ним, как на ладони. Он догадывался, что произнесённые слова навсегда останутся в его памяти.

***

      Порой во сне мы можем увидеть чёткое отражение собственных мыслей. Не размытое, как это часто бывает, и не изуродованное в кривом зеркале. Такие сны пугают больше всего. Потому что именно они размывают ту самую грань между реальностью и собственным воображением.       Женский плач раздавался из её комнаты. Он точно шёл оттуда. В этом не было сомнений. Люмьер пробирался к нему будто на ощупь. Каждый всхлип и каждое рыдание отдавались в его израненой душе невыносимой болью. Он больше не мог просто стоять и слушать. Это было выше его сил.       Когда его рука сжала дверную ручку, с той стороны всё стихло. Опять. Но почему-то теперь Люмьер не чувствовал ни капли страха. Он решительно распахнул дверь и увидел перед собой... пустую комнату. Без мебели, без ковра на полу и без вазы со свежими цветами. Абсолютно пустое помещение с обшарпанными стенами. Лишь небольшое окошко прямо напротив служило единственным источником света в этом унылом месте.       Внезапно позади себя Люмьер услышал взмах крыльев. Он едва успел отскочить в сторону, как в дверной проём влетела красивая птица. Она хаотично закружилась по комнате в попытках найти выход наружу, а затем опустилась на подоконник и замерла в мучительном ожидании.       Голубка. Белая, словно первый снег. Её тонкая шея чуть изогнулась влево, а тёмные глаза посмотрели на Люмьера с неподдельным доверием. В них можно было прочитать любовь, заботу, а ещё мольбу. Птица хотела, чтобы её выпустили. Желала всем сердцем вырваться на свободу. В доказательство этого она постучала по стеклу маленьким клювом.       — Неужели ты не вернёшься? — произнёс Люмьер шёпотом, подходя к окну всё ближе и ближе.       Он знал, что так и не дождётся ответа. Но почему-то продолжал задавать этот проклятый вопрос на протяжении долгого времени. А голубка только опустила голову и виновато прикрыла глаза. Конечно, она не захочет оказаться здесь вновь. И потом, разве птица может быть счастлива в клетке?       — Я не могу отказать тебе, — Люмьер прижал ладонь к стеклу и толкнул его вперёд, — потому что люблю.       Как только он открыл окно, и в затхлое помещение хлынул поток прохладного воздуха, голубка встрепенулась, расправила крылья и, оттолкнувшись лапками, вылетела наружу. Конечно же, она ничего не сказала на прощание. Потому что зачем вообще что-то говорить человеку, которого собираешься оставить позади?