Нет худа без добра

14 июня ‒ Нет, ‒ из всех решений, которые я приняла за прошедшие восемь месяцев, это кажется мне единственно верным и правильным. ‒ Я не хочу разводиться и не буду подписывать никакие бумаги. ‒ Почему? ‒ светлые брови, изгибаясь домиком, сходятся на переносице, а в небесно-голубых глазах вспыхивает ярость. ‒ Какой смысл изображать супругов, если ты по-прежнему очень сильно любишь Хоторна? ‒ Пит, я… ‒ если бы он предупредил меня о своём приезде хотя бы за час, я бы нашла слова, я бы сумела объяснить всё, а теперь… Почему, почему Эффи и Хеймитч не пустили меня к нему? Почему не позволили заботиться и быть рядом? ‒ Потому что ты непробиваемая, законченная эгоистка. Принципиально будешь кричать: «Белое!», даже если все остальные скажут: «Чёрное». Ты ежедневно твердила о разводе, начиная с середины января, а сегодня, когда я привёз документы, пошла на попятную. Специально. Назло. Из вредности. Голос у Мелларка густой и самоуверенно-едкий. Холодный, чужой, мрачный. Пит не похож на себя прежнего. Словно ему не только сделали переливание крови, но и сердце пересадили. Бездушное и каменное. ‒ Пит, ‒ я вцепляюсь пальцами в края своей блузки, старясь оторвать не пойми откуда торчащую нитку, ‒ у нас есть договор, а ты всегда пытаешься его нарушить. До октября мы решили оставаться мужем и женой. ‒ К чёрту договор! Я хочу жить нормальной жизнью, а не ждать непонятно чего, ‒ сложив кипу бумаг на журнальном столе, он долго трёт переносицу, а затем словно нехотя продолжает. ‒ Оставлю документы здесь. Надеюсь, что завтра в твоём сознании наступит просветление, и ты примешь правильное решение. В конце следующей недели я продам дом и вернусь в Капитолий. Больше жить в Двенадцатом я не собираюсь. ‒ Вот так запросто продаёшь наш дом? ‒ Он никогда не был нашим, Китнисс, ‒ Пит встаёт, начиная мерить шагами гостиную. ‒ Это мой дом и мне он сейчас не нужен. Дед Делли собирает деньги на покупку, ‒ ещё и дед Делли. Ну, надо же как замечательно! ‒ В середине июля ты всё равно уедешь во Второй сдавать вступительные экзамены. Как абитуриентке тебе полагается общежитие. В сентябре начнёшь учиться, а потом выйдешь на работу. В крайнем случае можешь пожить с матерью и сестрой в их доме в центре города. ‒ А Эффи? Она ведь приедет через полтора дня. Я должна её увидеть и, ‒ поговорить. Бряк меня не оставит. Она что-нибудь придумает. Мы вместе. ‒ Эффи в Капитолии. В Двенадцатом будет гостить Клэр. ‒ Клэр? ‒ гнев, который я подавляла несколько недель подряд, вырывается изо рта вместе со слюной и перемешивается с мстительным негодованием. ‒ И это она будет жить в нашем, ах, нет, прости, в твоём доме. Какую комнату ей приготовить? Гостевую или, может, сразу постелить у тебя? Ты ведь уложил её на мою кровать в квартире в Этиклёр. Чего тут теряться? Прикрыв шею рукой, я тоже поднимаюсь на ноги. Кончики пальцев слегка покалывает. Я жду. Мне хочется, чтобы слова, сказанные когда-то Хеймитчем, оказались правдой. Пусть это будут его презервативы и его женщина. А проклятый браслет ‒ подкинутым, а не подаренным. ‒ Даже если и так, ‒ Пит пристально смотрит в мои глаза, даже не пытаясь оправдаться. ‒ Мы фиктивные муж и жена. Ты по-прежнему любишь Гейла, а я могу привести в свою кровать хоть полсотни женщин. Никто никому ничего не должен. ‒ Ну и прекрасно, ‒ в носу свербит, а голова становится тяжёлой. ‒ Пускай приезжает. Сделай её своей любовницей окончательно. Я законная миссис Мелларк, и я не дам тебе развода в ближайшие четыре месяца. Хочешь жить с ней тут ‒ живи, но я этот дом тоже не покину. И никакой суд не разведёт нас без моего согласия. ‒ Понятно, – Мелларк достаёт из бокового кармана брюк кошелёк и открывает его, перебирая банкноты. – Сколько ты хочешь? Или, может, сразу чек выписать? Не стесняйся, Китнисс. Деньги ведь никогда не бывают лишними. – А выписывай! – шагаю прямо на него, почти касаясь грудью футболки-поло. – Хочу всё до последнего цента. Всё, что ты сумел заработать на последней выставке. – К хорошей жизни быстро привыкаешь, правда, Китнисс? – он захлопывает кошелёк и поворачивается ко мне спиной. – Да, Пит, я ещё та меркантильная стерва, – в паре метров от моих ног захлопывается входная дверь. Мелларк уходит, уходит, а я даже не могу остановить его и просто падаю на пол. Если бы мой муж только знал, знал, что мне не нужны ни деньги, ни дом, ни положение в обществе, а нужен только он – живой и настоящий. Тот Пит, с которым я разговаривала по телефону четыре дня назад, тот, чьи руки обнимали меня в конце мая. – Всё-таки он спал с ней, – шепчу я, размазывая слёзы по лицу. – Хеймитч и Эффи солгали мне. – Нет, – чужой, по-зимнему холодный голос барабанной дробью отдаётся в висках. – Он спал с тобой. А с ней он бы вряд ли уснул. – Пит мне не верит. Не знаю почему, но он мне не верит. – Ничего, – запрокинув голову назад, отвечаю я совести. – У меня есть целых четыре месяца, чтобы вернуть его. – У тебя есть гораздо меньше, – возражает она, злорадно посмеиваясь. – Всего неделя. – Значит, мне придётся убедить его за неделю. *** Пит не живёт дома уже два дня, и я не имею даже малейшего представления о том, где он может быть. Мой муж попросту не отвечает на телефонные звонки. Я искала его в местной гостинице, заглядывала к Хеймитчу и просила помощи у миссис Мелларк. Наивная. И с чего вдруг решила, что свекровь потеплеет ко мне после того, как мы совместными усилиями приготовили Питу подарок на день Рождения? Отнюдь. Она лишь театрально закатила глаза, бросив что-то вроде: «Не видела младшего сына с начала мая», – но при этом так строго зыркнула в мою сторону, когда я попыталась перекинуться парой словечек с мистером Мелларком, что отбила всякое желание вести расследование в пекарне дальше. Администратор «Лепрекона» помахал перед моим носом какой-то брошюркой, а затем прочитал пятнадцатиминутную лекцию о неразглашении личной информацию постояльцев гостиницы третьим лицам, Эбернети сделал вид, что ему жутко некогда, а доктор Аврелий укатил с семьёй в отпуск и оставил телефон дома. Даже Эффи, та самая Эффи, на которую я так рассчитывала, неожиданно возомнила себя человеком, в принципы которого входит: не лезть в дела других: «Это ваша с Питом жизнь, а у меня поход в больницу запланирован». Вот поэтому я и осталась одна, а все те, кто так неистово «рекламировал» Пита последние полгода самоликвидировались, растворившись в воздухе подобно дыму. Хорошо хоть мама и Прим пребывают в счастливом неведении, считая, что Пит вернулся домой, и мы живём с ним прежней «адски весёлой» жизнью. Мне же не остаётся ничего другого, как вычёсывать шерсть Персика, выводить его на прогулки да листать страницы ненавистного учебника по новейшей истории. Утром мне позвонили из капитолийского университета. Результаты экзаменов можно было узнать ещё дней десять назад, но я так замоталась, думая о Рае, ночи, проведённой в объятиях Пита, подарке на его день Рождения и больнице, что попросту забыла набрать номер приёмной университета. – Вы попали в пятёрку лучших, – объясняет мне молодая девушка с приятным звонким голосом. – Баллы, которые Вы получили за пробные экзамены, вполне можно использовать при поступлении. Ваши документы сохранились в базе, поэтому достаточно написать заявление и отослать его по почте. Ректор очень заинтересован в том, чтобы в нашем учебном заведении учились такие одарённые студенты, как Вы. – Хорошо, – обещаю я. – Завтра же отправлю Вам заявление о своём желании учиться в университете, – больше никакого Второго. Капитолий так Капитолий. *** – В конце концов, – говорю я Персику, накидывая на его мохнатую голову ошейник, – в столице тоже есть рестораны и кафе, а опыт работы официанткой у меня имеется, а может, мне повезёт, и Цинне снова понадобится модель для новой коллекции. В любом случае мы с тобой, мамой и Прим поедем в Капитолий, – и щенок радостно лает, начиная царапать нижнюю часть двери. – Сейчас пойдём, – отодвигаю железную щеколду и, потянув дверную ручку на себя, сталкиваюсь нос к носу с хорошенькой брюнеткой, вытирающей ноги о коврик у порога. «Похудела, – невольно замечаю я, разглядывая её островатый подбородок. – Кожа прозрачная, будто на череп натянута, даже синяя жилка на лбу стала заметнее. А страсть к облегающей одежде никуда не делась. Брюки почти впились в задницу. Интересно, ей сидеть не больно? Зато белая футболка даже немного велика в области талии. Уж не скрывает ли раздутый живот? Шоколадного цвета волосы как обычно собраны в низкий хвост и перекинуты через левое плечо». – Утолила любопытство? – Си Джей переступает порог, но Персик преграждает ей дорогу, начиная отчаянно лаять. – Милая собачка, – снисходительно говорит она. – Пит дома? – Ты же знаешь, что нет, – я пропускаю девушку вперёд и поднимаю на руки щенка, пытаясь заглушить его «грозное» рычание. – Знаю. Поговорим? – Поговорим. – По законам гостеприимства ты должна предложить мне хотя бы стакан воды. В вашем Дистрикте-12 очень жарко. – Я плохая хозяйка. – Понятно, – правый уголок фиалкоглазой ползёт вверх, но надолго там не задерживается. – Можно, я хотя бы присяду? – Садись, – пожимаю плечами, а она опускается на низкий пуфик без спинки. – Зачем ты приехала? – Я, – Клэр оглядывает дом, задерживая взгляд на стенах с картинами. Не удивлюсь, что стоит мне отвернуться, и она начнёт гладить и слюнявить их пальцами, – хочу написать книгу о Двенадцатом. Его культуре, традициях, законах, природе и жителях. Пит обещался помочь мне. У его родителей полно старых фотографий. К тому же он хочет сделать несколько иллюстраций к моей монографии. Наше совместное детище. Мы давно мечтали о чём-то подобном. – Ты была в Девятом, – говорю я, прижимаясь к стенке книжного шкафа, – как оказалась в Капитолии и как нашла его? – Вернулась домой вечером, а он вдруг позвонил мне. Уставший и разочарованный. Похоже, его придавило обломками тех воздушных замков, которые он строил на протяжении многих лет. – Давай без лирики, – начинаю раздражаться я. – Потом я услышала пьяные крики, и сигнал пропал. Перезвонила и поняла, что всё плохо. Телефон Пита был выключен. Я связалась с одним своим другом, и мы выяснили откуда был произведён последний телефонный звонок с указанного номера. Не самый лучший район, Китнисс. Туда обычно не ходят счастливые мужья, которые собираются вернуться домой к любимым жёнам. – Ты меня обвиняешь? – Ну, ты же меня обвиняешь. – Чего ты хочешь? – Ничего, – она улыбается, поглядывая на идеально накрашенные ногти. – Я ничего не хочу и ни на что не претендую. Я всегда живу одним днём. – Мне известно про Тринадцатый и про женщину, разбившуюся в аварии на мотоцикле. Почему ты не сказала ему? – Потому что мне не нужна была его жалость. Пит бы бросил Академию, окончательно рассорился с Эффи и стал бы никем. Вряд ли мне полегчало от его сидения у моей кровати. И если ты не совсем дура, Китнисс, ты никогда не расскажешь ему о моей пересаженной почке. – А что изменилось сейчас? – Сейчас я не болею. – Пит женат. На мне. Если тебя устраивает положение любовницы, то вперёд. Мне не жалко, пусть бегает к тебе как свинья к кормушке. – Я ведь из Капитолия, там каждая вторая фанатеет от пошлости и разврата, – приоткрыв сумочку, она вытаскивает оттуда банан. – Латинское название банана «ariena», а банановой пальмы «pala», – сняв кожуру, Си Джей помещает «фрукт» в рот до самого основания. – Ты знала об этом, Китнисс? – Если назвать что-то по латыни, – говорю я, отворачиваясь и с трудом сдерживая рвотные рефлексы, – то приличнее эта вещь не станет. – То, что ты один раз сказала «да», не значит, что ты любишь. От злости начинают трястись колени. Ну, сейчас ей мало не покажется. Делаю глубокий вдох, и… – Ты сказала, что поезд прибудет в половину шестого дня, но, оказывается, он притормозил в Двенадцатом ещё около четырёх, – Пит останавливается у парадной двери, нетерпеливо постукивая по наручным часам. – Я перепутала время, – Си Джей поднимается с пуфика и радостно чмокает Мелларка в щёку. Персик вырывается из моих объятий и начинает весело кружиться около ног хозяина. Я по-прежнему стою, вжавшись в шкаф, и чувствую себя лишней на этом празднике жизни. – Где твои вещи? – В отеле. Я отвезла их на такси. Буду жить там. – Тебе стоило дождаться меня, – Пит сверлит «подругу» сердитым взглядом и старательно не замечает меня. – Думаю, надо поужинать, – наконец предлагаю я. – Цыплёнок табака сегодня удался на славу. За ужином никто не произносит ни слова: мы молча поглощаем еду, собирая куриные косточки на специальную тарелку, а Персик беспрестанно трётся о брюки Пита, выпрашивая очередной кусочек мяса. – Твоя жена такая жадная, – вдруг признаётся наша гостья, прикладывая к пухлым губам салфетку. – Не дала мне потискать собачку. Я столько слышала об этом шпице, а она… – Клэр тянет к уху Персика пальцы, но псина рычит, угрожающе оголив клыки. – Я провожу тебя, – Пит отодвигает стул, тщательно вытерев руки бумажным полотенцем. «Нужно остановить его, не дать уйти в этот раз», – умоляет меня совесть, но когда я спохватываюсь, входная дверь уже занимает своё законное место в проёме. *** Схватившись за дверную ручку липкой рукой, я вижу, как Пит быстрыми движениями скидывает свою одежду в небольшую дорожную сумку. Очередной кошмар выгнал меня из кровати. Мой муж умер. Поезд, поножовщина, больница. Я кричала, кричала до тех пор, пока не проснулась от собственных криков. А потом Пит вернулся домой. Вернулся, чтобы собрать оставшиеся вещи. – Уже готовишься к отъезду в Капитолий? – тихо произношу я, отпуская «точку своей опоры». – Нет, – даже не смотрит в мою сторону, а просто снимает с вешалок рубашки. – Еду по работе. Срочный заказ. Специальная картина. Пейзаж на воде. – Значит, снова в Дистрикт-4? – Море для этого заказчика – слишком прозаично. Да и я такую картину нарисовал бы уже по памяти. Он хочет чего-то другого. Более экзотического. Горную реку или водопад у входа в пещеру. Прямо сейчас Эффи подбирает нужный объект. – Водопад или реку? – я сама не понимаю, отчего начинаю улыбаться. Ещё немного и в ладоши захлопаю от радости, точно ребёнок, получивший долгожданный подарок на Рождество. – То есть что-то необычное? Редкое. Как думаешь, а лесное озеро подошло бы? – Наверное. – Стало быть, ты остаёшься дома. – С чего вдруг? – на секунду он даже отрывается от своей сумки, подозрительно глядя на меня. – Возможно, ты забыла, но в Дистрикте-12 кроме угольных шахт и леса нет никаких водоёмов. – Это ты плохо знаешь Дистрикт-12, – я встаю в позу победителя, заранее зная, что этот бой я не проиграю. – В самой гуще леса есть потрясающей красоты озеро. И я отведу тебя туда – Два месяца назад, может быть, но сейчас мне это не нужно. – Даже если, – и я использую последнюю возможность, чтобы обхитрить его. Ставка высока, и мне придётся поставить всё до последнего цента, – после этого похода я подпишу бумаги о разводе? *** – Тебе нравится здесь? – спрашивает Китнисс, осторожно слизывая с кончика ножа кусочек плавленого сыра. – Нравится, – я пожимаю плечами. Пару месяцев назад я бы продал душу дьяволу лишь бы оказаться с ней в лесу, а сегодня мне почти всё равно. Хотя должен признать, что небольшое овальной формы озерцо выглядит вполне симпатично. Вода тёмная, но прозрачная, и в её зеркальной глади умудряются отразиться солнце, близстоящие деревья и густые кучевые облака, похожие на гигантских белых медведей. В центре озера распустилось несколько белых цветков с золотисто-жёлтой сердцевиной, справа из воды торчит толстое дерево, второй конец которого затерялся среди зелёной травы. Не удивлюсь, что в жаркую погоду оно накопляется докрасна. А слева растёт камыш, который надёжно прикрывает утиную семью, вышедшую на берег и греющуюся на солнце. – Это место нашёл твой жених? – Гейл? Нет, – она чуть заметно качает головой, отгоняя Персика подальше от контейнера с бутербродами. – На него случайно наткнулся мой папа. Мне было лет шесть или семь, когда я впервые попала сюда. Путь от дома неблизкий, поэтому мы выходили засветло. Отец учил меня плавать, а ещё мы собирали остролист или китнисс – те самые растения, благодаря которым я получила своё имя. Временами лёжа в ванне в твоём доме, я мечтала о том, чтобы она раздвинулась, стала больше и позволила мне поплавать. Пару раз я опускалась на дно, позволяя воде сомкнуться над головой и отрезать все внешние звуки, – она улыбается, – Здесь всегда было много непуганой дичи, отец приносил полную сумку трофеев, а я любила плескаться, нырять и кувыркаться в озере, вдыхая ароматы цветов и листьев. Когда мы возвращались ночью, мама делала вид, что не никак не может узнать свою на редкость чистую дочь. А ещё я никогда не водила Гейла на озеро. – Почему? – Просто мне не хотелось ни с кем делить это место. Оно было наше – моё и папы. Иногда я выбиралась сюда в одиночку. За двенадцать лет озеро совершенно не поменялось – но кто бы узнал меня? – Но ты изменила своему принципу и показала его мне. – Ты грозился уехать в какой-нибудь Богом забытый дистрикт, а я просто не могла отпустить тебя, – Китнисс прижимает руку к груди, словно хочет сжать сердце. – Если бы ты снова сел на поезд, обязательно бы произошло что-нибудь плохое. – Как с Хоторном? – не удерживаюсь я от едкого вопроса. – Не знаю, – она поднимает взгляд, потирая ладонями предплечья, будто замёрзла. – Предчувствие. Мне теперь постоянно снятся сны, в которых ты уезжаешь, а потом умираешь. Я не желаю верить её словам. Хватит. Китнисс сама не знает чего хочет. Один раз я позволил себе обмануться. Один раз допустил, что всё может получиться. Она позволила себя обнимать, ревновала к Клэр. Всё оказалось пустым. Я принял желаемое за действительное. – Оставьте, мистер Мелларк, – доктор был предельно откровенен, когда листал записи в своём толстом блокноте. – Ваша жена здорова. Она вполне может позаботиться о себе сама. Время – лучший лекарь, теперь дело за ним. Ни я, ни Вы ей больше не нужны. Отпустите её и не создавайте ситуацию созависимости. Поверьте, я сделал всё, что мог. Только я не стал его слушать. «Конечно же, доктор Аврелий ошибается, – думал я, – он не видит того, что происходит. Китнисс ревнует, скучает и ждёт». А потом Глория или, чёрт подери её, Флора нашла тот проклятый медальон, который, словно издеваясь, раскрылся от удара об пол. Самодовольная улыбка Хоторна оказалось красноречивее тысячи слов, сказанных психиатром: «Она никогда не будет твоей». А чуть поодаль лежала страница из её дневника: «Я очень сильно люблю Гейла», датированная двадцать седьмым мая. Что толку? Если бы он был жив… Настоящий соперник из плоти и крови, а не кучка воспоминаний во главе с медальоном. Призрака невозможно победить, и я больше не хочу с ним соревноваться. Бессмысленно. – Значит, решился, парень? – голос у Хеймитча глухой и неторопливый. То ли раздумывает, то ли осуждает – непонятно. – Почему сейчас? Я и сам не вполне могу ответить на этот вопрос, хотя ответ более, чем очевиден: – Ради неё. Не хочу больше держать птицу в клетке. Пускай летит на волю. – Ты, кажется, обещал, что никогда не оставишь её. – И не оставлю. Буду присматривать издалека через тебя, Цинну и Эффи. Но я не вижу смысла бороться за нас. Нас не было и не будет. Обида, раздражение, злость, ревность. Мне казалось, что я давно приручил и выдрессировал этих свирепых зверей, живущих под кожей. Казалось… До тех пор, пока не увидел медальон. Я знал, что она любит Хоторна – никто не делал из этого секрета, но после совместно проведённой ночи у меня появилась надежда, которая крепла день ото дня во время наших телефонных разговоров. А потом я понял, насколько сильно заблуждался, поэтому больше не хотел её видеть, не мог смотреть в глаза. – Может, поплаваем? – Нет, – она подтягивает колени к груди, обнимая их руками и облокачиваясь на рюкзак. – Вода холодная. Вряд ли она прогрелась, думаю, пока не стоит… Дальше я не слушаю и поворачиваюсь к Китнисс спиной. Естественно, она скорее умрёт, чем разденется передо мной. От простого предложения поплавать вместе покрылась красными пятнами. Дурак! На что рассчитывал? Незаметно расстёгиваю на шее проклятую цепочку и убираю в карман. Теперь фотография Хоторна стала моим оберегом и напоминанием о том, что, как бы мы с Китнисс не были близки, между нами всегда будет дистанция длиною в милю. Стягиваю через голову футболку, снимаю спортивные штаны и скидываю кроссовки, внутрь которых убираю носки. Я знаю, что она смотрит мне в спину, и мне почти всё равно. Скоро я забуду её. Выкину мысли о ней из головы навсегда. Главное, держаться подальше. Заход в озеро неровный. Глубина начинается уже на пятом метре от берега, и я плыву, стараясь не думать о покалывании в кончиках пальцев рук и ног. Вода и правда студёная. Задерживаю дыхание и ныряю, дотягиваясь до прозрачного дна и вылавливая несколько цветных камушков. – Пит, немедленно вылезай, – рассерженный голос Китнисс разрезает воздух пополам в тот самый момент, когда моя голова показывается над поверхностью. – Ты что забыла рассказать о древнем ящере, живущем в водоёме? – смеюсь я, разворачиваясь. – И теперь боишься, что он меня слопает? – Это не смешно, – она подходит к самому берегу и даже выглядит сильно расстроенной. – Вода ледяная. Я не хочу, чтобы ты простудился. Ну, надо же какая забота! Прежний Пит бы подумал, что она волнуется и беспокоится за своего жалкого мужа. Прежний, но сегодняшний не поверит ни взгляду, но голосу. Если бы я заболел, она бы наверняка сидела у моей кровати и носила клюквенный морс, а я бы вновь принял сострадание за любовь. А это всего лишь способ вернуть долги. Именно ради их уплаты она и рвалась в больницу Капитолия. – Пит, пожалуйста. – Сейчас. Дай насладиться гармонией с природой, – делаю последний круг и медленно плыву к берегу. Выйдя из воды, начинаю жалеть об отсутствии полотенца, а потому просто встряхиваю головой и раскидываю руки в стороны, позволяя мелким каплям воды затеряться в траве. Солнце палит кожу нещадно, но зато уже через несколько минут моё тело согревается и высыхает. Наклонившись, я тянусь за футболкой и натыкаюсь на её испуганный взгляд. Знаю, что она заметила. Зрелище действительно не для слабонервных. Шрам. Пока ещё широкий, кривой и ярко-красный. Бок по-прежнему саднит, когда я быстро хожу или нагибаюсь. – Расскажи мне, почему это произошло. Как? Мне нечего рассказывать, и я просто натягиваю штаны, на которых тут же проступает несколько мокрых пятен. Я виноват сам. Не стоило кидать тому нищему старику в стакан для пожертвований обручальное кольцо вместе со стодолларовой банкнотой. Наверняка это он сообщил обо мне тем ребятам. Понял, что у меня есть намного больше, чем я отдал. Нужно было смотреть, куда вели меня ноги, а не болтать по телефону с Клэр. Не злиться на Китнисс. Они напали сзади, один ударил чем-то тяжёлым по затылку, другой – ножом в бок. Для верности. Всё случилось слишком быстро, а когда я очнулся, то увидел серые глаза. – Китнисс? – Не Китнисс, а Клэр, – она не успела надеть линзы и старательно прижимала к моему животу свой шейный платок. – «Скорая» сейчас будет. – А Хоторн умел плавать? – сам не знаю, зачем задаю этот вопрос, но мне важно знать ответ на него. – Умел, – тихо признаётся она. – Ты научила его? – Да. Неподалёку есть река. Мы часто рыбачили там летом и в особенно жаркие дни окунались в воду. «Ну, конечно, при нём ты не стеснялась раздеваться», – достаю из рюкзака блокнот и быстрыми движениями зарисовываю озеро и лес, окаймляющий его. Ты сам решился прийти сюда, Пит, поэтому нечего киснуть. Работай и наслаждайся гармонией с природой. – И что ты планируешь делать в Капитолии? – Китнисс аккуратно убирает в контейнеры еду, к которой мы так и не прикоснулись. – Как обычно, – не отрываясь от рисования, говорю я, – жить. Жить как раньше. – Мне казалось, тебе не нравится столица. – Тебе казалось. Да и какая разница? Ты ведь тоже хочешь покинуть Двенадцатый навсегда. Все стремятся уехать отсюда. Хеймитч и даже твой Хоторн. – Зачем ты постоянно говоришь о Гейле? – Я думал, тебе приятно. Девять месяцев прошло, а ты любишь его так, словно только вчера похоронила. – Может, потому что ты не позволяешь забыть?! – Китнисс вспыхивает и встаёт с пледа. – Когда ты стал таким злым? Мы часто ссорились, ты принуждал меня к чему-то, но никогда не причинял боль намеренно, а теперь… Что с тобой сделали в этой чёртовой больнице? Или эта кровь Си Джей действует на тебя так? – Причём тут она? – Да при том! В Тёмные времена была одна пытка. Охмор. Модифицированные осы. Два-три укуса вызывали у человека галлюцинации, десять-двенадцать сводили с ума, пятнадцать убивали. Что я такого сделала? Что произошло после нашего последнего разговора? Ты же собирался ехать домой. – Я и приехал. – Другим. Что Си Джей наговорила тебе? – А ты думаешь: корень всех зол в ней? – А в чём? Во… – и её последнее слово тонет в оглушающих раскатах первого июньского грома. Мы одновременно поднимаем головы. С юго-востока на запад спешат огромные серые тучи, которые с аппетитом голодного волка пожирают прозрачную синеву лазурного неба. – Если сейчас соберёмся, то… – Не успеем, – Китнисс резко прерывает меня, начиная, как одержимая, скидывать в рюкзак наши вещи. – До «Деревни Победителей» два часа ходьбы. Лесные грозы длятся долго. За деревьями есть обветшалый дом – попробуем укрыться там. Мы успеваем вбежать в маленькую однокомнатную постройку ровно за секунду до того, как с неба на землю обрушивается нескончаемый поток воды. Стена из дождя отрезает от нас лес, озеро и дорогу в город. Китнисс закрывает дверь и, отодвинув Персика, берёт в руки самодельный веник. – Отец рассказывал, что когда-то таких домов было множество. Люди приезжали сюда рыбачить и развлекаться. Этот бетонный, поэтому и пережил своих сородичей. Я оглядываюсь по сторонам. Из четырёх стеклянных окон целы только три, правда, рамы давно пожелтели и покосились от времени. Водопровода нет и в помине, зато печка исправна. Справа от неё высится деревянный шкаф, скорее всего, он был предназначен для посуды, а слева к стене придвинута узкая кровать с овальными железными перилами и панцирной сеткой. В углу высится поленница. Беру несколько дровишек, достаю спички и развожу небольшой огонёк. Маленькая печка потрескивает. Кое-как очистив пол от многовековой грязи, Китнисс стелет плед поближе к огню, и мы усаживаемся на него, поджав под себя ноги. Говорить не хочется, Персик скулит, растянувшись у моих коленей. Я опять достаю блокнот и неторопливо веду по бумаге карандашом, стараясь запечатлеть каждую деталь комнаты. Знаю, что она наблюдает за мной. Интересно, о чём думает? Приваливаюсь спиной к шкафу. В сознании возникает полузабытая картинка вчерашнего дня. Другие серые глаза, длинные, спадающие на плечи волосы цвета молочного шоколада и белый шёлковый халатик, перетянутый на тонкой талии тугим пояском. – К вечеру глаза устают, и линзы приходится снимать, а жаль, – она улыбается, оголив небольшую часть верхних зубов. – Ну, и хорошо, – опускаюсь в кресло, перебирая старые газетные статьи о Двенадцатом. – Серый идёт тебе гораздо больше фиалкового. Такой оттенок называется «муссон». – Ты говорил, – она делает глубокий вдох и присаживается на краешек кровати. Халатик поднимается, открывая аккуратные коленные чашечки. У Клэр всегда были красивые ноги. – Я слишком сильно похожа на твою жену. – Неправда. – Ты обманываешь не меня, а себя. Это глупо. К тому же всякое решение плодит новые проблемы. – Расскажешь, почему сбежала? – Расскажу, но не сегодня, – правый уголок губ кокетливо тянется вверх.– Останешься? – Останусь, – подключаюсь к начатой ею игре, – но не сегодня. – Временами меня бесит твоё благородство. Когда-то я заметила тебя именно благодаря ему, теперь же считаю худшим из недостатков. – Я женатый человек, Клэр. Ты не заслуживаешь этого. – И за чью честь ты переживаешь больше? За мою или её? – Считай, что за свою собственную, – поднимаюсь с кресла и берусь за дверную ручку. – Завтра увидимся. Я пойду к родителям. – Пит, – холодные пальцы сжимают мою ладонь и тянут назад. – Тот снег был для меня или для неё? – Ты ведь и сама знаешь ответ на этот вопрос, – оставляю невесомый поцелуй на её щеке и выхожу в коридор. – Спокойной ночи. – Знаю, но ты бы мог соврать. Хотя бы в этот раз. – Пит? – Китнисс подходит к шкафу и извлекает оттуда небольшую керосиновую лампу. За окнами сумрачно, хмуро и по-прежнему дождливо. – Давай поужинаем. – Давай, – соглашаюсь я и помогаю достать из рюкзаков наспех сложенную провизию. Огонёк лампы дрожит и отбрасывает на стены тени, похожие на сломленные после грозы деревья. Мы едим в тишине, и только шум дождя мерно колотит по железной крыше. – Ты когда-нибудь жалел о чём-нибудь? – Нет, – лгу я, жадно поглощая бутерброд с сыром. – Зачем жалеть о том, что не состоялось. Жизнь коротка, лучше потратить её на более приятные вещи. – Ясно, – Китнисс гладит по носу Персика, скармливая ему маленький кусочек колбасы. – А я часто жалею о… «Конечно же, – откупориваю термос и разливаю всё ещё горячий чай по кружкам, – ты жалеешь о том, что устроилась работать в пекарню и отпустила Хоторна…» – ... о том, что не могу повернуть время вспять, – она печально вздыхает, попивая горячий напиток. Естественно, повернуть время вспять. Это куда круче, чем не отпускать Хоторна и не устраиваться на работу к моему отцу. Заостряю внимание на её губах. Вот о чём я жалею по-настоящему сильно. Что так и не поцеловал девушку, которую любил больше всего на свете. Был шанс тогда на розовом пляже, но я испугался, не захотел портить красивый вечер. Она бы влепила мне пощёчину и сбежала. Лучше бы поцеловал, по крайней мере, бы знал, каковы на вкус её губы. – Сэй любит повторять: лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. – Сэй – умная женщина, – убираю остатки еды в рюкзак и снова берусь за карандаш. – Скоро ночь, Китнисс, ложись на кровать, а я останусь здесь. – Я не хочу спать, – по бледному лицу пробегает лёгкая судорога. – Давай поговорим. – Ты боишься меня? – С чего ты взял? – Мы одни в этом домике, одни в лесу. До ближайших людей десять миль. Представляешь, что я могу сделать здесь с тобой. – Не шути так, Пит, – Китнисс укоризненно качает головой, а потом начинает смеяться. Я кидаю взгляд на панцирную сетку. Узкая, но при желании, прижавшись друг к другу, мы могли бы на ней поместиться вдвоём. Тру глаза и гоню прочь эти мысли. Что за глупости, Мелларк, ты же собрался разводиться. Хотел начать новую жизнь, так не отступай от своих принципов. Ты же пришёл сюда работать. – Пожалуй, я бы хотел прийти сюда ещё раз, – признаюсь я. Раньше этот лес принадлежал ей и Хоторну. Теперь он частично стал моим. А озеро только наше с Китнисс. – Серьёзно? – почти бывшая жена выглядит весьма довольной. – Нет ничего проще, – она вытаскивает из кармана два платка и, связывая их крепким узлом воедино, прикрепляет к перилам железной кровати. – Что это значит? – Есть такая примета, – мне кажется, или Китнисс и впрямь переполняет гордость, – если оставишь вещь в каком-то месте, то обязательно сюда вернёшься. Это наши платки. Мой – с инициалами К.Э., тот, который я подарила тебе в пекарне, твой с – буквами П.М. Ты отдал его во время путешествия в Четвёртый. – По-моему, ты только что придумала эту примету. – Неправда! – горячо возражает она. – Вот увидишь, мы ещё придём сюда и не раз. – Иди на кровать, Китнисс, – усевшись поближе к лампе, я опять начинаю рисовать, не позволяя последним словам дотянуться до моего сердца. Зачем нам возвращаться сюда да ещё и вместе? Она ведь по-прежнему очень сильно любит Гейла. Безрезультатно. Китнисс упрямится. Проще огню приказать: потухни, чем заставить её лечь на матрас. И всё-таки там ей было бы удобнее, чем тут – на полу. – Как хочешь, – пожимаю плечами и подхожу к выбитому окну. Дождь не уменьшился ни на йоту. Завтра размоет все дороги, – Никогда не видел такого крупного ливня, небо словно прорвало, – Китнисс молчит, и я оглядываюсь, замечая, что она уже мирно посапывает, привалившись головой к шкафу. Красивая. Тонкая шея, правильные черты лица. Спокойная и тихая. Сегодня последний день, а завтра всё будет так, как я задумал. И опустившись рядом, я склоняю её голову к себе на плечо, крадя тихие минуты счастья у здравого смысла. *** – Доброе утро, – в серых глазах застывает непонимание, а я расправляю плед, который накинул вчерашним вечером на наши плечи. Солнце только что встало из-за горизонта, а дождь закончился всего пару часов назад. Спина затекла. Наверное, не стоило спать, положив голову на собственный рюкзак. – Доброе утро, – отвечаю я и потираю глаза. Мы оба с трудом подавляем зевоту. Помятые и невыспавшиеся. – Прости, – Китнисс смущается, становясь похожей на землянику. – Я не заметила, как привалилась к тебе ночью. Нехорошо получилось, особенно, если учесть то соглашение, которое мы заключили. Я молчу и просто смотрю на неё. Хорошенькая. Солнечные лучи бликуют в её волосах, придавая им необычно золотистый оттенок. Маленький носик чуть вздёрнут вверх, а губы, губы слишком сильно похожи на спелые вишни, до которых так и хочется дотронуться. И я решаюсь: лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Даже если она залепит мне пощёчину. Сейчас или никогда. Беру её за подбородок, провожу большим пальцем по розовой коже, а затем мягко целую. Знаю, сейчас она вырвется, закричит и больше не скажет ни слова. Да какая уже разница: дома нас так или иначе ждут документы о разводе. Последнее утро. Пан или пропал. Странно, но она не ругается, не пытается ударить, не проклинает, и я, воспользовавшись моментом, углубляю поцелуй, задействовав зубы и язык. А потом она начинает отвечать мне. Неумело, робко и неуверенно. – Нужно возвращаться, – говорю я, когда поцелуй заканчивается, и помогаю ей подняться с пола. Трудно сказать, что я чувствую. Наверное, это и есть счастье. Мы возвращаемся домой молча. Два часа гнетущей тишины. «Это ничего не значит, – объясняю я себе, – так же как и та ночь». Она любит Хоторна. Всегда будет любить. Это всего лишь каприз. Сотый. Тысячный. Китнисс всегда всё делает наперекор, вот поэтому она и не хотела подписывать документы. А сейчас… Сейчас уже нет пути обратно. Когда она берёт в руки злосчастные бумаги, сердце летит вниз и разбивается об иррациональные доводы разума. Я мечтаю лишь о том, чтобы чернила во всех ручках дома закончились разом, а Китнисс тем временем старательно перебирает каждый листочек, словно от этого зависит её жизнь. – Пит, – руки почти бывшей жены дрожат и роняют документы на пол. Я нагибаюсь и помогаю их поднять. Хочется разорвать дурацкие бумаги и выбросить в мусорку, но она забирает их у меня, все до единой, и идёт к письменному столу. – Китнисс… – На этот раз скажу я, ладно, – и документы отправляются в третий ящик стола ко всякому ненужному барахлу, которое так любит привозить Эффи. – Сэй научилась варить молочный шоколад. Хеймитчу очень нравится. Говорит, что напиток в «Котле» не хуже капитолийского. Может быть, если ты вернёшься сегодня пораньше, мы заглянем к ней, а потом погуляем по городу. – Ты зовёшь меня на свидание? – Да.