Нет худа без добра

1 января. двумя часами позже – Ты знал? – спрашиваю я Хеймитча, прижавшись спиной к холодной белой стене больничного коридора. – О чем, детка? – ошарашенно отвечает Эбернети, выпячивая красные, распухшие от похмелья глаза. – Я пока не научился читать мысли. – О том, что, – понижаю голос до шёпота, косясь на противоположный угол, – Пит любит меня. – Ничего себе! – с чувством произносит он. – Поражён в самое сердце. Всегда думал, что тебя будет непросто убедить. – Непросто… – значит, знал. Кутаю шею в шарф. Откуда такой сквозняк? Входную дверь что ли закрыть забыли? – Сперва, я решила, что он бредит, а потом вспомнила про портреты, платок, одеяло и ещё много чего и свела концы с концами. – А, – поддакивает бывший ментор, словно перед ним годовалый ребенок или душевнобольная, – Я, конечно, мало что разобрал, но если тебе полегчало, то… – достаёт из правого нагрудного кармана серую фляжку, приподнимает её вверх, будто собирается выпить исключительно за моё здоровье, прикладывает горлышко к губам и делает несколько смачных глотков. – Не полегчало, – одними губами отвечаю я и, прикрыв глаза, отворачиваюсь. Напротив, стало только хуже. Теперь, когда жизни Пита уже ничего не угрожает, и другие специально обученные люди суетятся вокруг него, помогая, а не причиняя лишних страданий подобно мне, я, наконец, могу подумать. Обо всём. Подумать без спешки и страха. «Рай наказал меня тобой!». «Ты за все ответишь, дрянь. За всё, что он мне сделал, поняла?» Признание Пита, слова, выпавшие изо рта мерзавца-насильника в ту мерзкую ночь – всё сливается в один бесформенный комок немой боли. Выходит, меня «покарали» не за дерзость и не за ругань. Два брата что-то не поделили, а я попросту попалась под горячую руку... Могло ли всё сложиться иначе, не будь Мелларк влюблён в меня? Возможно… Хотя Рай пытался сотворить эту гнусность ещё в пекарне, и если бы Пит не помешал, то он бы непременно закончил дело прямо там. Нет. Глупо. Неправильно. Нелогично. Винить Пита за поступок Рая так же бессмысленно, как пинать Лютика из-за ухода Прим в лес. Но… но… не думать об этом невыносимо. Теперь я вовсе не понимаю что делать и как жить дальше. Мир перевернулся с ног на голову. Опять. В третий раз. Ничего уже не будет как прежде. Мне слишком жалко Пита и жалко себя… Наверное, после того, как он окончательно поправится, я буду должна сказать ему, что больше не могу жить в его доме. Я больше не смогу полюбить. Ни его, ни кого другого. Он должен понять, что от меня прежней осталась лишь оболочка – внешняя видимость: внутри я пустая. Пока ещё живая, но сердце уже не бьётся. Так будет правильней. Так будет честнее. Мы не имеем права жить под одной крышей. Несколько часов назад я была вынуждена оставить "мужа", чтобы спасти от болезни, высокой температуры и непрекращающегося кашля. Спустя пару недель мне придется покинуть его особняк навсегда. Это единственный верный выход. Уйти, чтобы не мучить и не мучиться. Уйти, чтобы не давать ложных надежд. Я найду правильные слова. Смогу убедить Пита. Нужно было уехать. Уехать сразу. Мы должны развестись как можно скорее! – Послал же Бог невестушку! – шипит миссис Мелларк, шаркая твёрдыми каблуками по сероватому каменному полу приёмного покоя. – Довела-таки Пита до воспаления лёгких. Дурацкая привычка спать с раскрытыми окнами! – быстрыми движениями аккуратных наманикюренных пальчиков она расстёгивает крючки на норковом коричневом полушубке и небрежно бросает его на спинку рядом стоящего стула. – Сколько раз я самолично закрывала чёртовы ставни, когда он жил дома?! Но ей-то плевать на мужа с высокой колокольни! Поворачиваю голову и встречаюсь с шумящей женщиной взглядом. Ежусь и посильнее закутываюсь в полы длинной болоньевой куртки. Настоящая снежная королева: посмотрела и словно январским холодом обожгла! Даже глаза светло-голубые, полупрозрачные, будто льдинки на зимнем озере… – Не шуми, Кендра, – тихим голосом просит мистер Мелларк, примирительно касаясь колена жены ладонью. – Мы с тобой тоже далеко не ангелы. Знали, что сын болеет, видели, что не звонит, но даже навестить не удосужились. – У него была обычная простуда! Каким образом заурядные кашель и насморк превратились в двухстороннюю пневмонию? Что эта маленькая дрянь сотворила с нашим ребенком? – Отправила больным в лес за потерявшейся сестрой, – так и подмывает меня ответить, но я вовремя прикусываю язык: на скандал сил сейчас точно не хватит. – Полегче на поворотах, – подает голос Хеймитч, и его грузное тело вырастает перед моим носом подобно грибу в дождливый день. – Ты бы хавальник захлопнула, раз ничего дельного предложить не можешь. – Мне всегда есть что сказать, – женщина сверкает глазами и, уперев руки в бока, брызжет слюной. – Если она стала женой Пита, то должна заботиться о нём как следует. – Девочка совершила настоящий подвиг, когда вышла ночью за калитку и прошла по улице двадцать шагов до моей двери. В том, что она не прибежала раньше, обвиняй старшего сынка-подонка. – Попрошу выбирать выражения, Хеймитч Эбернети! – хозяйка семейной пекарни Мелларк скалит зубы подобно дворовой собаке. – Я никому не позволю оскорблять моих родных. – Я тоже попрошу выбирать выражения, – чеканит капитолийский тренер. Несмотря на многодневный запой, он твердо стоит на ногах и без боя сдаваться не собирается. – Хеймитч, – тяну его за край пальто и заставляю взглянуть на себя. – Не продолжай, – одними губами заканчиваю я. Неудачно напомненные события проклятой ночи до того живо вырисовываются перед глазами, что я зажмуриваюсь на мгновение, пытаясь отогнать злосчастные картинки прочь, а когда, наконец, позволяю зрению вернуться, то замечаю, что мой сосед уже спокойно сидит в напротив стоящем кресле. Свекровь, как ни странно, тоже перестает сыпать оскорблениями в мой адрес, переключается на мужа и лишь активно жестикулирует, бросая на меня надменно-пренебрежительные взгляды. Впрочем, она всегда смотрела с презрением. Ничего удивительного. Хотя нет. Сегодня в её взоре появилось что-то новенькое, чего я раньше не замечала. Ненависть? Вполне. Миссис Мелларк, наверное, всем сердцем ненавидит грязную нищенку из Шлака, которая чуть было не засадила в тюрьму её старшего сына и женила на себе младшего. Пожалуй, таких чувств она не испытывала даже к моей маме… Ещё один полный злобы взгляд, и всё мое утреннее сочувствие к женщине, не познавшей семейного счастья, рассеивается облаком пыли, от которого я чихаю несколько раз, а она отворачивается, поджав губы. Склоняю голову набок и начинаю разглядывать её со всех сторон без всякого зазрения совести. Знаю, что Кендре Мелларк примерно столько же лет, сколько и моей маме, но выглядит она значительно моложе. Красивая, ухоженная, статная. Почти такого же роста как я, только полнее. На бледном, словно мукой посыпанном лице практически нет морщин, а в густых светлых волосах, уложенных в высокую причёску, напоминающую корону, не отыщется ни одного седого волоса. Прячет или красится? – Я понимаю, что ты на взводе, – неожиданно вставляет слово в пламенную речь жены о болезни Пита, врачах и испорченном празднике главный Пекарь, – но мы всё-таки в больнице, – он проводит ладонью по лицу, словно хочет стереть с него следы усталости, сонливости и печали. – Давай создадим хотя бы видимость благоразумия, – встаёт со своей скамейки и, кряхтя как старая утка, вперевалку идет к окну семимильными шагами. Лет десять-двенадцать назад мистер Мелларк казался мне большим добрым великаном из сказок, которые нам с Прим рассказывала мама. Высокий, сильный, широкоплечий. Я не раз видела, как он с легкостью взваливал на спину два пятидесятикилограммовых мешка и бравой походкой спешил к амбару. Думаю, для него и сейчас не составило бы труда перетащить пару мешков муки, если бы старость не подкралась так быстро. Спина сгорбилась, вокруг небесно-голубых глаз образовалась тонкая паутинка глубоких морщин, а большая часть сохранившихся волос покрылась сединой… – Миссис Мелларк, – вкрадчивым голосом говорит худощавый молодой доктор с рыжими бакенбардами, выдёргивая меня из кокона скорбных мыслей. Свекровь делает шаг вперед, но тут же отступает. Врач обращается ко мне, и ей это жутко не нравится. Она привыкла быть единственной миссис Мелларк и не хочет делиться «с грязной нищенкой из Шлака» привилегиями своей фамилии. Мне до такой степени всё равно, что я даже плечами повести не стараюсь и просто смотрю на человека в белом халате остекленевшими глазами. – Миссис Мелларк, – доктор привлекает внимание, прищелкнув пальцами, – Вашему мужу лучше. Нам удалось немного сбить температуру, и он уснул. – Хеймитч и мой свёкор облегченно выдыхают, а «старая ведьма» издает презрительный смешок. – Медсестра сделала ему укол. Теперь Вашему супругу придется поставить много уколов, – словно извиняясь, объясняет врач. – Физиотерапия не была бы лишней, и массажем грудной клетки я бы не пренебрёг. – Хорошо, – соглашаюсь я. – Вам виднее. Главное, чтобы он быстрее встал на ноги. – К нему можно сейчас? – осторожно спрашивает главный Пекарь, бросая на меня встревоженный взгляд. – Да, – врач мямлит, потирая виски – на душе начинают скрести кошки. – Если миссис Мелларк, то есть супруга Вашего сына... Он хотел видеть её, – губы свекрови вытягиваются в узкую полоску, а мне после этих слов хочется провалиться под землю. – Идите, – быстро говорю я, накрывая голову капюшоном. – Я зайду позже, – лицо горит, а ладони сводит от жуткого холода. – Только недолго. Больным стоит больше отдыхать, – предупреждает доктор, едва двери палаты № 7 закрываются. – Когда Пит окончательно поправится, я подам на развод, – пихаю правым локтем Хеймитча в бок, и он ойкает. – Помоги поскорее решить вопрос с бумагами, и больше тебе не придётся со мной возиться. – Да, солнышко, – с сочувствующим видом отвечает тот, разводя руками. – Ты не из тех, кто наступает на грабли дважды: ты на них танцуешь! – Пит винит себя в том, что произошло со мной. – А что думаешь ты? – Я… я, – набираю в грудь воздуха и всё равно задыхаюсь. Прямо как рыба, выброшенная на берег. – Естественно, он виноват, – заговорщическим тоном шепчет мне Эбернети. – Парень наверняка договорился с братцем заранее: другим бы способом он тебя под венец не затащил. Чего ждать выздоровления? Залепи прямо сейчас звонкую пощечину и уйди из дома ночью. Вот так – в чём есть. Вглядываюсь в сероватое, изрезанное морщинами, обрюзгшее от постоянного пьянства лицо. Глупо надеяться на то, что старый забулдыга поймёт. Горой стоит за Пита. Отборным матом собачился с женщиной-оператором, но вытребовал карету скорой помощи и меня туда запихнул. Дура! До такой степени была бесконечно счастлива от того, что можно перестать переживать и волноваться за жизнь и здоровье Мелларка, что даже против поездки возражать не стала... Идиотка! И чего беспокоилась за «драгоценного» соседа? Да проспиртованному Хеймитчу грипп, что слону дробина. «Конечно! – опять берётся за меня совесть. – Ты ведь ВЫШЛА НА УЛИЦУ НОЧЬЮ, а он всего лишь дозвонился до больницы, заполнил регистрационные карты, говорил с врачом, связался с родителями Пита, пока ты болтала головой подобно китайскому болванчику, валилась с лавки и проливала на себя воду с лимоном, которую опять же принёс Эбернети – случайно оказавшийся рядом человек, сумевший решить все проблемы без тебя и за тебя. Ну, это, безусловно, мелочи». – Потрясающе! – цежу я и резко встаю со скамейки, видя, что родители Пита покидают палату. – Я посмотрю как он, – скидываю куртку и набрасываю на плечи халат, поданный строго вида медсестрой. Мой "муж" лежит в одноместной палате. Серые шторы на окнах плотно задёрнуты. В углу притаился маленький тёмный диванчик. Пит спит. Спит на обычной деревянной заправленной белым постельным бельём кровати. Света, проникающего из коридора в узкую полоску между полом и дверью настолько мало, что я даже не могу разглядеть лицо больного. Хоть бы красные пятна со щёк пропали. Приглядываюсь: на тумбочке не стоит ни одного пикающего прибора. А что, впрочем, ты, Китнисс, собиралась увидеть? Море проводочков, прикрепленных к оголенной груди, десяток капельниц, воткнутых в вену и пластмассовую трубку изо рта? Разумеется, нет: у него же не заражение крови. Опускаюсь на диван и откидываю голову на подлокотник. Наверное, стоило коснуться лба. Встаю, протягиваю руку и… отступаю, качая головой. Не могу дотронуться. Опускаю руку и падаю на диван. Что делать? Для чего он меня позвал? В чём еще собирался признаться? Закрываю глаза. Невыносимо знать, невыносимо думать. Развод – самое лёгкое. Нельзя тут сидеть. Пит спит. Нужно встать. Встать. Встать и уйти…