Нет худа без добра

– Пит, – шепчу я, склонившись над ним, – очнись, пожалуйста, – мне так страшно, что я сама едва стою на ногах. Чувство вины давит на сердце и лёгкие, а они в свою очередь прижимают остальные органы к полу. Из-за меня. Всё из-за меня! Я такая жалкая, такая никчёмная! Моя трусость чуть было не погубила Прим, и вот теперь человек, спасший её, лежит на холодном полу в обморочном состоянии. Лишь бы не умер! Лишь бы не умер! Трясу его за плечо и нечаянно касаюсь оголенного участка кожи на шее. Горячий... Прикладываю ладонь к щеке. На лоб можно смело ставить сковородку и жарить яичницу. Нужно срочно что-то придумать и привести его в чувство. Поднимаюсь с колен, зажигаю люстру, а затем бегу в ванную: в шкафчике под раковиной я как-то раз во время уборки обнаружила небольшой пластмассовый ящичек. Может быть, это была аптечка... Сбрасываю прозрачную крышку с красным крестом и высыпаю всё содержимое коробки на мягкий жёлтый коврик. Одно мгновение, и… вокруг меня расползается целая куча дорогущих капитолийских лекарств. Порошки в бумажных пакетиках, мази в фиолетовых баночках, капли в стеклянных бутылочках и целое полчище пастилок, названия которых не говорят ровным счетом ничего. Проклятье! Нужен обычный нашатырный спирт да упаковка жаропонижающих таблеток. Аспирин он забрал, но, возможно, где-то отыщется парацетамол? Тщательнейшим образом осматриваю «снадобья» ещё два раза, буквально по слогам прочитывая каждую надпись на серебристой упаковке и на стеклянной бутылочке, но не нахожу и малейшего намёка на то, что мне необходимо. Но должен же он быть где-то... Должен, но, видимо, не в этом доме! Прислоняюсь спиной к раковине и закрываю лицо руками. Может, водой холодной сбрызнуть? Или будет ещё хуже? Как помочь и не навредить при этом? Убираю ладони, поднимаю голову и натыкаюсь взглядом на пузырёк прозрачной жидкости, который по-прежнему стоит на полке в шкафу. Особняком ото всех. Средних размеров бутылочка с бесцветной прозрачной жидкостью. Водный раствор гидроксида аммония. Какая прелесть! Беру в руки пузырек и зубами вытаскиваю пробку. Специфический запах ударяет в нос. Есть! Понятно, почему Мелларк держит его отдельно от остальных лекарств. Для меня. Чтобы не копаться и не тратить на поиски «драгоценные минуты». Наверняка, завел эту чудесную привычку, как вернулся из Капитолия, после прихода в гости Мэнди. Ну, ладно, пусть испробует на себе. Переворачиваю бутылочку, проливая на ватку несколько капель нашатыря, и подношу смоченный тампон к ноздрям Пита. Время тянется мучительно долго: успеваю досчитать до двадцати прежде, чем на бледном лице моего фиктивного мужа загораются два голубых огонька. Медленно, но верно Мелларк приходит в себя и фокусирует туманный взгляд аквамариновых глаз на моём лице. – Пит, почему ты лежишь на полу? – строго спрашиваю я, как только понимаю, что к парню вернулись способности думать и разговаривать. – Что? – голос слабый, как у котенка, а во взгляде плещется такое непонимание, будто ему дали решить сложнейшее тригонометрическое уравнение и при этом отобрали все формулы, – Повтори ещё раз. – Что с тобой произошло? – Нет, ты не так сказала, – он отворачивается и захлёбывается на добрые три минуты глубоким сухим кашлем. – Ты издеваешься? – Впервые, – говорит он, когда приступ заканчивается, – впервые, ты назвала меня по имени. Раньше в пекарне обращалась «Мистер Мелларк», а после свадьбы говорила «ты»… Щёки начинают гореть. Может, и у меня температура поднялась, и поэтому в жар бросило? Нет… Просто всё сказанное моим "мужем" – чистейшая правда. Мысленно я могла назвать его «Питом», хотя даже там, в своем сознании, предпочитала фамилию, а вслух просто не желала произносить эти три буквы – язык не поворачивался. Не знаю, как сейчас вырвалось. – Почему не вызвал врача? – поскорее меняю тему разговора я, а то, чувствую, ещё с чем-нибудь привяжется. – Я пытался вчера вечером, но утопил телефон. – Где? – Лучше тебе не знать. – Почему меня не позвал? – Как же я тебя позову? – голос замолкает на полуслове, превращаясь в хрип, а хрип переходит в мучительную для моих ушей порцию длительного кашля. Мимоходом оглядываю его скулы, кажется, алые пятна стали больше и темнее. – Ты на ключ запираешься в своей комнате, – наконец договаривает он. Кровь, которая уже почти отхлынула от щек, возвращается в удвоённом объёме. Прекрасно! Наверняка, я сейчас напоминаю помидор – большой такой, совершенно не знающий что делать овощ. Впрочем, раньше надо было думать. – Ладно, – стараюсь не отводить взгляда, хотя получается крайне отвратительно. – Позвоню из гостиной. Тебе нельзя лежать на полу. Встать сможешь? – Попробую, – выставляет правую руку вперёд, делает усилие, поднимается сантиметров на десять и… снова падает на пол. – Понятно. Я помогу, хорошо? – тяну его за руки и пячусь назад. Не выходит: слишком тяжёлый. Сажусь на корточки, пытаясь отдышаться. – Оставь, Китнисс, – Пит выдавливает из себя улыбку. – Мне тут вполне нормально. – Вчера я тебя уже оставила, – повышаю голос, делая вид, что теряю терпение. – Попробуй ещё раз и обопрись на меня, – получается только с третьей попытки: закинув его руку себе на плечо, я толкаю его на кровать. – Вот уже лучше, видишь? – помогаю закинуть ноги и накрываю одеялом. – Безусловно. Сейчас полежу минут десять и отправлюсь печь хлеб, – он улыбается, а затем снова начинает кашлять. – Сначала измерим температуру, - бегу в ванную и извлекаю из кучи на коврике прозрачный футляр с синей крышечкой, достаю градусник и передаю Питу. Пока он засовывает приборчик подмышку, обвожу глазами комнату и натыкаюсь взглядом на вчерашний поднос. Тарелка и кружка пусты, значит, все-таки поел. Неплохо. – Ты, наверное, голодный? Сейчас дождёмся результата, и я принесу тебе поесть. – Нет, – качает головой мой "муж". – Ничего не нужно. Мне совсем не хочется есть, а тебе не стоит тут находится, похоже, у меня далеко не обычная простуда. – Переживаешь, что я слягу? – поднимаю брови и напускаю на себя серьёзный вид. – В вопросах здоровья моя мама весьма категорична, так что прививку от гриппа я ставлю одной из первых. Давай градусник, – дрожащей рукой Пит протягивает мне термометр, и я обмираю: 39 градусов. – Что там? – интересуется он, отворачиваясь и опять кашляя. – Да, ерунда, – стараюсь говорить равнодушным тоном, – 37, 8. – И поэтому ты побледнела? – Тебе показалось, но врача вызвать не помешает. Номер помнишь? – Нет. Он был записан в телефоне, но, – напрягает лоб так, что на нём выступает несколько морщинок, – можно попробовать посмотреть в записной книжке. Она во втором ящике стола. – Хорошо. Поищу, – задумываюсь, внимательно глядя в его глаза. Словно что-то изменилось во взгляде. Боится, переживает? Нет, не то. Хворь, конечно, отнимает все его силы, но в глубине синей радужки проскальзывает нечто странное. То, что Мелларк раньше настойчиво прятал, или я не хотела замечать. Ладно. Сейчас не время об этом думать. Встряхиваю головой, отгоняя непрошеные мысли. Нужно сбить температуру как можно быстрее, а то опять потеряет сознание, но для начала хорошо бы его покормить. – В аптечке я не нашла жаропонижающих таблеток. У нас есть парацетамол? – Не знаю... Во втором ящике я храню обезболивающее, возможно, и он там лежит. Только эти таблетки не помогут. – Это ёще почему? – напрягаюсь я. – Они немаленькие и без покрытия – не смогу проглотить. – Придумаю что-нибудь, – бодро отвечаю я. – Выходит, аспирин ты почти не пил. Что тогда? – Порошки в воде разводил. – Попробуем парацетамол, но первым делом нужно поесть. – Брось, Китнисс. Всё равно вырвет, – стараюсь не морщиться. Понятно теперь, почему в комнате стоит такой запах. – Тебя рвёт, потому что ты глотаешь таблетки на голодный желудок, – как можно увереннее объясняю я. Пускай думает, что его "жена" – в теме. В конце концов, моя мама – фельдшер, и к ней часто приходили люди за помощью, когда она уже не работала в больнице. Правда, в эти моменты я предпочитала удрать на улицу, чтобы даже на кашляющих и чихающих не смотреть. – А вообще больным нужен свежий воздух, – подхожу к окну и слегка отворяю раму. Дышать через несколько секунд становится легче. – Ты вроде говорила, что несильна в медицине, – неожиданно вспоминает он. Отворачиваюсь к окну, делая вид, что разглядываю давно немытые стекла. Лишь бы не заметил, что я вновь покраснела… – Но не настолько, чтобы не суметь сбить температуру. – Хорошо, доктор Эвердин. Будут ещё какие-то предписания? – отвожу взгляд от окна, а он пожимает плечами. – Ты ведь не очень-то любишь новую фамилию. – Пожалуй, – прикрываю окно, боясь впустить слишком много морозного воздуха, – я спущусь вниз, вызову доктора и приготовлю тебе поесть. – Так и быть, постараюсь никуда не уходить в твоё отсутствие. – И поскорее дам тебе что-нибудь от жара, – мысленно заканчиваю я, выходя в коридор с подносом и грязной посудой. – Что-то разыгралось у тебя чувство юмора. Спускаюсь вниз и подхожу к светлому столику. Второй ящик. Обычно я не роюсь по шкафам, но тут уж никуда не денешься. Тяну ручку на себя и… Первым, что попадается мне на глаза, оказывается тоненький золотой обруч размером с палец. Кольцо. Моё кольцо? Зажимаю украшение большим и указательным пальцами и подношу поближе к глазам. «Кольцо Вам ещё пригодится, – звучат в голове слова, сказанные Мелларком в вечер после свадьбы. – Положу во второй в ящик стола». Определенно, то самое. Несколько секунд держу «знак любви и верности» в руках, а затем бросаю обратно в ящик. Пропади оно пропадом! Стараюсь не злиться. Потом. Сейчас важно помочь Питу. Быть с ним помягче. Как если бы на его месте была Прим или… Гейл. Обхватываю себя руками и прикрываю глаза. «Полегче с этим. Пит спас твою сестрёнку. Ты перед ним в долгу. Гони от себя мысли о Гейле, Китнисс. Ты ищешь записную книжку». Выдвигаю ящик поглубже и практически сразу замечаю её. Небольшая, размером – около четверти обычного листа бумаги, кожаная в красном переплёте. Вытаскиваю её и случайно касаюсь чего-то мягкого. Вынимаю и разворачиваю. Белоснежное кружево, а на нем две синие буквы – К. Э. Тот самый платок, которым я перевязывала руку Пита в пекарне в последний вечер моей относительно счастливой жизни. Тогда он был весь в пятнах крови, а сейчас девственно чист. Вот бы и мне также от всего отмыться. Хочется забрать платок и убежать вместе с ним куда-нибудь подальше от всех и вся. Только от себя не убежишь. Возвратив кусок кружева, нельзя вернуть прожитые дни... «Ты мне больше не принадлежишь», – объясняю я своей бывшей вещице и убираю платок в ящик, наконец, раскрывая книжечку. Аккуратные буквы пестрят в ней направо и налево: Эффи, Финник, Энни, Порция и ещё десятка два фамилий людей, о которых я ни разу не слышала. Одну за другой перелистываю страницы и всё-таки натыкаюсь на знакомое слово. Имя обведено в кружочек. Дважды. Заставляю себя не думать о том, почему в кружочек, и почему дважды. Может, этот доктор лечит семью Мелларков испокон веков, и они ему дико чем-то обязаны. Набираю обведённые цифры номера на телефоне. Короткие гудки и пропадающий звук. Пробую ещё раз – то же самое. Кладу трубку и пытаюсь позвонить в больницу. Снова гудки и отключение сигнала. Возможно, я перепутала номер? За те шесть лет, что я не звонила в стационар, телефон медицинского учреждения мог запросто поменяться. Или персонал ужасно занят. Ладони предательски покрываются потом. «Не паникуй! – призываю я на помощь всю выдержку, на которую только способна. – - Ещё ничего неясно. Попробуй чуть позже». Бегу на кухню и ставлю на плиту кастрюлю с водой, отрезая от вчерашней курицы ноги, тщательно промываю их и бросаю в кипяток, а затем, призадумавшись, добавляю к ним мяса с грудки. Не кормить же Пита одной водой. Раньше моя семья не могла покупать такие деликатесы: слишком дорого они стоили. Мы довольствовались индейкой, подстреленной в лесу. Теперь чудо-птицу можно хоть каждый день готовить… Пока суп варится, разогреваю вчерашнюю картошку и отбивные. Их, конечно же, никто не убрал в холодильник, но мне повезло: за ночь не протухли. Отправляю остатки в камеру и меняю воду в кастрюле. А ещё думала, чем сегодня заняться. Дел будет невпроворот. Достаю из холодильника все имеющиеся фрукты: яблоки, чернослив, лимон и мандарины, чищу их от косточек и отправляю в другую кастрюлю. Кажется, мама готовила такой витаминный напиток, когда мы с Прим простужались. Хуже не будет: Питу нужно горячее питье. Кипячу смесь десять минут и отключаю, к этому времени бульон тоже заканчивает вариться. Собираюсь налить суп в тарелку, но вовремя спохватываюсь. Парацетамол… Бреду ко второму ящику стола. Упаковка из десяти таблеток обнаруживается на самом дне. Бросаю тревожный взгляд на телефон и заставляю себя снова набрать номер доктора . Теперь нет даже гудков. Тишина. Глубоко вдыхаю, забираю таблетки и уже на кухне тщательно размельчаю в ступке целых две штуки. Пересыпаю порошок в кружку, ставлю её на поднос к тарелке бульона, в которой плавают кусочки мелко нарезанного куриного мяса, и поднимаюсь наверх. – А вот и еда с лекарством, – задорным голосом сообщаю я, открывая двери хозяйской спальни. – Давай ограничимся только таблетками? – Пит издает жалобный стон, приподнимаясь на подушках. – Нет, – настаиваю я, – сначала бульон, – ставлю на одеяло поднос и передаю Мелларку ложку, которая так сильно дрожит в ослабевшей руке, что не доносит до рта и половины целебной жидкости. Одна, вторая … четвертая попытки, и большая часть супа проливается на белый в фиолетовых цветочках пододеяльник. Стараюсь смотреть на это разбрасывание едой с равнодушным спокойствием, но терпение у меня заканчивается быстро. – Я помогу, – глаза Пита округляются до таких размеров, что становятся похожими на блюдца от чашки, в которую я всего несколько минут назад налила витаминный напиток. – Ты же меня накормил, – продолжаю я и отбираю ложку. Пшеничного цвета брови ползут вверх, а затем он делает усилие и … освобождает мне краешек кровати. Я выдыхаю и сажусь, – фигурально выражаясь. Вся еда, которую я ем, куплена на твои деньги, – заставляю его проглотить первую порцию. – Ты содержишь моих мать и сестру, – закидываю в рот еще одну ложку. – Китнисс, – Пит кашляет, но всё же проглатывает, – мне, конечно, безумно приятно, что ты здесь и ухаживаешь за мной, но, если это всё из-за поисков Прим, то не накручивай себя. Я простудился еще до лесного приключения. «Замечательно, – радостно потирает ладонями совесть, – твой муж отправился в лес больной, а ты даже не заметила, разглядывая в ночи несуществующих чудовищ». – А теперь выпей, – делаю вид, что не слышала его последней фразы. – Это специальный чай на фруктах, я добавила туда парацетамол. Молодец, – хвалю я его, когда кружка и супница оказываются пустыми. – Наверное, всему виной аллергия. – Что еще за аллергия? – пугаюсь я. – На слюну енота. – В смысле? – А тебе Прим не рассказывала? Когда мы с Хеймитчем нашли её возле сосны, то обнаружили рядом здоровенного енота. Зверек был размером с Ханни, и, похоже, отгонял от твоей сестры волков. Меня он принял за недоброжелателя и укусил за палец. Я тогда, естественно, не обратил внимания, но теперь понимаю, что рану стоило показать доктору. Ладно тебе, Китнисс, – смеётся Пит,– ты сидишь хмурая, как пасмурный день. Я хотел тебя развеселить. – Ещё раз так пошутишь, и я ударю тебя подушкой. Больше никаких капитолийских порошков. Не знаю, что туда добавляют, но ты от них становишься буйным, как Хеймитч, – перевожу взгляд на окно. Светлеет, а мелкие снежинки, кружась и порхая, опускаются на землю. – Пит, – поворачиваю голову обратно. Лицо у Мелларка сияет как начищенное серебро. Видимо, ему жутко нравится, когда я называю его по имени. Даю себе обещание произносить эти три буквы почаще, по крайней мере, пока болезнь не закончится. – Пит, я не дозвонилась до доктора. И до больницы тоже. Сначала были короткие гудки, а потом даже и их не стало. – Перебои на линии, – опять кашель. – Такое бывает. Не беспокойся, к вечеру обязательно кто-нибудь заглянет в гости. Твоя мама, Хеймитч или мои родители. Поверить не могу, изможденный и больной он пытается меня подбодрить. Мама не придёт: она в больнице, да даже, если б и не была там, на неё надежды мало. Прим могла бы, конечно, забежать, но она сейчас с мамой и тоже не в лучшем состоянии. Миссис Мелларк и носа к нам не кажет, а её муж заходил всего пару раз, чтобы занести хлеб, и то когда сына не было дома. Значит, по просьбе Пита. Остается Хеймитч: он частенько заглядывает в наш дом, причем без всякого приглашения. Хочется верить, что коньяк помог ему не заболеть. Однако если и он не придёт, то история, произошедшая в Рождество, может повториться. Мы вновь окажемся оторванными от мира. С одной лишь разницей: Пит сильно болен, а я практически не знаю что делать… Тошнотворный звук мучительного кашля заставляет меня вытряхнуть из головы тяжёлые мысли. Бедный. Он кашляет так, будто собирается выплюнуть собственные лёгкие. Хочется убежать и поручить кому-нибудь другому бороться с этим проклятым недугом. Кому только? – Не нравится мне твой кашель, – честно признаюсь я, вставая с кровати. – Только кашель? Я думал, ты от меня всего не в восторге, – хрипит он и смеётся. – Пит, нужны антибиотики или какая-то микстура. В аптечке много лекарств, но я их не знаю. – Их прислала Эффи – мой агент. Раньше там была подробная аннотация, но потом она куда-то подевалась. Я насилу нашел капли от насморка и нашатырный спирт. – Аа, – тяну я, – гидроксид аммония я теперь тоже знаю, – отчего-то Мелларк краснеет. – Капли помогли быстро? – Да. Не знаю, что бы сейчас было, если б я ещё и дышать не мог. – Придётся экспериментировать. Прогреем твою грудную клетку с помощью грелки. Я видела одну в кладовке, а ты постарайся поспать. Когда мама в детстве пичкала меня таблетками, папа не уставал повторять: «Сон – лучшее лекарство». – Знаешь, а это стоило того, чтобы заболеть, – доносится до меня его голос, когда я уже берусь за ручку двери. – О чём это ты? – удивляюсь я. – Ты не запираешься в комнате, разговариваешь со мной, измеряешь температуру, сидишь на моей кровати, даже с ложечки кормишь. Пожалуй, сегодня счастливейший день в моей жизни. – Ага, – даю волю смеху. – Вот это действительно весело. Отличная шутка. Стоило заболеть ради того, чтобы я сидела на краешке кровати. Счастливейший день. Хеймитч бы оценил, – он почему-то не смеется, а даже, как будто бледнеет. – Чувствую, ты уже начал выздоравливать. Забираю поднос с грязной посудой и иду вниз. Нахожу в каморке со швабрами старую грелку, скрупулёзно мою её и заливаю кипятком. Приготавливаю малиновый морс и кладу в карман парацетамол. На всякий случай. Жаропонижающего много не бывает. Ставлю на поднос ступку с пестиком и графин с морсом. На вечер потру яблоко с морковью. Поднимаюсь по лестнице, захожу в комнату, и… Пита трясёт от озноба. Он свернулся калачиком и колотит зубами. Бросаю взгляд на окно. Закрыто. В чем тогда дело? Лихорадка? Оставляю поднос, сую градусник, стараясь не обращать внимания на стоны о холоде. Стрелой бросаюсь к себе в комнату, стаскиваю с кровати одеяло и уже через несколько секунд накрываю им Пита. Засекаю минуту и вытаскиваю термометр. 39,7. И зачем я скормила ему двойную дозу лекарства? С таким же успехом стоило сунуть в рот карамельку и поцеловать в лобик. Ладно. Оборачиваю грелку тонким полотенцем и прикладываю её к пижаме. Снова сильный кашель. Мгновение, и Пит порывается встать, но успевает лишь отвернуться и зажать рот руками. В ту же секунду комната наполняется булькающими звуками. Омерзительный кислый запах доходит до моих ноздрей. Сжимаю руки в кулаки, заставляя себя остаться. Лицо у меня, должно быть, зелёное. – Прости, Китнисс, – Пит откашливается. – Не надо было мне есть. – Ничего, – стараюсь дышать ртом. – Я дам тебе попить, – тянусь к графину с водой, стараясь не вляпаться в тягучую массу, наливаю воду в стакан и передаю Питу. – У тебя болит что-нибудь? – Только голова и немного ноги, – он жадно осушает стакан, – это, наверное, от температуры. – Сейчас должно стать легче. – Китнисс, выйди, пожалуйста, из комнаты, – голос такой изможденный, что мне становится страшно. – И не заходи полчаса. Распахиваю окно и иду за ведром и тряпкой. Кажется, озноб прекратился. Надолго ли? Можно ли дать жаропонижающее? Не знаю! Нужен врач! Настоящий врач! Я делаю только хуже. Намачиваю тряпку и кидаю её на рвотные массы. Суп и чай дали слишком много жидкости, которая уже успела впитаться в ковер. – Не трогай, – Пит пытается кричать. – Ты не должна. Я сам сейчас всё уберу. – Не разговаривай. Береги силы. Слишком много болтаешь, поэтому тебе и становится хуже, – выкидываю тряпку в мусорное ведро и тщательно мою руки. – Нельзя так укутываться, – говорю я, вернувшись в комнату, – а то жар и назавтра не спадёт. – Ты укрыла меня своим одеялом? – спрашивает он, пока я убираю верхнее покрывало к его ногам. – Мне некогда было лазить по антресолям. Схожу вниз. Принесу таз: попробуем сбить температуру с помощью холодных компрессов. – Делай, как считаешь нужным. Когда через пять минут я возвращаюсь с тазиком и двумя чистыми полотенцами, то замечаю, что белый пододеяльник в фиолетовый цветочек лежит на полу, а Пит накрылся моим одеялом. Хочется поругаться, но я вовремя прикусываю себе язык: мало ли что случится потом. Буду решать проблемы по мере их значимости. Самая главная сейчас – жар. Намачиваю в холодной воде полотенца: одно кладу Мелларку на лоб, второе прикладываю к затылку. Мама однажды проделала такое с папой, правда, она ещё и влажной простынёй его накрывала, но я себе этого позволить не могу: слишком тяжёлый кашель, да и раздеть своего фиктивного мужа мне будет не под силу. – Расскажи мне что-нибудь, – просит Пит, когда я заканчиваю все приготовления. – Рассказчик из меня неважнецкий. Поспи. – Я не усну. – Могу почитать вслух. «Жизнь и странствия Бенджамина Уозлика». Вчера нашла в твоём шкафу. – Почитай, – соглашается он. Возвращаюсь к себе и поднимаю книгу с пола. Присаживаюсь на кресло возле светильника и открываю томик на той самой странице, где закончила читать вчера: «Новый приступ адского кашля заставил меня согнуться пополам. Грудь словно тысяча иголок пронзила. Чтобы не упасть, я схватился за спинку стула и почти перевалился через него. Инстинктивно левая рука поднесла белоснежный платок Сары к губам. Очухавшись, я заметил на нём ярко-красные пятна крови. Что ж, с туберкулезом шутки плохи…» – Ну, вот и начитались, – говорю я, бросая книгу на тумбочку. От злости аж руки трясутся. Нашла момент. И почему снова мерзкий кашель? – Переживаешь? – слишком внимательный взгляд небесно-синих глаз ставит меня в тупик. – Волнуешься за Сару и Бенджамина? – Чего мне переживать из-за книжки? – передёргиваю плечами я. Как объяснить, что волнуюсь я за него? За легкие Пита Мелларка? – Бен не умрет. Сара найдет в себе силы и справится с припадками. Она приедет в госпиталь к Бену и поставит его на ноги. Они исцелят друг друга. – Отлично, – делаю вид, что сержусь. – Так ты, выходит, читал этот роман? Знаешь, чем всё закончится. – Эта книга из моего шкафа. Я прочитал все повести и рассказы, стоящие на полках в гостиной. – Ну, а мне теперь читать неинтересно. Известен конец. – Только про Сару и Бена, а есть чудесная госпожа Зельц, её муж и любовник. – Ну, им-то пусть хоть камни на голову падают, – Пит смеется. – Может, хочешь чего-то? – Нет. Хотя… да. Расскажи что-нибудь. Что-нибудь хорошее, – снова просит он. – Расскажи о своём самом счастливом дне. Хорошее. Прикрываю глаза. Чувствую, как из груди вырывается полувздох, полустон. Почти всё, что было хорошего в моей прошлой жизни, связано с Гейлом и лесом. Вот он учит меня метать ножи, а я показываю, как правильно стрелять из лука. Я подвернула ногу, и Охотник несет меня на руках до самого Шлака… Но этим я делиться не хочу. Моё. Значит, придется поговорить о Прим. – Я рассказывала тебе, как купила козу для Примроуз? – Мелларк отрицательно качает головой, а я продолжаю. – На десятый день Рождения я решила сделать сестре особый подарок. Хотела купить красивый отрез ткани для пошива нового платья или музыкальную шкатулку: она их дико любит, но денег у меня было немного, поэтому пришлось выкручиваться. С восходом солнца мы, – запинаюсь, – я отправилась в лес. Набрала привычную сумку с добычей, трав и кореньев, но этого всё равно было мало. Я возвращалась расстроенной. Мы… я остановилась у ручья, чтобы передохнуть и тут увидела оленя. Он был совсем молодой, годовик, наверное: рожки только начали расти. Красивый. Даже насторожиться не успел, а моя стрела вонзилась ему в шею. Меня как будто в сердце кольнули: как можно загубить такую красоту, но уже в следующий момент в животе заурчало от предвкушения нежнейшего мяса. За шесть лет, что я охотилась, олень попадался лишь трижды. Я сразу отнесла его к мяснику, – поглядываю на Пита, но он и ухом не ведёт, не собираясь спрашивать, как я дотащила до города добрые пятьдесят килограммов, – и выручила хорошие деньги. Решила пойти на рынок и увидела там Козловода. Какое его настоящее имя никто не знает, известно только, что он много лет проработал в шахтах. Громко кашляет, – осекаюсь, – да и суставы вечно опухшие. Сам грязный и сердитый, но за козами смотрит хорошо и молоко продает отменное. Подойдя ближе, я заметила одну белую козочку с черными пятнами, она лежала на тачке. Дикая собака подрала ей лопатку, и сама коза уже не вставала. Оказывается, старик решил сдать бедняжку на мясо, но я выкупила её раньше, рядясь ним не меньше часа. Я надеялась, что мама и Прим позаботятся о ней. Коза – это очень хорошее животное, не то, что кот. В еде неприхотлива, молока даёт почти полведра в день – можно и попить, и сыр сделать, а остатки продать. Радости Примроуз не было предела. Она назвала козочку Леди и сама отпаивала её отварами и делала перевязки. Та животинка не умерла, даже если бы захотела. – Но в итоге всё закончилось плохо, да? – вдруг спрашивает Пит, а я чувствую, что за рассказом и забыла о нём вовсе. – Ведь сейчас с ними живет только Лютик. – Нет, – объясняю я, – за пару месяцев до того, как я устроилась работать в пекарню, у нас совсем прохудилась крыша. Денег не было, вот и пришлось продать Леди. – Прим, наверное, переживала? – Не то слово. Целую неделю ходила с красными, опухшими глазами, но другого выхода мы найти не смогли. – А кому продали, не помнишь? – Нет, – пожимаю плечами я. А зачем ему? Уилкерсы – хорошие люди. Не на мясо покупали. – Помню, что у них ребенок заболел. Или отец. Кажется, язва желудка, а козье молоко целебное. – Ясно, – Пит молчит, видимо, переваривает информацию. – Значит, твои мама и сестра лечили Леди, прямо как ты меня. – Мне до них далеко. Они тогда чудо сотворили, а я даже температуру сбить не могу. Давай-ка смочим компрессы. Они наверняка уже нагрелись, – убираю полотенца, кидаю их в таз и засучиваю рукава, собираясь отжимать. Одно из них готово, и я рассчитываю положить его на лоб Питу, но он вдруг ловит мою ладонь и прижимает к щеке. – Не надо компрессов. У тебя пальцы ледяные. Просто постой рядом, и всё пройдет, – не знаю, откуда у него взялись силы, но правая рука держит крепко; скользя вдоль моего локтя, она не отпускает и не позволяет отодвинуться даже на сантиметр. Взгляд исследует запястье, и до моих ушей доносится стон. Пит заметил синевато-багровые линии – длинные неровные шрамы, которыми исполосана моя кожа на предплечьях. – Во всём я виноват, – печально произносит он и прикасается губами к порезанным венам. Легче отрубить ладонь, чем вырвать. Приступ паники накрывает мое и без того неспокойное сознание. От страха колени подгибаются. Как это понимать? Что он хочет со мной сделать? – В чем виноват? – лепечу я. – Я должен был проводить тебя той ночью. С рук на руки передать матери. Что бы ты там не говорила о домах и расстоянии. Этот ублюдок наказал меня тобой, – он бьёт свободной рукой по кровати так, словно злится? Только на что? – Кто? Кто мог наказать тебя, – чувствую, как глаза начинает жечь от слёз. – И как он мог наказать тебя мной? – Рай, – Пит опять хрипит и кашляет. – Я не должен был отвечать ему. Лучше бы он ударил меня тогда ещё раз. Рай хотел отомстить мне за всё…А я позволил ему понять… Позволил понять, как сильно люблю тебя.