Нет худа без добра

Десять дней спустя Метель не заканчивается уже вторые сутки. На смену лёгкому снежку, хрустящему под ногами, приятной изморози и голубоватому небу с воздушными облаками, напоминающими сахарную вату, пришли двухметровые белые сугробы и шквальный ветер, рвущий провода и грохочущий по трубам. В такую погоду на улицу никто не решается выйти: себе дороже. Можно заблудиться на расстоянии трёх метров, упасть под порывами снежного урагана и замерзнуть заживо, поэтому все в Дистрикте-12 сидят по домам, жарят индейку и смотрят телевизор. Сегодня 24 декабря – Сочельник. Китнисс не выходит из своей комнаты уже третий час. Каждый из нас ещё до обеда должен был уйти к своим родителям, чтобы встретить Рождество там, но погода распорядилась по-своему. Ждать уже нет смысла: метель закончится в лучшем случае завтра, а когда начнут расчищать дороги, чтобы освободить от снега хотя бы узкую тропку, вообще загадка, значит, нам придется провести эти дни только вдвоём. Бросаю быстрый взгляд на часы: большая стрелка показывает шесть вечера, за окнами образовалась непроглядная мгла, и только кружащиеся в водовороте ветра снежинки, то и дело прилипающие к стеклу, различимы в сумраке. Подхожу к телефону и набираю знакомый номер, после трех длинных гудков мне отвечает тихий, протяжный голос: – Здравствуй, Пит. – Здравствуй, папа. С Рождеством. – Ты рано поздравляешь нас, – чувствую, что он улыбается. – Рождество только завтра. – Я не смогу придти сегодня, прости. – Понимаю, – вздох по тяжести, напоминающий камень величиной с легковую машину. – Поздравь от нас Китнисс. – Хорошо, – как бы ещё от себя поздравить. – Приду, как только погода наладится. Как мама? – Плохо. Из-за снега её ломает: мигрени усилились, – пауза. – Рай опять пропал. – Не посылайте ему больше денег! – Мы не посылаем, – голос отца становится тише. – Наверное, он устроился на работу. – Или взял кредит. Не волнуйся. Эффи видела его вчера в одном из столичных клубов: начал отмечать заранее. Я сегодня звонил ей, поздравлял с праздником. – Ясно... Веселого Рождества! – Веселого Рождества, – кладу трубку. Отца снова что-то гнетёт, но рассказать он не стремится. Пропасть между мной и родителями становится всё глубже, шире и заметнее... «Трыньк», – подскакивает телефонная трубка от звонка. Неужели папа решил перезвонить? – Алло. – Привет дружище, – орёт в трубку жизнерадостный голос. – Все протираешь штаны? – И тебе не хворать, Одэйр, – отвечаю я. – Работаю над новыми заказами. – Да ну? – Четвёртый делает вид, что удивляется. – А я думал, кувыркаешься с молодой женой. – Эффи сказала? – Неа, – ухмыляется он. – Эта скорее умрет, чем сдаст тебя. Так, сплетни, но по твоей реакции, понимаю, что правда. Значит, ты придурок! Не позвать лучшего друга на свадьбу! – В следующий раз обязательно, – пытаюсь отшутиться я. – Оторвёмся на твоей. Как Энни? – Лучше, – градус озорства стремится к нулю. – Лучше, чем в прошлое Рождество, но не так хорошо, как бы мне хотелось, – на другом конце провода начинает трещать, несколько раз встряхиваю трубку, но помехи не пропадают. – Она начала разговаривать? – Да. Доктор Аврелий разговорил, но иногда ей нелегко управлять своими мыслями. – Ты считаешь этого психиатра хорошим специалистом? – Он единственный, кто смог сдвинуть дело с мёртвой точки. Будем продолжать начатое, – Финник тараторит, а я понимаю, что за напускной весёлостью он прячет огромную тревогу за свою невесту, боясь, что она никогда не станет прежней. – Как Мэгз? – Мэгз по-прежнему возится с детьми, больными раком. Помогает всем чем может. – Деньги нужны? – Зарабатываем. А если тебе некуда девать, организуй в Двенадцатом свой фонд и… – Алло, Финник? – в трубке раздаются короткие гудки. Перезваниваю: только треск и тишина, не предвещающая ничего хорошего. Набираю знакомые цифры на мобильном. Занято. Очевидно, Одэйр сегодня нарасхват. Оставляю попытки закончить разговор и поднимаюсь по лестнице. – Китнисс, – стучусь в дверь центральной спальни; ответом как обычно служит молчание. – Китнисс, открой дверь! Похоже, у нас что-то с телефонным проводом, поэтому тебе лучше сейчас позвонить маме и сестре с моего мобильного. Как бы у них тоже не случилось чего с аппаратом, – мгновение, и коричневая дверь распахивается настежь. Бледная девушка, в распухших глазах которой образовались красные прожилки, протягивает к телефону дрожащие ладони. – Алло, – через пару секунд раздается её взволнованный голос. – Прим. Я не приду, – смахивает сбежавшую слезинку. – Через пару дней обязательно. Да, – пытается засмеяться. – Поживу у вас неделю, – оставляю жену одну и дохожу до своей спальни, открывая шкаф и извлекая оттуда серебристый свёрток – подарок, который я привёз жене из Капитолия, но не находил повода подарить. Возвращаюсь обратно. – Хорошо, – голос сбивчивый и сердитый. – Я поняла. Как будто у меня есть выбор, – похоже, разговаривает с матерью. – Постараюсь. Счастливого Рождества, – убирает от уха телефон и отдает его мне, намереваясь закрыть дверь. – Китнисс, – ставлю ботинок в дверной проём. – Я понимаю, что ты хотела провести этот вечер и завтрашний день с семьёй, но раз уж погода решила за нас, давай не будем ругаться хотя бы сегодня. Наверное, лучше провести Сочельник за праздничным столом вдвоём, чем по одному сидеть в своих комнатах, – убираю ботинок и протягиваю ей блестящий свёрток. – Это тебе. С Рождеством! Платье. Примеришь? – тёмные брови удивленно взлетают вверх. Не ожидала? Правая рука поднимается, но замирает на полпути. Дверь аккуратно возвращается на своё место. «Идиот, – ругаю я себя, – стуча кулаками по голове. – Чёрт бы меня подрал! На что надеялся? Что она вдруг изменит своей обиде и предпочтёт её обществу ужин со мной? Наверняка, грустит не только из-за того, что не попала к сестре. К Рождеству должен был вернуться Хоторн!» Спускаюсь на кухню и начинаю натирать курицу специями. Ладно, завтра будет что поесть. Не хочет – не надо! – Сейчас я всё сделаю, – раздаётся тихий голос у меня за спиной. Оборачиваюсь и… Белая блузка с отложным воротником, чёрные брюки и привычная коса. По крайней мере, не коричневое платье. Медленно отползаем от красной пометки «0» в положительном направлении. – Что в духовке? – спрашивает она, разглядывая курятину у меня в руках. – Сырные булочки. Нашёл старый рецепт. Папа раньше готовил – очень вкусные, но продавались плохо, потому что были дорогими. – Ясно, – Китнисс надевает передник, оглядывается и ахает. – Когда ты успел? – она выходит из кухни и дотрагивается до пушистых веток стоящей посреди гостиной ёлки, верхушка которой теряется в потолке. – Настоящая! Даже запах чувствуется! Пахнет лесом, – гладит ствол. ‒ А этот домик, ‒ дотрагивается до левого глаза ладонью и… улыбается. Улыбается мне впервые с момента того вечера, ‒ у нас был такой. Лютик разбил его прошлой зимой. ‒ Я взял кое-какие игрушки из дома родителей. Старые. Сейчас такие уже не делают, а ёлку успел купить перед метелью. Она была самой большой и пушистой. Никто не хотел её брать ‒ даже жалко стало. – Она наша или из Дистрикта-7? – Не спросил. – За ёлками в лес в Двенадцатом сейчас не ходят. У нас в лес теперь вообще никто не ходит, – бросает сосредоточенный взгляд в окно, – сейчас вообще никто. – У вас не всегда была искусственная елка? – стараюсь я прогнать подступающую ревность, отправляя курицу и вынимая булочки. Понятно о ком вспомнила. − Не всегда. В нашей семье, ‒ ныряет в холодильник, чтобы достать овощи, ‒ Рождество было любимым праздником, – принимается нарезать картошку и огурцы. – За пару дней до Сочельника папа отправлялся в лес за ёлкой и дичью к праздничному столу. Зимой со зверьём плохо, и он порою проводил в чаще целый день, но никогда не возвращался домой с пустыми руками, бывало, и в дом мэра что-нибудь притаскивал. Мама в Сочельник становилась сказочной красавицей: надевала нарядное платье и делала замысловатую причёску. Меня с Прим она тоже пыталась приодеть. Ради Рождества я готова была терпеть бантики. После смерти папы, − отворачивается к окну, − живые ёлки я видела только в лесу. Нести их было некому. Гейл говорил, что рисковать свободой ради дерева − непозволительная роскошь, а лишних денег на её покупку у нас не было. Искусственную ель нам отдал кто-то из соседей в благодарность за мамину помощь в уходе за больным. Потом мы тоже пытались придерживаться старой традиции. Готовили праздничный ужин, мама причесывалась, наряжалась, но без папы уже всё было не тем. Да и через пару дней она опять становилась живой только наполовину, − встряхивает головой, словно отгоняет грустные мысли, и вываливает банку горошка в приготовленную для салата ёмкость, − А как твоя семья отмечает Рождество? − Мама его не особенно любит. Обычно в Сочельник и дня два после Рождества в пекарню мало кто заходит, поэтому мы несём большие убытки. Отец и я не раз предлагали ей праздновать в эти дни, как это делают все обычные люди, но у мамы чаще всего было плохое настроение. Видимо, деньги её волновали больше нас, так что праздничные ужины заканчивались быстро. Последнее Рождество я решил отмечать в Капитолии с друзьями, но остался в одиночестве. Делли пришлось уехать, а Финик Одэйр, мой друг из Дистрикта-4, остался со своей заболевшей невестой. − Это та самая девушка, которой помог врач-кудесник? − Да. В сентябре прошлого года на глазах Энни акула разорвала в клочья её десятилетнюю сестру. Она сама чудом выжила. − Сентябрь − проклятый месяц, − с чувством произносит Китнисс. – Ладно, давай ужинать, – предлагаю я, меняя тему для разговора. – Попробуем твой салат и булочки, пока печется курица. – Мы всегда готовили такой, – ставит салатник на середину стола, пока я расставляю приборы и бокалы. − Прим его просто обожает. – А ты обожаешь Прим? ‒ не могу сдержать улыбки, глядя на то, как она краснеет, превращаясь в подобие свеклы, и морщит нос. – Больше себя самой, − отвечает Китнисс, раскладывая еду по тарелкам. – Спросила насчет школы? – Спросила. Даже, если и дразнят, она не признается. – В Дистрикте-12 проживает больше десяти тысяч человек. Не все думают, как Мэнди. – Ну, да, – в серых глазах вспыхивает пламя: ещё немного и испепелит огнем нарастающей злости, − я же вышла замуж! Чего злым языкам трепать мое имя? − Салат − прелесть, − возвращаю разговор в мирное русло. − Пробовал похожий в одном из ресторанов Капитолия. Но твой куда вкуснее − Правда? – жена краснеет, тянется за булочкой, откусывает кусочек и… улыбается мне второй раз за вечер. Кажется, в комнате потеплело и стало чуточку светлее. За окном метель бушует, а на мою кухню словно весна пришла. Жаль, не повесил омелу, она бы наверняка уже зацвела. ‒ Вкусно, ‒ опять смущается и тянется за следующей. ‒ Кажется, ветер стихает, ‒ Китнисс вскакивает и бежит к окну. Приоткрывает занавеску и замирает, буравя взглядом подоконник. − У нас есть мандарины? − Ты любишь? ‒ сегодня мне на удивление везёт. − Семь лет не пробовала, − берёт один в руки и подносит к лицу. − Тот же запах, − поворачивается ко мне. − Как мандарины, да? − О чём ты? − не понимаю я. − Ты сказал, что твой любимый цвет оранжевый. Как мандарин? ‒ ставит корзинку рядом с булочками. − Скорее, как закат, но у мандаринов тоже очень красивый оттенок, ‒ неужели она тогда меня слушала? − Ты давно купил их? ‒ чистит фрукт, отправляя в рот одну дольку за другой, и третья улыбка за вечер озаряет её красивое лицо. − Эффи прислала в качестве Рождественского подарка из Капитолия. Эффи Бряк − мой агент и хорошая подруга. − В Капитолии, наверное, мандарины продают круглый год? − Там многое продается круглый год, и мандарины в том числе. − В Дистрикте-12 они появляются только под Рождество и стоят баснословных денег. Папа специально в декабре брал лишние смены в шахте, либо охотился все выходные, чтобы иметь дополнительный заработок. Он любил делать подарки. На Рождество всегда были мандарины. Твои родители тоже их покупали? − У нас мандарины находились под запретом. Когда Раю исполнилось десять, он чуть не задохнулся после того, как съел дюжину штук. Оказывается, он аллергик. Больше мама их не покупала, но папа всегда украдкой приносил для меня парочку, − тянусь к корзинке и вдруг нечаянно касаюсь тыльной стороны её ладони. − Когда дорогу расчистят, купим целое ведро. Порадуем твою маму и Прим. − Конечно, ‒ Китнисс вдруг резко одёргивает руку, ‒ когда есть деньги, можно всё на свете купить. Спасибо за ужин. Я наелась, ‒ дергаю стул, но прямая, как струна, спина уже удаляется вверх по лестнице.