Охуенный

Нура не знает, как, черт возьми, вляпалась в это. Она будто в черной дыре, из которой не вырваться за горизонт произошедших событий. Да и события эти размазались по тому горизонту, оставшись в голове охапкой рванья и резких, отрывистых звуков. Вино на губах вишневое, будто сок, и вяжущий язык терпкий привкус. Полная квартира людей и телефон, где автоответчик уже на повторе: "Вы позвонили Вильяму, и если вы слушаете это сообщение, очевидно, я занят. Скорей всего, с какой-нибудь цыпочкой. Так что... без обид, хорошо?" Красное и сухое. Кисло, как будто съела лимон. Кто-то смеется и толкает ей в рот шоколадку. Нура думает, где же Эва, почему, черт возьми, опять свалила куда-то с этим Шистадом, когда так нужна? Нуре хочется плакать, и чтобы ее пожалели. Опрокидывает залпом бокал, стены перед глазами плывут и, кажется, потолок склоняется ниже. А она тянется за добавкой и глупо смеется, как будто травки курнула. Как будто не помнит историю с Нико и тем мальчиком в Мьондалене, когда ей было тринадцать... — Королева растеряла всю свою свиту? — у Шистада помада на воротнике и фирменная кривая ухмылка. Он курит, стряхивая пепел прямо здесь, на ковер. Не смотрит — сканирует, почти раздевает глазами. — Я думала, Эва с тобой. — Твоя подружка упилась в драбадан. Не то, чтобы у меня были на нее какие-то планы, но стало очевидно скучней... Нура пьет вино, точно воду. Нура не чувствует вкус. Нуре жарко, ей стянуть бы через голову эти тряпки и в бассейн сигануть голышом. Нуре хочется охладить свою кожу. Нуре хочется отмыться от взглядов Шистада, что будто трогают всюду, что тянут ее на себя. Что с тобой, детка? Он просто с м о т р и т . — Составишь компанию? — точно фокусник из рукава — достает откуда-то два бокала, бутылку. Нура качнется на своих каблуках — за каким чертом только их надевала? — Почему бы и нет? Это белое, с пузырьками, что лопаются на языке и дают сразу в голову. Почти битой бейсбольной. Они в каком-то зимнем саду, здесь буйство зелени и разве что нет райских птичек. Где-то в глубине журчит, наверное, фонтан. А здесь ветерок овевает плечи и шею, ей так удобно сидеть на подушках и пить полусладкое, которое он подливает опять и опять в бокал, что никак не пустеет. Кто-нибудь назвал бы это свиданием. Нура — попыткой забыть, что напивается с лучшим другом того, кто в Лондоне прямо сейчас, наверное, раздевает другую. — Он не звонит, не отвечает. Ему все равно, — она не хотела ныть и быть такой жалкой. Он не хотела, вот только слова, им внутри становится тесно, им надо наружу, и ей хочется громко кричать и лупить кулаками его по плечам. Как он смеет быть таким... равнодушным? — Он — Вильям, Нура. Тебе говорили, наверное... — Я сама говорила и себе, и другим. У нее в сумочке сигареты — тонкие, с привкусом вишни. Она курит, пуская колечками дым, нанизывает на пальцы, как кольца. Он смотрит нечитаемо, пьет и молчит. Он... точно выжидает чего-то. — А Эва? Почему ты не с ней... — Ты не слышала? К ней вернулся бровастик. Усмехается снова и пьет из горла. Он не кажется разбитым или хоть чуть-чуть огорченным. Как можно было забыть? Кристофер Шистад — похуист. Впрочем, наверное, как любой Пенетратор. — Что же дальше? — Ты, я и это вино. А потом мы посмотрим. Она слышала, что он хорош в поцелуях и сексе. Она слышала, что его коллекция — самая шикарная в Осло. Она слышала про их с Вильямом договор двух лучших друзей — никогда не переходить друг другу дорогу. Она тянется первая, роняя его на подушки. Забирается на него, сжимая коленями бедра, разжимая язычком его плотно сжатые губы. — Ты, должно быть, рехнулась? — Я никому ничего не должна. Что насчет тебя, Пенетратор? — Пофиг. Его пальцы проберутся под платье, сдвинут кружево прочь и погладят легонько. Щекотно, как кисточкой или бутоном. Скользнут чуть поглубже, раздвигая нежные складки, а она рванется навстречу... Нуре больше не хочется плакать. Она тянет футболку с широких плеч и ноготками впивается в спину. Она свободна, она очень пьяна. Она будет жить так, как хочет... * Утром Крис ведет пальцами по лицу, откидывает спутавшиеся пряди назад на подушку. У нее губы горят и саднит между бедер. У нее в голове — колокольный набат. А он тянет ей таблетку аспирина и воду. У нее в голове — огромный провал. Чья это комната и чей это дом? Что случилось после торопливого секса и зимнего сада? Где ее телефон и... что, если Вильям звонил? Нет, ей уже совсем наплевать, но ведь все же... — Только не говори, что забыла весь наш ночной марафон? —должно быть, он читает у нее по лицу. Должно быть, он все понимает. Ее растерянность, неловкость, конфуз. — А есть, что вспоминать? — Детка, мы могли бы с тобой написать камасутру... Она будто в черной дыре, что сжирает память, пространство и время. В голове — лишь короткие вспышки. Его губы у нее на груди. Его пальцы... его пальцы повсюду. Обрывки белья. Она перед ним — на коленях. Они — на окне, и тонкие пальцы вцепились в раму до боли, а белые волосы развеваются от ночного ветра, что холодит разгоряченную кожу. Как будто гвоздь забивают одновременно в виски и в затылок. Она сложится надвое, сжимая голову руками, силы в которых совсем не осталось. Калейдоскоп воспоминаний-обрывков милосердно погаснет... Пальцы Криса — у нее на затылке. — Давай выпьем пару таблеток. Вот так. Тут вода... Заботливый Крис Пенетратор — наседка. Это очень смешно. Вот только как-то при этом совсем не до смеха. — Не думай, что я такой весь хороший. Не улыбается просто, если ты решишь в моей квартире отдать вдруг концы. Наверное, надо еще чашку крепкого кофе и душ. Будет лучше. Пока полежи. Он скроется за дверью — красивый и голый. Что-то снова мелькнет в голове, но она отмахнется, забираясь под подушку, в простыни, глубже. Вся постель, вся она пахнет сексом и им... Нура не знает, как, черт возьми, она вляпалась в это. Может быть, просто кошмар? Поспишь и пройдет... Нура... такая глупая Нура...