Охуенный

Рассвет царапает макушки высоток, растекается по кромке неба бледно-лиловым, еще только лишь на востоке, у самого горизонта. Первые лучи падают на руки, лицо, высвечивая кожу мертвенно-синюшным. У него и внутри так – мертво и сыро, пахнет плесенью и тоской. И, если прислушаться, можно разобрать, как в самых дальних углах шебуршатся летучие мыши, перебирая по стенам острыми коготками. Крис затягивается глубоко. Так, что за один только вдох сигарета сгорает до самого фильтра. Затылок упирается в твердую стену, а под веками давно жжет от дыма, от недосыпа, от попыток разглядеть что-то там — далеко, за гранью. Дальше, чем кончается земля, дальше, чем начинается небо. Перила, на которых он просидел всю эту чертову бесконечную ночь, ледяные и жутко неудобные. Задница давно занемела, но настолько плевать... Лишь бы сигареты не кончились. Вильям выходит на балкон практически беззвучно. Выуживает сигарету из пачки, вспышка огонька — острой бритвой полоснет по глазам. Молчание — одно на двоих. С лучшим другом слова давно не нужны. Зачем, когда уже столько лет вы будто думаете вместе. Крис никогда не говорил, не рассказывал. Вильям все понял с самого начала, еще тогда. Вильям... — Она уснула? То, что мог и не спрашивать. То, что не имеет значения. Просто звук голоса, чтобы заполнить пустоту, от которой в груди такая яма, что хочется зажмуриться и прыгнуть. И считать, считать, считать, пока будешь лететь к самому дну... К дну, которого может даже не быть. — Мы улетаем в Лондон уже сегодня. Но ты... если хочешь, квартира в твоем распоряжении, Крис. Выпустит струйку дыма. И, вроде бы, даже не смотрит. И кожу между тем этим не-взглядом снимает. Копается в мыслях, заставляет стыдливо тупить взор и ненавидеть себя за слабость, за то что не смог... Кристофер Шистад, это уже паранойя. — Уверен, что вчера это было хорошей идеей? Поехать с тобой? Най, Вильям, это было полным провалом. Потому что даже не думал, и не догадывался, что этот пацан засел так глубоко, в самых легких, и теперь тянет жилы. Так больно... Сука, больно даже дышать. — Все позади. Да и... не было ничего, ты же знаешь. Не было ничего, только твоя шальная, нездоровая слабость к мальчишке, совсем пацану. Мальчишке, что шарахался, как от чумного, драпал со всех ног, лишь издали завидев, после того случая в машине, когда у него, Криса, сорвало все тормоза. Мальчишке, что оказался непозволительно, преступно счастливым с этим своим белобрысым, улыбчивым, длинным... — Ты вчера... Крис, я все видел. Черт, так нельзя, давай ты с нами сегодня? Подальше? "Я все видел..." Каких-то три слова, от которых так нестерпимо стыдно, что хочется не просто провалиться сквозь землю — раствориться в воздухе. Распасться на атомы. Так, чтобы даже само мироздание забыло о том, что где-то и когда то был он: Крис Пенетратор. Чертов слабак, не сумевший справиться с блажью. "Я все видел..." Унизительно так, что... Потому что никто... никто и никогда не должен был — не видеть, не знать, не заподозрить даже... Кристофер красивый и наглый. Кристофер, что пил текилу прямо из горлышка, заигрывал с девчонками и смеялся шуткам так ярко и так открыто. Кристофер, что запнулся всего на долю секунды, споткнувшись взглядом о него, об Исака. Короткий кивок, чуть вздернутый подбородок и беззвучный вызов в глазах серых-серых, как осеннее небо: "Только посмей, подойди". А потом — руками за руку. И тот, другой, которого все зовут Эвен, смеет касаться и прижимать так, как Крис не мечтал. Целовать у всех на виду, смеяться от щелкающих в носу пузырьков от шампанского, ласково ворошить густую шевелюру руками и что-то жарко шептать, трогая губами мочку. Крис не смотрел. Не смотрел, как сладко краснеет мальчишка, как тупит взор и легонько пихает бойфренда кулаком. Не смотрел, как тянется будто за солнцем, как ищет взглядом, как непременно стремиться коснуться. Так, будто необходим. Так, будто он, этот Эвен — субстанция, заменяющая воздух. Крис не смотрел. Крис видел все. И потом, когда кто-то перебрался в дом, а кто-то рванул догуливать в клубе, нет, это не его согнуло пополам на заднем дворе, не он царапал холодную землю ногтями и слышал откуда-то издалека доносящийся вой. Не его рвало горькой желчью, не он хотел разорвать свою грудь, чтобы выковырять оттуда, из-под ребер какую-то хрень, что застряла так глубоко и мешает дышать. Жить, сука, мешает. — Ты не понимаешь. — Да все я понимаю, блять. Крис, хватит делать вид, что все заебись, хорошо? Хватит думать, что ты вывезешь это один, что однажды проснешься и поймешь: все прошло. Это так не работает, друг. — Конечно, не работает. Для этого надо как минимум заснуть нормально хоть раз. Рука друга на плече кажется холодной и неподъемной. Притянет к себе, как раньше, шутливый подзатыльник отвесит, а потом уткнется носом в висок. Это не жалость. Беспомощность, может быть, бессилие и злость из-за невозможности помочь лучшему другу. — Ты подумаешь? Про отъезд. Прости, я сейчас должен к Нуре идти... мы... она... — Да иди ты уже, не морозь здесь задницу, ничего со мной не... — запнется, смешавшись от внимательного темного взгляда. Выворачивает мысли, помнишь? Видит насквозь. — Я подумаю, Вил. И... спасибо. Вильям кивнет, сдувая с глаз настырную челку и сразу же исчезнет в темной квартире, так похожей на склеп из-за задернутых штор и какого-то стылого, нежилого запаха. Усядется поудобнее, взгромоздившись на шаткий табурет. Опустит голову на сцепленные в замок руки... * * * Когда минут через двадцать дверь снова скрипит, Крис вздрагивает, понимая, что задремал. Небо уже золотистое, легкие облака ровными рядами бегут куда-то на запад, и... Кажется, что это совсем другая вселенная. Мир, в котором... в котором, может быть... — Что же тебе не спится? — выдохнет с досадой, когда высокая фигура в наброшенном капюшоне шагнет на балкон. Да так и заткнется, захлебнувшись воздухом, потому что... — Мне Вильям позвонил. Извини. Мне кажется... Это уже не тот неуверенный робкий мальчишка, понимает Кристофер, ловя себя на мысли, что вцепился в перила изо всех сил. Так, что хрустнули пальцы. Чтобы... что? Не рвануть вперед, не схватить?.. Чтобы просто остаться на месте. Исак смотрит с опаской, но твердо. У него глубокие тени под глазами, словно тоже не спал пару или даже больше ночей, словно измучился мыслями, от которых внутренности — в кровавый фарш, словно... Или все проще, и он не спит, потому что ему не до сна. — Что тебе нужно, Исак? — не так резко, как собирался, почти шепотом на самом деле. Он умер внутри, он пустой. Там ничего не осталось, и даже этот взгляд, это тело, от которого веет теплом и пахнет капучино с корицей, немножечко хмелем... Не цепляет. Не так, не возвращает желания сделать что-то, расшевелиться... проснуться. Я умер? — Вильям сказал, мы должны обсудить. Громкий хохот, что разбудил, наверное, всех соседей в квартале — тех, кто до сих пор дрых, досматривая ванильные сны. Именно такие же снятся на самом рассвете? — Вильям не сказал, что мы должны вниз сигануть? Давай ты просто закроешь дверь за собой с той стороны, и мы сделаем вид... — ... что ты никогда в меня не влюблялся? Дышать... дышать нечем. И ярость раздирает вены, хлещет плетью вдоль позвонков, кажется, он чувствует, как лопается тонкая кожа, как кровь — вязкая и густая, стекает по ребрам... Стучит, так стучит в голове, что не слышно. Даже мыслей не слышно. Мелкий поганец. Сжать пальцы в кулак. Жалко, что кастета здесь нет. Замахнуться, не целясь. Я тебя... в крошево, в ничто... уничтожу. Что-то капает на руки, отчего-то картинка перед глазами тускнеет. Дождь, но... — Послушай пожалуйста перед тем, как ударить, — голос... взрослый такой, рассудительный. Просит. — Я помню твой взгляд там, в машине. Когда целовал, когда шептал, как нужен, что только я, навсегда. Ты как обдолбанный был. И вчера... Крис, я увидел, что оно не прошло. А я никогда не хотел. И не представляю, что сделать. Я ведь тоже знаю, что это такое — вкус толченого стекла на губах. Я никогда не хотел... Смешается, замолчит, уронив свои невозможные руки. Неловко взгляд отведет, чтобы не быть свидетелем слабости. Жалкий, Крис, какой же ты жалкий. — Какую-то хуйню ты несешь. Что бы ни было, ты ни при чем. Пиздуй к своему мальчику, ладно? Пиздуй, люби его, трахай... будь, Исак, ладно? Просто, блядь, будь. — Крис... — Уебывай, я сказал! — от выкрика стайка голубей испуганно шарахнется с ближайшего дерева, заложит вираж над площадью прямо напротив... Мальчишка вздохнет, помнется, порываясь что-то сказать, но из раза в раз прикусывая свои невозможные губы. Губы, вкус которых Кристофер до сих пор не забыл. Мята и дыня, и проклятый кофе со сливками, голубика... Больно ладонью — в железо. Прикурит дрожащими пальцами, дымом — в легкие, в горло. Никотин жжет губы. Заменяй, заменяй, заменяй. Не оборачиваясь, поймает уже на пороге. Словом хлестнет, вопросом с привкусом пепла. Горьким, как жженная полынь: — Любишь его? Замрет. Нет, Крису не надо оборачиваться, чтобы видеть улыбку. Крис не хочет этого видеть. Чтобы потом не вспоминать. Никогда. — Сдохну без него просто. — Помолчит, думая так громко, что хочется заткнуть свои уши. — Ты же будешь в порядке? Крис? Смешно. А еще... почему голова кажется легкой, как облако? Вон то, похожее на овечку. Будто качается на волнах... — Буду. И есть. Сегодня в Лондон с Вильямом улетаю. Исак выскользнет за дверь абсолютно беззвучно. С балкона, из квартиры, из жизни. Вот только сколько еще в голове будет перекатываться гремящее эхо, от которого не уйти, не сбежать и не скрыться: "Ты будешь в порядке? Будешь, Крис? Ты будешь?.."