attraction

      Тецуя почти три часа бороздил зеленый океан, шурша в траве, выглядывая меж пестрыми цветами и корнями деревьев драгоценную тетрадь. Столько лет она не терялась, столько лет выцветала её обложка в руках, но теперь так неприятно осознавать, что она где-то лежит, возможно гниёт и ждет не дождется, когда её найдут. Тецуя смотрит в небо, вздыхает, садясь на холодную землю — устал, не иначе: ноги сильно гудят, кончики пальцев на руках почти не чувствуются, а в легких будто что-то застряло огромным черным комком, и всё это не беда, если не считать раненную руку, которая время от времени кровоточит под многочисленными слоями бинтов и вызывает весьма неприятные ощущения, от которых хочется избавиться.       Щенок следует за ним по пятам, словно следит за каждым его шагом — иногда он злобно рычит, скаля зубы и глаза его наполняются кровью. Его шерсть кажется рыжей или даже красной, когда солнечные лучи падают на неё сквозь многочисленную зеленую листву, висящую высоко над их головами. Куроко уже не хочется его гладить, не хочется верить, что это существо может быть добрым — всё-таки, он дикое животное, которое в первый раз увидело человека, но Тецуя не хотел в это верить, не хотел думать, что животное дикое, потому что этот щенок умеет говорить, убивать одним взглядом. — Наверное, я сошёл с ума, — Тецуя откидывает голову на дерево, прислоняясь к нему спиной и чувствуя мокрую кору через футболку.       Ветер ласково играется с его волосами. Над головой одни листья, видны лишь маленькие кусочки голубого небосвода. Ветки деревьев переплетаются между собой паутиной и Тецуя жалеет, что не взял с собой свой фотоаппарат, потому что ну нельзя всё это забыть и уйти, не запечетлев на память.       Щенок лежит напротив, еле слышно сопит, поджав под мордочку лапы. Его маленький хвостик машет из стороны в сторону по земле, от чего комки земли взмывают вверх, падая после вниз. Глаза закрыты, длинные черные ресницы дрожат во сне.       Куроко смотрит на свою руку, чувствует, как что-то щипет больно под бинтом и, преодолевая весь свой страх, медленно развязывает, а потом и стягивает окровавленный бинт с руки. — Не повезло, — вся кисть руки в крови, вокруг раны медленно расползается полукругом гной — даже просвечивается белоснежная косточка большого пальца.       Что делать? Аптечки с собой нет, еще немного и придется отрубать руку, если Куроко не придумает что-то. Что-то… хах, как вообще в этой ситуации можно что-то придумать, если в голове происходит один бардак, а руки так сильно дрожат от страха и гнева, что ничего в них удержать не получается? Какой же он дурак. Сумасшедший, к тому же и дурак. — Ты получил по заслугам, — Тецуя поднимает голову, когда щенок наклоняет голову на бок и прищуренно смотрит на него, сделав несколько маленьких шагов вперед. — Ты разговариваешь? — Лучше бы молчал, да?       На секунду глаза ослепляет яркая вспышка. В другую секунду Тецуя чувствует, как кто-то закрывает ему глаза ладонями и, прислоняясь к его телу, шепчет: — Молчи.       Скользкий и горячий язык проникает в рот и Тецуя ощущает, как его сердце начинает радостно трепещать, а в желудке появляться многочисленные бабочки — шелест их хрупких крыльев слышится в ушах сквозь тяжелый звон, от которого почти тошнит, или не от него, а от чужого языка, который всё еще находится в его рту, от беглой руки, которая гладит его живот, его бедра, его спину, щекоча ногтями позвоночник.       Тецуя почти стонет в чужие губы, забывая о том, что он должен держать себя на определенной планке, не поддаваться этому странному, ранее неизвестному порыву.       Слезы наворачиваются на глаза и из-за них парень ничего не видит, как бы сильно не пытался разглядеть того, кто его целует. Тецую нагло кидают на землю, он даже больно ударяется копчиком, и этот некто восседает на его рёбрах, всё также страстно целуя. — Хва~а!       Тецуя стонет, его щеки медленно розовеют, а слезы отступают, скатываясь вниз. Он видит через серую мутную пелену красные огненные волосы и глаза разного цвета с узким зрачком, которые с презрением смотрят на него.       Незнакомец перестает его целовать, даёт несколько секунд, чтобы отдышаться, а потом вонзается зубами в кожу на шее. Куроко кричит. Ему больно, чувствует, как кровь скатывается по шее, но он не в силах что-либо сказать — Куроко чувствует только знакомый запах, запах щенка и, превозмогая волну удовольствия, сдерживая стон где-то под грудной клеткой, говорит: — Щенок?       Парень отлепляется от шеи, перестает ту жадно кусать и лицо его находится так близко, что тяжелое дыхание обжигает кожу. — Щенок? По сравнению со мной, ты — щенок.       Парень встаёт с Куроко, вытирает кровь с подбородка и губ и смотрит, смотрит так устрашающе, что сердце начинает колоть.       Тецуя лежит, не понимает, что вообще произошло, но его рука уже не болит, уже не болит ничего, даже сердце, которое надрывалось в груди от всего плохого, что произошло в его жизни — боль ушла, вместо неё появилось тепло. — Вставай, человек. Ты не должен умереть именно здесь, по-крайней мере не сейчас.