Выкуп Цезаря (рабочее)

… бессчетные перечисления, кому досталась какая добыча, кто сколько галет съел за обедом, — все эти, несомненно, важные записи навели на меня такую тоску, что я задремал над журналом учета. Разбудило меня прикосновение. Я не открывал глаза, потому что знал: это мог быть только один человек — Холмс. Он взял мое запястье — там, где билась жилка. Я не рискнул высвободить руку резким движением, чтобы ему не пришло в голову сломать ее. Пока я размышлял, как поступить, он догадался, что я проснулся, и сказал: — Вы спали. Интересно, чем вы занимаетесь по ночам. Он отпустил мою руку, и я сел за столом прямо. — У меня встречный вопрос: чем вы занимаетесь по ночам в моей комнате? Говорить на эту тему с ним мне не особенно хотелось. Но с тех пор как я проснулся среди ночи и впервые понял, что он навещает меня по ночам, сон мой стал беспокойным. Когда я однажды закрыл дверь изнутри, то спокойно проспал всю ночь, однако на следующий день Холмс между делом заметил мне, что, если я сделаю это еще раз, в каюте не будет двери вообще. Поскольку он не причинял мне вреда своим присутствием, я постарался выбросить из головы его посещения. — Вы что же, действительно хотите, чтобы я прямо ответил на ваш встречный вопрос? — Холмс смотрел на меня насмешливо. — Пара небесполезных уточнений: у вас нет на моем корабле вашей комнаты, есть только каюта, которую я любезно предоставил вам в пользование. Это понятно? — Вы очень любезны, — я вернул ему насмешливую улыбку. — Ваша любезность порой принимает причудливые формы, свойственные артистичным натурам. А второе уточнение касается, разумеется, того факта, что я на вашем корабле даже не гость. Не стоит напоминать мне об этом чаще, чем это действительно требуется. Он усмехнулся. — Я, пожалуй, оставлю за собой право решать, что и кому мне напоминать. Надеюсь, вопрос исчерпан? Расскажите мне лучше, как вы нашли распределение добычи пассажирского судна «Глория Скотт»? Не слишком ли я много себе взял, может быть стоило кое-что отдать в распоряжение команды? Я, разумеется, понял намек, но послушно пролистнул журнал назад и открыл на нужном месте. — Мне кажется, что вы продешевили, оставив себе в качестве добычи только меня. Выкуп вы так и не получили, на невольничий рынок меня не продать, а все эти счета все равно никому не нужны, их кроме вас никто не увидит и никто не вспомнит. Пользы никакой, одни убытки в виде любезно выделенной вами отдельной каюты и лишних трат воды и еды. — Вам кажется. Кстати, о тратах воды. Вы завтра сойдете на берег вместе со мной, и я подумал: вдруг вы хотите принять горячую ванну? Берег. Я давно не был на суше. А горячая ванна снилась мне первое время, пока я еще думал, что совсем скоро окажусь на свободе. Морской водой мыться было невозможно, но пресной водой команда регулярно заправлялась. Мне стало понятно, почему у меня всегда была вода для умывания и бритья: где-то неподалеку находился форт. А из форта сбежать легче, чем с корабля в океане. — Да, — ответил я. — Если вы не поставите передо мной невыполнимых условий. — Условие одно и выполнимое. Я буду смотреть. Но решать вам, я не собираюсь принуждать вас к чистоте. Меня не удивили его слова. В них мне виделось логичное продолжение непонятных ночных посещений. — Вы думаете, я окунусь в ванне и выплыву в Лондоне? — Нет. Он не собирался ничего мне пояснять, так что я просто согласился с его любезным предложением, и на этом наша беседа прервалась. Мне не удалось увидеть форт: берег был еще далеко, когда мне велели спуститься в каюту и не появляться на палубе. Отвели же меня на берег с мешком на голове, как сказал Холмс — просто меры предосторожности. Он доверил мне счета, из которых я узнал все о добыче его команды за последние несколько лет, но не хотел, чтобы мое лицо попалось на глаза жителям его логова. Меня любезно предоставили самому себе, закрыв на ключ в каморке со столь мелкой решеткой, что невозможно было посмотреть в окно. Но я наслаждался уже тем, что не приходилось удерживать равновесие и мучиться от морской болезни. Я был на твердой земле и в твердой памяти. Через некоторое время Холмс сам отвел меня в комнату с ванной. Ванна, полная чистой нагретой воды, мыло и полотенце — при виде этого богатства я вздохнул так, как иные вздыхают при виде родных и близких. — Есть какие-то пожелания? — спросил Холмс. Он был в предвкушении. Мне даже показалось, что его трясло. — Ножницы и бритва. Я же могу подрезать волосы? На корабле мне разрешалось бриться, но не стричь волосы. Они отросли до недопустимой длины, и я пытался однажды обрезать их с помощью бритвы, но Холмс тогда сказал то же, что и сейчас: — Конечно, можете обрезать, но после этого я отрежу вам ухо. — Полагается ли мне чистая одежда? Конечно, если взамен не потребуется членовредительство. Он хмыкнул и принес что-то, отдаленно напоминающее монашескую рясу, но чистое и выглаженное, закрыл двери и приглашающе предложил мне начинать представление. Я быстро разделся и залез в ванну. Если бы я был один, то, несомненно, насладился бы ситуацией, но присутствие постороннего заставляло меня поторопиться. Холмс на месте не стоял, он ходил вокруг меня и смотрел, как я намыливаюсь. — И на что же вы смотрите? — спросил я. Он подошел сзади, опустился на колени и запустил руки в мои волосы. Я застыл. Он говорил, что будет смотреть, но не говорил, что будет меня трогать. — На вас. Изумительное зрелище, — ответил он наконец, забрал мыло из моих рук и начал намыливать мои волосы, бережно, осторожно. Потом он зачерпнул ковшом воды и смыл мыльную пену. Я продолжал неподвижно сидеть. Вся радость от встречи с теплой водой покинула меня. Он встал и отошел, чтобы закурить свою трубку, и лишь тогда я осмелился продолжить. — Могу вам дать макассаровое масло, если вы им пользуетесь, — сказал Холмс. — Но на вашем месте я не стал бы портить им волосы. Потереть вам спину? — Спасибо, я справлюсь сам, — я старался отвечать вежливо. Но он не внял моим словам. И когда подошел ко мне в следующий раз, то рука его уже скользнула в саму ванну. Он провел рукой по моим ключицам, груди, задел ногтем сосок, спустился ниже. Обхватил рукой мой член, затем положил на мою шею другую руку, резко повернул к себе и поцеловал прямо в губы. Его пальцы на моем члене сжались, он сделал несколько движений, которые между любовниками были бы лаской, а между нами были пародией на таковую. Я не дышал и не сопротивлялся этому насилию, мне была известна его жестокость, я не хотел провоцировать его на большее. Он подождал, когда мой член под его прикосновениями затвердеет, и вдруг резко отпустил меня и снова присосался к трубке. Я сидел неподвижно в теплой воде, меня била дрожь. Не в силах и далее сдерживать себя, я процедил сквозь зубы: — Вы же сказали, что будете только смотреть. — Сначала я собирался просто смотреть, но — увы, — было видно, что Холмс с трудом сохраняет спокойствие. Я подумал, что если уж он сумел искусственно вызвать возбуждение у меня, то у него в штанах творилось нечто легко вообразимое. Я вернулся к процессу мытья, искренне надеясь, что он не будет пытаться больше ко мне приблизиться. — Вам неприятно такое внимание, но вы просто как всегда не видите картины в целом. К примеру, хотел бы я посмотреть, как бы вас осматривали на рынке белых рабов, — сказал Холмс. — Вас бы лапали везде, лезли бы пальцами в рот. Не только в рот. — Сомневаюсь, что кто-то бы вообще проявил ко мне интерес. На рынке рабов ценятся совсем молодые люди. — Ну что вы, — горячо возразил Холмс. — Вы отстали от жизни, Джеймс. Зрелые мужчины, тем более такие бледные, аристократичного вида ирландцы, в большой цене в известных кругах. Если бы я захотел вас продать, то у меня на выбор много вариантов, гарем одного знатного турка, к примеру. Правда, там вы, скорее всего, лишились бы члена и зубов. Вот причина, почему я решил вас оставить себе. Не люблю, когда кто-то портит красивые вещи. Холмс говорил все это с самым невинным выражением лица, но я видел, что он просто пытается отвлечься от пламени, что пожирало его изнутри. — Какие у вас еще фантазии обо мне? — спросил я ровным голосом. — Это не фантазия, — фыркнул Холмс. — Я поделился картиной вашего возможного будущего, вот и все. А свои фантазии я просто воплощаю. В данный момент вы находитесь внутри одной из них. Он подошел, чтобы потереть мне спину, на сей раз сдерживая свои исполненные страсти порывы. Я закончил принимать ванну, и он подал мне полотенце. Он смотрел, как я вытираюсь, как я надеваю балахон. Я был готов вернуться в любезно предоставленную мне каморку, но он медлил. — Мастурбация — вот чем я занимаюсь у вас в комнате по ночам, — сказал Холмс, глядя мне в глаза. — Мне для этого достаточно просто вас видеть. Но, думаю, вы знаете. Вы же пытались закрыть дверь. — И вы угрожали совсем ее убрать, я помню. Мы стояли так близко, что я видел, как бьется жилка на его шее. Он видел бы мою, если бы шею не облепили мокрые волосы. — А вы верите во все мои угрозы? — в его голосе была тоска и усталость. — Я верю, что вы можете все это сделать. Все, о чем вы говорите. — Значит, вы верите в то, что я могу вас покалечить? Я думал обрезать вам волосы сам. Но вдруг вы бы сочли это знаком рабства, мой Цезарь. Передо мной словно был другой человек. Но кто из них настоящий? Жестокий капитан пиратского корабля или этот серьезный джентльмен, томимый неведомой мне болью сердца. —Я не понимаю ваших чувств, — честно признался я. — Так попытайтесь. — Я должен на них ответить? — Вам решать, что делать. — Если я… сделаю это, вы меня отпустите? На миг он снова превратился в капитана Бэзила: — Нет. Я же не могу заснуть, не подрочив на вас. Как я могу вас отпустить? — Вы принудите меня силой? — О, не тревожьтесь. Если честно, мне никогда прежде не требовалось, чтобы кто-то грел мне постель. Я даже сам не знаю, что вы со мной сделали. Вы считаете себя несчастным, но вы не в трюме и вас никто не отведет на рынок. Подумайте об этом. Я уже думал об этом. Но не мог считать мое положение счастливым, несмотря на то что иные были несчастнее меня. Холмс отвел меня в каморку, теперь там была застеленная кровать. Прежде чем уйти, он повалил меня на нее и, пробормотав: «Какой же ты красивый», поцеловал опять, на этот раз во мне даже что-то шевельнулось. Что-то, что я пока не мог обозначить словами. Холмс встал, отряхнул одежду и холодно сказал: — Я знаю, что вы посланник английской королевы, дорогой Джеймс, но об этом мы поговорим позже. Дверь за ним закрылась, в замке с той стороны повернулся ключ.