Во имя ордена!

Зайдя в здание, я обнаружил уже вполне себе здоровую датомирку, которая сидела и пила, что-то из высокого фужера. Я просто присел напротив нее и начал выкладывать разнообразные вещи, одежду, легкую броню на подобии той, что была у нее раньше, и прочие необходимые для нее мелочи. Она же хмуро на меня смотрела, взволнованно постукивая своими черными ногтями по пластиковой столешнице. — Я с тобой спать не буду, даже не проси. Я не какая-то девка с Рилота, — твердо произнесла она, выделяя каждое слово, и потом уже спросила более деловым тоном. — Что или сколько я тебе должна за спасение? Запросто так такие вещи не делаются, — закончив говорить, она криво усмехнулась. — Почему ты меня не попытаешься убить? — задал я ей такой важный и животрепещущий вопрос. — Сложно, долго и кто знает, что из этого выйдет, — задумчиво произнесла Сада, ставя фужер на стол. — Ладно, пойдем. Нам еще капсулу в металлолом сдавать. Или на что мы, по-твоему, отсюда улетим? — закончила она, вставая из кресла и беря тюк с одеждой. Сейчас на ней была старая тканевая броня с дыркой на животе, и, естественно, она хотела её заменить. Через несколько минут, мы уже бодро шли в сторону капсулы, которая должна нам послужить в последний раз. Вскоре мы дошли до пригорода, а еще через полчаса ходьбы за ближайшей дюной показался верх капсулы. Зайдя за неё, мы увидели двух подозрительных личностей, которые были так увлечены нашей капсулой, что даже нас и не заметили. Один из них, тот самый твиилек, что показывал мне дорогу, увлеченно отдирал антенну внешней связи, а точнее, просто висел на ней в надежде, что она отвалится. Другой же, гордый сын Татуина, пыхтел над одной из опор, пытаясь ее отрезать, чем-то по типу плазменной горелки. Я, видя такое непотребство, заорал во всю мощь своей глотки:  — Ах, вы, сукины дети! Вы, что творите пи… — но не успел я договорить, как раздалось такое знакомое по фильмам «пиу». Я прыгнул рыбкой за ближайший бархан, не раздумывая, просто так, превентивно. Упав мордой в раскаленный песок и запорошив им глаза, я, безбожно матерясь, вскочил и ринулся, не разбирая дороги, примерно в ту сторону, откуда мы пришли. По дороге я сбил, что-то мягкое, теплое и безумно матерящееся на всех доступных языках. Выстрелы, до этого следовавшие регулярно, с небольшим промежутком, прекратились, а я наконец то проморгался и обнаружил, что у меня на поясе нет бластера, а рядом уже стоит Сада с ним в руке и, прикрыв глаз, целится в твиилека, скорчившегося за посадочной опорой. Другой незадачливый грабитель уже лежал уткнувшись головой в песок. Он был мертв. Рана на голове и остекленевший неподвижный взгляд, не давали мне права думать по другому. Твиилек выставил сбоку трясущуюся руку с бластером и одним глазком выглядывал из укрытия. Я, порядочно разозлившись и на него, и на Саду, которая втянула меня во все это дерьмо, достал свой Весстар 34 и начал обходить твиилека сбоку. Видя, что его дела плохи, противник, заорав что-то на своем, выскочил на меня, стреляя из бластера. В этот момент я и заметил, что противник мой стар. Очень стар. Его руки были морщинистыми и с трудом удерживали бластер, поэтому я просто не смог в него выстрелить. А вот Сада смогла. Ей было все равно в кого стрелять. Выстрел показался мне громче обычного. Медленно, как в замедленной съёмке, я увидел, как твиилек потерял равновесие и упал. Вы, наверное, спросите: «Но почему ты его не убил?», я же был самым обычным человеком, и даже не служил в армии, а уж тем более не убивал, и тем более ни с кем не сражался, вот и сейчас растерялся и не выстрелил Так или иначе, нынче меня беспокоило кое-что другое. А именно Сада. Причем не просто Сада, которая и так заставляла меня сильно нервничать, а Сада, стоящая за моей спиной и с пистолетом в руках, что было событием, характер которого можно описать одним словом — дерьмо. Но на удивление, я не запаниковал, не испугался. Эти чертовы две недели просто вытянули из меня все соки, я больше не мог нервничать, чисто физически. В груди поселилось, что-то противное, затягивающее, как ежедневная рутина. Где-то в глубине все еще скребли кошки и теплилась надежда, что я просто попал не в то место и не в то время, но реальность, окружающая меня, раз за разом убеждала в обратном. И вот сейчас резкий звук выстрела, вспышка красного света, и я валюсь на землю. Щит принял на себя выстрел Сады, но всё равно больно от удара, вот и горе вояка ударился зубами об рукоятку собственного пистолета. Почему-то я ползу за гребень бархана, одновременно пытаясь надеть шлем. Получается плохо. Песок засыпается во все щели, скрипит на зубах, обжигает открытые участки кожи, причиняя боль. Я качусь вниз с бархана, щит лихорадочно вспыхивает, прикрывая меня от выстрелов датомирки и даря мне несколько лишних секунд жизни. Наконец, я прекратил двигаться и вскинул пистолет вверх, примерно в том направлении, где должна была находится моя противница. Нажимая на курок, почти не вижу куда стреляю, глаза слезятся и жутко чешутся. Там, на гребне барханы, для меня было лишь размытое пятно, окруженное ореолом из бластерных попаданий. Проморгавшись, я разглядел Саду, осторожно выглядывающую из-за гребня. На лице наемницы было озадаченное выражение. «Сейчас попаду», — отстранено подумал я, нажимая на курок. Но, к сожалению, предательница в последний миг дернулась, и заряд улетел в синее Татуинское небо. Застыла тревожная тишина, только слышался шорох песка под нашими ногами. Мы кружили вокруг бархана, и то она, то я, показываясь своему противнику на несколько мгновений, стреляли друг в друга, но ни один из нас не добился успеха. По моему лицу тёк пот, было ужасающе жарко. Песок, этот вездесущий вредитель, сыпался из моей одежды, хрустел на зубах и спекался коркой от бластерных выстрелов. И мне казалось, что так было всегда. Что вот она, вся моя жизнь. Песок, выстрелы из бластера, жара, Сада за соседним барханом. Плевать, просто плевать на всё то, за что я цепляюсь: этот мир, жизнь и прочее. Неожиданно стало плевать. Я выгорел. Как Татуинская трава и листва выгорели под ударами атомных бомб Раката, так и моя душа выгорела под ударами судьбы. Ах да, шлем я все-таки надел, и теперь, идя прямо на ту скалу, за который в последний раз скрылась датомирка, я был готов умереть. Щит давно исчерпал ресурс, а последняя энергоячейка была остервенело забита в бластер несколько мгновений назад. В другой моей руке был вибронож. Мне было все равно, теперь я просто шел. Шаг, другой. Скрипят песчинки под моими ногами. Шаг, два, до смерти недалеко. Вот уже вижу спину рыжего комбинезона, с пятном пота на спине. Поднять руку, нажать на курок и все, конец всему. Я поднял пистолет и несколько раз выстрелил, но мимо. Да, я не умею стрелять, я знаю это, Сада тоже. Оба одновременно вскидываем пистолеты и делаем несколько выстрелов, но никто из нас не попадает друг в друга, и мы мечемся по этому истоптанному клочку Татуинской пустыни. Я не умею стрелять, она ранена, кто первый попадет? Раз за разом мы разряжали бластеры друг в друга. Вдруг Сада вскочила и, сделав всего два выстрела, бросила в меня пистолет и кинулась на меня, стелясь по земле. Я успел выстрелить всего пару раз, прежде чем она сбила меня с ног. Я выронил пистолет, мы покатились по земле, мою руку с виброножом зажали и сейчас пытались выдернуть из сустава. Было безумно больно, но я видел, будто в замедленной съёмке, как моя свободная рука тянется к поясу и вытягивает маленький бластер из кобуры. Я совсем никогда не боролся, не дрался и не мог ничего противопоставить ведьме. Поэтому я просто вдавил его ствол Саде в лицо. Датомирка медленно отпустила руку, я резко вынул ее из захвата и отпрыгнул от лежащей девушки прочь. Сада лежала на боку и её разодранные в кровь пальцы медленно сжимались и разжимались, захватывая песок и кустики, какой-то чахлой травы. Я стоял и не мог выстрелить. Просто не мог. Мои руки тряслись от волнения и усталости, и я не мог. Понимаете, не мог. Моральный запрет на убийства лежал на сердце тяжким грузом, и простое нажатие на курок превратилось в непосильную для меня задачу. Да, я ненавидел, ненавидел эти тонкие, сжатые в упрямую линию губы и взгляд, полный усталой тоски. Это проклятое тело, которое меня чуть не отправило в Силу, и душу, покореженную и изуродованную темной стороной силы. Вот она, тьма. Вот то, чего ты хотел, играясь неделю назад. Предательство, обман, нож в спину. И всё-таки я не мог выстрелить… Так я и стоял, направив бластер на лежащую датомирку, я не знал, что делать. Я не могу ее убить, я не могу ее отпустить, потому что она тогда не простит мне своей слабости и убьет меня, возможно не сейчас, но этому точно быть. Связать я ее тоже не могу, как только я подойду ближе, она точно кинется на меня, а в драке у меня точно нету никаких шансов. Оставалось одно и я решил рискнуть, вспомнив про оглушающий режим бластера, аккуратно отойдя от злобно оскалившейся Сады на несколько шагов, я большим пальцем начал давить на рычажок, находящийся рядом со спусковым крючком. Двойной металлический треск громко разнесся по замершей пустыне, она дернулась в сторону, змеей уходя с линии атаки, но не успела синий круг выстрела спечатал ее в песок мгновенно отключая сознание. Шаги, хруст песка под ногами, пот стекающий по лбу и тяжесть на правом плече, я ничего не понимаю, я ничего, не могу сделать, я просто иду и думаю, думаю уже который раз гоняя мысли по кругу. Я то доставал пистолет, то убирал его снова в карман. Я ненавидел себя, я ненавидел этот чертов мир, в котором я оказался. Я ненавидел свою слабость, я ненавидел Саду, за то, что она была тяжелая и от нее черт возьми воняло потом. Я хотел просто лечь и отдохнуть, меня мучила жажда, мне было трудно разлеплять губы для того чтобы сделать вдох. Наконец вдали мелькнула серая крыша хижины, это были предместья города. Я волоча на своем плече датомирку двинулся напрямик, к видневшейся вдали забегаловке, кинув трандошанину за стойкой мелкий кредит, и получив назад кружку с напитком, я пошел к столику за который я свалил Саду. Сев напротив я начал жадно пить, а потом, когда утолил жажду крепко задумался, задумался я вот о чем, на лицо не соответствие, несколько дней назад я убил разумного просто, из-за угрозы, обычной угрозы, я даже не попытался договориться, просто убил, безжалостно и цинично, как собаку, а теперь я не смог убить действительно плохого человека, которому следовало бы умереть, который не ценит благодарности и обладает садистскими наклонностями. Нет, это не плохо, просто странно, что меня метает, как лодку по весне, из крайности в крайность, это нехорошо, очень нехорошо, да и все эти рассуждения, не дают ответа на один такой простой и понятный вопрос, а что собственно говоря делать дальше? Вот я сижу в кантине, с Садой и не знаю что делать, просто не знаю, есть только один выход на который я согласен, но даже так куда не кинь всюду клин, всюду принципы и воспитание, воспитание и принципы, которые направляют мои действия и ограничивают набор возможных действий, но я не чувствую, себя мерзавцем, пока не чувствую, через несколько часов, когда на ведьму одену нейроошейник, я ни чем не буду отличается от них. Я буду таким же. Сделать Саду своей рабыней, а потом сплавить подальше — это единственный способ ее не убивать. Я конечно не миссионер, и мне обидно, когда мои поступки не ценят, но где-то в глубине души, где-то, где тлеет огонек старого мира, теплилась надежда на благодарность, призрачным пламенем, грея мою душу. Да, та самая иррациональная надежда, что она осознает, всю низость поступков, и искренне отблагодарит меня, и я ее отпущу. Бред господи, какой же бред я несу, я схожу с ума и это сам ощущаю и осознаю в полной мере. Кожа прошлого мира в виде традиций, манер, воспитания, трещала по швам, обнажая мягкое белое ничто, которое резалось, пачкалось и уродовалось об острые грани этого мира. Вот уже почти бессознательно я проверяю наличие бластера, и каждый раз когда моя ладонь касается рифленой рукоятки я чувствую спокойствие. Сумасшествие, форменное. Я просто сошел с ума. Эта мысль не давала мне никакого покоя, ни пока я договаривался с человеком, который установил на шее Сады нейроошейник, ни пока сидел в кантине, ожидая пока она очнется. Мысль беспокоила меня и тревожила, как тревожит незаживающая рана или незаконченное дело. Я вновь и вновь задавался вопросом: почему? Почему я все время веду себя по разному? То я не могу убить человека, то я храбро бросаюсь с одним ножом на воина в доспехах. Это странно: этому должна быть причина. А причины не было, точнее она была, но я ее не знал, к сожалению не знал, иначе возможно повел бы себя по другому. А сейчас... А что сейчас? Меня как обычно волновали другие проблемы, более насущные, надо было, что-то сказать, Саде которая уже секунд так десять смотрела на меня своими, мутными глазами. А вот, что скажешь ты человеку, которого лично заковал в нейроошейник, что ему скажешь, если ты не совсем подлец. Как объяснить датомирке, которая то слово благодарность воспринимает в чисто теоретическом аспекте, что я просто не хотел ее убивать, а как быть иначе не знал. — Да ты долбанный садист! — оглядываясь вокруг и осознавая весь ужас своего положения, произнесла Сада, — Тебе, что убить меня было мало, так ты еще и поглумиться надо мной захотел, урод. — закончила она, мрачно смотря мне в глаза. — Да ты, что, что ты себе позволяешь? — сдавленно вскрикнул я, от накатившего возмущения. Я знал, что так и будет, но ничего не мог с собой поделать. Я предполагал, что меня не будут благодарить, но все-таки эти слова больно ударили по самолюбию. Они были полностью справедливы, просто не хотел признать, что слаб и не могу убить врага, и поэтому, измывался над ним. Может быть и так, а может по иному было. Я не знал, что в моей голове все смешалось: выстрелы бластера, тонкий визг виброножа, ветер и песок грубый говор обитателей Татуина. Мысли и действия сплелись, как клубок киноленты, многократно пересекая друг друга. Вот я иду с Садой на плече, я отчетливо помню это, и также отчетливо помню как подрубленное бластерными зарядами тело валится на песок, а моя рука не может остановиться, и я все нажимаю и нажимаю на спусковой крючок. Мне жарко и плохо. У меня кружится голова и дрожат руки. Сада, что-то говорит мне. Ее губы шевелятся, но я ее не разбираю слов. Я вообще плохо понимаю, что происходит, она что-то говорит, обвиняет меня в чем-то, угрожает, а мне все равно. Я думаю, что царапина на столе выглядит забавно, так как похожа на гусеницу. Сада продолжает мне говорить, все как во сне, я медленно встаю дергаю ее за плечо, иду к выходу расталкивая людей, мне просто все равно, и даже татуинское солнце не заставляет меня щуриться. Сада вынуждена следовать за мной, оба солнца безжалостно смотрят на нас с небес, пот — все вокруг им пропахло. Вот пожалуй еще один запах, который у меня ассоциируется с этой чертовой планетой. Вот и все... Мы почти уже на месте, уже тянет запахом разогретого на солнце железа, я переваливаюсь через такую знакомую дюну и стараясь не смотреть на валяющийся труп. Захожу в капсулу, она следует за мной, уже не говорит, молчит. Я тоже молча, тыкаю пистолетом в навикомп, и встаю рядом. Выпадаю из реальности. Граненая рукоятка виброножа успокаивает меня, раз переворот, два поймать нож другой рукой, странное спокойствие накатывается на меня, как будто все вернулось на круги своя, но тень просто тень, какой-то неправильности своим крылом касается моего разума. В капсуле ведутся переговоры, вызывают какого-то Ахард’а Матта. Сада испуганно косится на меня, мне тоже страшно, Татуин приучил меня бояться, пугает все: необычные тени на песке, взгляд датомирки, пугает то, что у тебя осталась всего одна энергоячейка для бластера. Наконец кто-то приезжает, мы выходим из капсулы и низкий джава о чем-то общается с Садой. Потом, берет горсть кредитов и отдает ей, она смотрит на деньги потом на меня, я просто иду в сторону космопорта, там есть куполы метеостанций, и оттуда взлетают корабли, я успеваю дойти до черты города, как меня догоняет Сада. Она протягивает мне руки сложенные лодочкой, на них виднеется горка кредитов, мне весело, я смеюсь и иду дальше. Сада ,что-то говорит мне. Ее голос монотонно давит мне на перепонки, что-то там про двадцать километров, я иду не останавливаясь, пока ее рука не хватает за локоть и не ведет к незнакомому, откуда взявшемуся спидеру. Я иду не сопротивляясь. А зачем сопротивляться? Сидения в спидере мягкие. Я глупо улыбаясь, тыкаю пистолетом во все стороны, спидер отъезжает. Через несколько минут мы приезжаем, меня Сада выводит из спидера и ведет куда-то. Вскоре после каких-то скучных процедур, меня сажают в кресло и мы взлетаем. А я почему-то хочу спать. Может потому что уже вечер, а может потому что мне, что-то вкололи. Я не знаю. Я просто разваливаюсь на кресле и засыпаю. Клеврин задумчиво ходил из стороны в сторону, хаттовы перемены и неизвестность. Эти две самые нелюбимые в жизни вещи происходили с ним в последнее время слишком часто. И вот теперь добавилось забот. Просматривая новостную ленту его любимого новостного канала «Преступники Корусканта» он не мог сдержать ругательств. Там в ежедневной сводке, которая появилась сразу после того, как их корабль покинул гиперпространство, приводила его в трепет. Три портрета среди мешанины сообщений о мелких кражах и убийствах так и притягивали взгляд, заставляя вновь и вновь перечитывать, короткую сводку. «Несколько дней назад, на одном из уровней города были замечены трое скрывающихся от правосудия разумных, которых разыскивает орден джедаев. Любому видевшему их, надлежит немедленно сообщить в полицию, или иным представителям власти имеющие средства, для задержания преступников. Предупреждение! Данные разумные чрезвычайно опасны. При обнаружении, рекомендуется сообщить правоохранительным органам.» И три фотографии снизу. Три их фотографии. Вот скалится злобной ухмылкой Джерк. Вот он стоит в той же самой куртке, а вот горделиво подняв голову, в желтом плаще и с рукой положенной на гарду меча стоит Аннор. Все, все кончилось с привольной жизнью в таком уютном и обустроенном Внутреннем Кольце, придется завязать. Это начало конца. А вот к примеру, родианец, такой расклад концом жизни не считал. А что, у меня есть компания, мы летим на корабле. Мы живы и сыты. Мы можем заняться, чем угодно. Можно даже стать богатыми. Можно все, что угодно. Поэтому родианец спокойно смотрел на поблескивающие звезды и занимался невиданным досель делом. Строил планы. Тоже самое делал и Аннор. Вот только планы были другие: более приземленные. Как прожить ближайший месяц? Как избежать внимания властей и джедаев? Но такая идиллия продолжалась не так долго: противный вызов корабельного средства связи заставил вздрогнуть всех. Клеврин подошел к голопроектору и нажал кнопку. Изображение не появилось, но зато появился голос. Хрипловатый, но размеренный баритон некого разумного зазвучал из динамиков. — Приветствую вас на земле Мандалора. Назовите цель вашего прибытия. — достаточно спокойно произнес голос. — Мы трое разумных, мы попали в беду. За нами гонятся джедаи и мы просим политического укрытия. Наши свободы нарушаются. — Клеврин примерно знал, как надо разговаривать с представителями закона, и поэтому надеялся на лучшее. Поэтому ответ собеседника поразил его. — Да вы просто трусы! Мы убивали джедаев столетиями. Возьмите в руки оружие и бейтесь до последнего вздоха! И тогда ваше имя прославится в веках. Я как член Дозора Смерти, отказываю таким трусам как вы в помощи, только если вы возьмете в руки бластер Мандо’аде встанут рядом с вами. Только так. Мы даем вам минуту на раздумия, потом улетайте или мы будем стрелять.