И для любви это не место

Я смеялся в лицо очень часто, когда просто хотелось кричать. (с) Печальный Менестрель

Джи-Джи любит поезда больше, чем самолеты, но если уж выпадает такой шанс, то он садится за руль своего подержанного фордика и просто едет. Дорога, которая километрами асфальта ложится к его ногам — лучшее лекарство ото всех бед, отличный друг и самый лучший вид отдыха. Когда Джи-Джи поворачивает на пустынные трассы с городских автомагистралей внутри него всё ликует, и с годами это чувство нисколько не притупляется. Ветер, покалывающий его лицо через открытое окно, сообщает последние новости, а медленно тлеющая в руке сигарета оставляет горькое послевкусие на языке. Джи-джи любит долгие поездки, кроме тех, к которым нужно слишком усердно готовиться. — Мы ничего не забыли, дорогой? — звонко спрашивает Бетти, закидывая очередную коробку в багажник и с трудом его закрывая. Лукени молится, чтобы они смогли хотя бы сдвинуться с места. Эта женщина совершенно не знает меры в количестве багажа. Они знакомы уже, чтобы не соврать, добрых две сотни лет, а Принцесса все никак не успокоится. Этим летом она решила, что нужно обязательно побывать во Флориде, а в прошлом году они отдыхали на Аляске. И если хоть где-то в черноволосой кудрявой головке и есть толика здравого смысла, то Джи-Джи — самый ужасный в мире сыщик, ему их найти не удалось. — Мы все забыли и ничего не взяли, любовь моя, а теперь успокойся уже и садись на заднее сидение, мы с Джи-Джи поедем впереди, пока ты будешь досыпать, — отзывается их вечный спутник, и Лукени усаживается чуть ровнее. После многочасовых сборов он, наконец, чувствует себя в своей тарелке — пристегивает ремень безопасности и включает зажигание. Тод падает на сидение рядом с ним, нагретое солнечными лучами, горячее, обжигающее; хотя на улице и без того лето, в машине жар чувствуется куда сильнее. Для Джи-Джи это совершенно особенная атмосфера и, он знает, для Тода — тоже. Сборы и беготня до — прерогатива Элизабет, но сейчас она мирно спит, свернувшись калачиком на заднем сидении. Подготовка всегда её выматывает. Лукени протягивает Тоду тонкий платок, достаточно длинный и неплотный, чтобы укрыть спящую девушку без опасности перегрева. Тот с нескрываемой нежностью укутывает даму сердца и улыбается Джи-Джи. — Теперь точно можем ехать, пока она не вспомнила, что мы ещё не взяли, — смеется он. Лукени улыбается в усы и заботливо поправляет ворот футболки Тода, случайно задевая мертвенно-ледяную кожу пальцами. Это отрезвляет и заставляет его вспомнить, как дела обстоят на самом деле. Самое сложное с течением лет — это не поддаться уговорам собственного сердца, не забыть, не притвориться тем, кем ты не являешься, не забыться. Луиджи Лукени может сколько угодно называть себя Джи-Джи, носить дорогие рубашки и проводить многомиллионные сделки, но его совесть будет чиста, покуда он помнит, что умер в начале двадцатого века. Повесился в одиночной камере, написав мемуары. А сел туда за убийство императрицы Австрии. Элизабет может сколько угодно называть себя Бетти, носить коктейльные платьица и петь на сцене мюзик-холлов песенки о любви, пока помнит, что умерла от руки человека, на заднем сидении машины которого безмятежно спит, пока тот целует самого дорогого для них обоих мужчину. Мужчину, который дал им жизнь после смерти, подарил вечность и себя самого. Который стал для них всей жизнью и чем-то даже большим, не взяв ничего взамен. Тод никогда не станет называть себя как-то иначе. Он — смерть. И пусть для кого-то он стал всей жизнью, все это — лишь малая часть его бесконечного существования. Когда Тоду надоест эта игра, их снова не станет. Они уйдут в вечность, упокоенные его тихим пением. И, что важнее всего, они об этом знают. После смерти сложно жить в обмане. Впрочем, это лишь теоретическое знание. И в очередном прекрасном путешествии ничто не мешает им троим очень остро чувствовать себя счастливыми прямо сейчас.