Но я замёрз, мне не уйти Я буду вечно синим трупом В твоих глазах, в твоей зиме Наверно это очень глупо…
Дима не просыхал с того дня, как съездил в родной город. Глеб терпеливо ухаживал за ним, когда он нажирался буквально до беспамятства. Глупый маленький мальчик, он думал, что Дима скорбит по ушедшему другу детства и таким образом заливает свое горе. Хер там плавал. Он просто хотел бухать, без каких-либо предлогов. Хотел пить все, что горит. Новость о смерти Мирона — не повод. Глеб не понимал этого. Он стягивал с Димы грязную одежду, укладывал спать, а наутро приносил таблетки от похмелья и пытался накормить завтраком. За пару недель Дима здорово похудел. Он видел себя в зеркале иногда, хотя старался, конечно, не разглядывать свое «живописное» отражение. Зато болезненные взгляды Глеба сложно было не замечать. Как же Диме было стыдно, что он мучил мальчика. Собой мучил. Позавчера он проснулся под вечер, болела голова, но не от бухла. Дима нащупал пальцами наклеенный на лбу пластырь. Он его чуток содрал вместе с подсохшей коркой, и кровь из глубокой ссадины тут же засочилась. Хоть ты пытай, он бы не вспомнил, как это произошло. Глеб его не ругал, ни разу не предлагал проваливать. Он из-за Димы кинул учебу в Англии, потому что влюбился, а в ответ получал плату скотским отношением. Но Дима тоже его любил. Может, только как-то по-своему, по-мудачески. Умел ли он когда-то по-иному? Познакомился он с Глебом, когда жил в Берлине. Ну как жил, бомжевал немножко. Иногда и в парке приходилось заночевать, и в ночлежках пару раз, но чаще кантовался по приятелям. Познакомились в клубе. Глеб приехал на каникулы к сестре, и решил с пользой провести время. Друзей у него в Берлине не имелось, а вот попробовать «замутить» с мужиком энтузиазм был. Где еще заводить такие знакомства на одну ночь, как не в гей-клубе? Потом Глеб рассказал, что опыт у него имелся в этом деле, но весьма скромный, всего с одним парнем, с которым учились вместе в Лондоне. Дима вообще не понимал, чем зацепил «золотого» Глеба. Тому бы тусоваться с людьми «своего круга», а не с тридцатисемилетним мужиком, имеющим условный срок за продажу травки, и, кроме этого, нихуя больше не имеющим. Выглядел Дима не то, чтобы очень, жрал плохо, спал тоже не великолепно, денег у него не водилось на тот момент. Разве что природный оптимизм он сохранил. И обаяние. В тот день у Димы даже на проезд не осталось, все пробухал. А на завтра его ждала подработка, которую ему очень кстати подыскал Готтфрид. За разгрузку пары фур Диме обещали пятьдесят евро. Сегодня же он надеялся познакомиться с кем-то и остаться у него ночевать, но миссия провалилась. Теперь нужно было пешком топать до дома Готтфрида и убить на это пару часов. Он уже собирался уходить из клуба, когда увидел Глеба. Разговор завязался легко. Дима никогда раньше не трахал таких молодых мальчиков, как-то не доводилось. В тот вечер они уехали вместе в гостиницу. Только потом, протрезвев, Дима понял, что, во-первых, проспал нахер всю подработку, а во-вторых, мог нехуйственно вляпаться в неприятности, потому что даже не поинтересовался, сколько парню лет. О, если бы родители Глеба узнали, как проводит время их драгоценный мальчик. Оказалось, что мальчик уже совершеннолетний по всем статьям, хоть и выглядел, как школьник. Вообще-то, скорее, как школьница. Эти светлые локоны, прикрывающие худую длинную шею, и мягкие черты лица… В общем, он показал Диме свои документы, чтобы его успокоить. А еще заверил, что родителям все равно, фиолетово, поебать. Они почти не интересовались жизнью сынули. Ну, интересовались его учебой, куда он должен был вернуться через неделю. Но ебал он учебу, надоело ему. Все это Глеб ему рассказал, когда Дима пытался незаметно съебаться из номера. Так вышло, что он остался. Упомянул, правда, об условке и полном отсутствии лавэ, но Глеба это не смутило. Да и с чего бы? Для Димы это знакомство стало шансом к восстановлению прежних позиций, поэтому, когда Глеб предложил пожить в Москве, он согласился. На самом деле, Глеб был взрослее своего возраста в паспорте. Дима был старше него почти вдвое, но, кажется, так и не стал серьезнее, чем в свои шестнадцать. У Глеба была рассудительность, обычно не присущая столь молодым людям. Еще у него были деньги. Диме было стыдно, но не привыкать. Глеб тоже нуждался в «ком-то». Вряд ли в Диме, но в «ком-то», а, кроме Димы, больше не было никого, кто понимал бы его «так». Отец Глеба был занятым и очень обеспеченным человеком, его время стоило денег и от Глеба он «откупался». Все, что угодно из материального мира вместо родительского внимания. У Глеба была квартира в Москве, он жил один с четырнадцати лет, потому привык к самостоятельности. Глеб не хотел быть бизнесменом, а хотел писать музыку, чем и зарабатывал себе на жизнь. Димины родители всегда были против «рисования», для них это выглядело как хобби. А отец Глеба даже не интересовался, чем его сын занимается. В сущности, он не сильно препятствовал прекращению учебы в Лондоне, согласившись на перевод Глеба в обычный московский ВУЗ. Дима поступал неправильно, он это знал. Не в том, что бухал, а в том, что был с Глебом, жил у него, пользовался его деньгами, которые, впрочем, иначе тот спустил бы на новый шмот. Не так критично, но паршиво. Нужно было что-то соображать, делать, заново строить, а мотивации не было. Уговорить Глеба вернуться на учебу, как когда-то его самого уговаривал отец? Разве Дима его послушал? Все усложнилось тем, что вчера он встретил этого Славу. И тот сунул ему ебучую визитку. Дима плохо соображал пьяными мозгами, но пройдя через весь парк и надышавшись морозным ночным воздухом, слегка пришел в себя и набрал номер. Ему ответил сонный голос, который «аллокал» в трубку с полминуты, а затем раздались короткие гудки. Дима так и не смог выдавить из себя ни слова. Да и что он должен был Мирону сказать? Сперва он узнал, что дорогой ему человек мертв уже семь лет, а потом оказалось, что нет, это наебалово, не умер, а живой. И даже агентство какое-то открыл. Думать над этим всем не хотелось, а хотелось наебениться в хлам, что он и сделал. Пошел, купил еще вискаря, и шлялся по городу едва ли не до рассвета, впрочем, к утру практически протрезвев. Потом приполз домой, а там Глеб. Оказывается, не спал, ждал его. Звонил, но Дима выключил телефон и сам не заметил. — Блин, я же волновался. — Мне похуй. Вздох. Попытка помочь стащить тяжелую куртку. Дима оттолкнул его руки, слишком грубо для обычного протеста. — Дима, а зачем ты так со мной? У Глеба в глазах стояли слезы, вроде бы Дима его доконал. — Я тебе что-то должен? — удивился он. — Нет. Только не пить. Или хотя бы телефон не выключать. Ты себе в прошлый раз голову расшиб, мог же и виском… — Меня это заебало. — Меня тоже. Я тоже не могу безгранично терпеть это все. Дима прошел мимо него, порванная куртка так и осталась висеть у него на одном плече. Он вытащил из шкафа спортивную сумку и стал кидать туда свои вещи. Пара джинсов, черная толстовка, носки. В Москве он не успел прикупить себе модных тряпок, а из Берлина забрал только самое необходимое, остальные вещи раздав друзьям. — Что ты делаешь? — Глеб стоял у него за спиной, потом подошел ближе. — Прекрати. Он взял Диму за плечо своей тонкой рукой, и Дима почувствовал себя полной скотиной. Другой рукой Глеб пытался вытереть лицо от слез, но они катились и катились из его глаз. Если и был подходящий момент уйти, то именно сейчас. — Прекрати, — в голосе Глеба проступили нотки истерики. — Ты не бросишь меня. — Я тебя не бросаю, — Дима оглянулся на раскрытый шкаф, прикидывая, что еще взять. Глеб сел на пол, прислонившись спиной к кровати, застеленной атласным покрывалом. Не кровать, а настоящий траходром, который они много раз испытывали на прочность. Глеб закрыл лицо ладонями. Дима искал свои документы на полках в шкафу. Он решительно не помнил, куда в последний раз сунул свой паспорт. — Ты не можешь так уйти, — тихо сказал Глеб. — О, детка, ты ошибаешься. Дима вжикнул молнией, закрывая полупустую сумку. Рано или поздно они бы с Глебом все равно расстались. План был прост: увидеть Мирона, снять номер в гостинице, решить последние вопросы — собственно то, зачем вообще вернулся в Москву — а потом уехать к чертям обратно в Германию. — Тебе нужно учиться и строить свою жизнь, — он присел рядом с Глебом и провел пятерней по его сильно отросшим спутанным волосам, за которые так удобно было оттягивать его блондинистую голову. — Я чертов старый алкаш. Ты должен меня понять. Глеб покачал головой. Не понимал. Ну, ладно. — Ты сказал, что любишь меня, — ресницы Глеба слиплись от влаги, но горько всхлипывать он прекратил. — Уже нет? — Я люблю тебя, но я тебе гожусь в отцы. Сколько твоему отцу лет? — Раньше тебя это не парило. — А сейчас парит, я не думал, что все зайдет далеко. В моей жизни происходило и происходит всякое дерьмо. Ты видишь? Посмотри на меня. Тебе нужен такой парень? — Да, — Глеб смотрел на него почти с ненавистью. — Нужен. — Я отнимаю у тебя твое время. И мне за это стыдно. — Ты меня не любишь, — Глеб отвернулся от него. — Тогда иди. Дима отчетливо представил, как оставшись один, Глеб набирает ванну, вооружается опасной бритвой… и следующий кадр, это красная вода и белое бездыханное тело в ней. Не много ли ты о себе возомнил, Шокк? У мальчика есть все, чтобы жить хорошо. И ты ему не отец, ты это прекрати. Дима сел на кровать, где стояла собранная сумка. — Прости меня, — сказал он. — Я еблан. Никуда я не уйду. Глеб посмотрел на него через плечо, чуть запрокинув голову вверх. — Боишься? — спросил он. — Ты не бойся. — Я не боюсь, — соврал Дима. — Боишься. Но я не идиот делать с собой что-то. Блин, да можно подумать, ты мне теперь должен, потому что однажды у нас что-то случилось. Как началось, так и закончилось. Я не маленький, Дима. Это правда, он не маленький. Дима это знал, поэтому хотел быть с ним честным. Он не должен был опекать Глеба, должен был быть с ним наравне, но вел себя иначе, пытаясь заменить отца. Но Глебу такое было не нужно? Он давно вырос. Да и из Димы отец-то хуевый. Хотя он мечтал о том, чтобы завести детей, четверых. Когда-нибудь. — Мой друг жив, — сказал Дима. — И я его любил. Может, зря он говорил это все. Иногда же молчание — золото. Но он чувствовал так. Должен был сказать. Глеб заслуживал. Дима ничего никогда не рассказывал ему о своем прошлом, хоть тот и спрашивал не раз. — Я думал, что он жив. Семь лет я его не видел, и думал, что он где-то себе живет, как и я, и что все нормально у него. Я был зол на него, потому что он не захотел уехать со мной. Это у него на могиле я был тогда. А сейчас я узнал, что он жив и в Москве. — Но это же хорошо, — тихо сказал Глеб, положив руку ему на колено. — Я ему позвонил, услышал его голос, и меня пробрало. Я был пьяный, но я протрезвел, когда услышал его голос. И сейчас я боюсь… боюсь его видеть. — Ты думаешь, что любишь его еще? — Я не знаю. Я не хочу этого знать, я давно уже закрыл для себя этот вопрос. Но я не могу его не увидеть. Я не знаю, что будет после. Я уже ничего не знаю, Глеб. — Может, ты сначала увидишь его, а потом будешь думать? Бессмысленно сидеть здесь и думать, что будет. — Мирон для меня слишком много значит. — Я понимаю. Глеб поднялся с пола и посмотрел на Диму сверху вниз. Во взгляде не читалось ни обиды, ни злости. — Я тебя понимаю, — сказал Глеб. — Я тоже люблю музыку. Для меня музыка всегда в приоритете. У всех есть такие вещи… Или люди. С музыкой проще, с людьми можно ошибаться. Он сжал Димино плечо. — Но ты можешь остаться, — продолжил он. — Какие проблемы? Зачем тебе бежать куда-то? Я тебя не выгоняю. Увидишься с ним, тогда и решишь, что тебе делать. Глеб ничего больше не сказал, это было не нужно. За ним тихо закрылась дверь комнаты, а Дима остался сидеть на кровати. Квартира была большая, при желании они могли бы вообще не пересекаться. Дима вышел на заснеженную террасу. Холод встретил его своими объятиями и мгновенно просочился под свитер. Дима не обратил внимания, он закурил, глядя на парк и замерзшую воду канала. Внутри было пусто. Снова он перевернул страницу, и перед ним был белый лист. Странно, что они с Мироном в одном городе. Если бы не Слава, он бы об этом никогда не узнал. Он достал телефон из кармана и набрал в поиске слово «Москвоград». Что это за агентство, чем оно занимается, Дима так и не понял, в интернете были только координаты. Может, Мирон завтра ему сам расскажет? Дима все узнает, и как так вышло, что в их родном городе есть его могила, и о другом. Может, Мирон вообще говорить не захочет. Дима знал, что при любом раскладе эта встреча разобьет его вдребезги. Глеб ему на глаза не попадался, но Дима, хоть и испытывал угрызения совести, был ему благодарен. Он сейчас ничего не мог Глебу предложить, не мог принять никакого толкового решения. Все его мысли занял Мирон.***
Он приехал к зданию, где обосновалось агентство, к полудню. Разгар работы. Нахера он приехал к полудню? Он постеснялся одолжить у Глеба автомобиль и приехал на метро. Долго стоял перед зданием и тупил, успев скурить две сиги. Ну, не похуй ли? Не похуй ли, что там случится внутри? Если Мирон пошлет его к черту, это будет не страшнее известия о его смерти. Диме достаточно знать, что Мирон жив, чтобы жить самому. Но увидеть его нужно. Он знал, почти догадывался, что нет, на самом деле, не стоит им видеться. По крайней мере, для Мирона так будет лучше, но здесь Дима преследовал свои эгоистичные желания. Коридор был пустынен, а за дверью офиса «Москвограда» стояла тишина. Дима подумал, что внутри никого нет, но когда он потянул за ручку, дверь плавно открылась. Дима шел тихо, поэтому Мирон заметил его не сразу. Он стоял у окна, спиной ко входу, и разговаривал по телефону. На рабочем столе был ворох бумаг, поверх валялись ручки с карандашами, стоял открытый ноут, откуда приглушенно звучал немецкий хопчик. Мирон, почувствовав чужое присутствие, обернулся и застыл с трубкой в руке. Дима отметил, что он весьма изменился и, в то же время, совсем нет. Волосы сбрил зачем-то, татушки наколол на пальцах. Бордовый свитер подчеркивал зимнюю бледность его лица. Черты стали острее, нос сильнее выступал. Ну, так и лет Мирону уже сколько было? Стареет жида. Хотя все равно ведь как студент выглядит, одеваться нормально так и не научился. Губы сухие, потрескавшиеся, глаза уставшие. Дима расстегнул пальто, в кабинете было душно. — Я перезвоню тебе, — сказал Мирон своему телефонному собеседнику. Они стояли с Димой друг напротив друга и смотрели друг другу в глаза. Хер знает, сколько бы длилась немая сцена, в принципе, времени у Димы было навалом. Но Мирон нарушил статичность, неловко потянувшись к бутылке с водой. Повертел ее в руках, но крышку не открутил. Он волновался. У Димы у самого в горле все высохло. — Давно не виделись, — Димин голос прозвучал хрипловато. — Привет, жида. — Привет, — Мирон смотрел на него, почти не мигая. — Как меня нашел? — Один твой друг подсказал. Присесть не предложишь? — Присаживайся. Сам Мирон сел боком на стол, поставил бутылку рядом на раскиданные бумаги. Дима ощутил невнятную неловкость. Да, его тут не ждали, но он это и так знал. Странное чувство, вроде старого друга увидел, он все такой же, ты это точно знаешь. Он все тот же, каким ты оставил его в памяти, если не брать в расчет изменения внешности, но вам не о чем говорить, хотя минули семь лет, за которые произошло дохуя всего. Ну, спроси у него, как он жил, чего же ты? Когда-то они уже встречались вот так после долгой разлуки. Это когда Дима вернулся в город, сбежав из тюрьмы, и поджидал Мирона в подъезде. Тогда Мирон не бросился ему на шею, но Дима видел, что он рад. Рад снова встретиться, безумно. Сейчас это впечатление совершенно отсутствовало. Мирон был растерян, явно не сильно воодушевлен Диминым появлением, но, в целом, держался похуистично. С видом «я тебя слушаю, раз уж ты пришел, но надеюсь, много времени ты не отнимешь». — Я видел твою могилу, Мирон. Что это за херня? Ну, с места в карьер, почему бы и нет? Вряд ли Дима что-то терял, диалог и так бы не склеился. — Это долго рассказывать, — Мирон наклонил голову, разглядывая его. — По правде говоря, я не хотел афишировать себя, свое месторасположение… — Ты хотел, чтоб я думал, что ты умер? — Нет. Ну, в смысле, я не хотел доставлять тебе неприятности, если ты об этом. Но это зависело не от меня. — Ты не пришел тогда на вокзал, как договаривались. — Да, — согласился Мирон. — Дима, я бы пришел, но все повернулось против этого. — Почему ты мне нихуя не рассказал, что у тебя проблемы? Вместо тебя мне все твой друг рассказал. Сла-ава. Это пиздец, Мирон. Я бы помог тебе, ничего бы не случилось. Господи. Мирон закатил глаза и пошелестел бумагами на столе, вроде как порядок наводя, а по факту еще больший бардак. — Бля, это все было давно, — сказал он. — Это не имеет смысла сейчас вспоминать вообще. Как твои-то дела? — Тебя это интересует? — Дима усмехнулся. — Как тебе сказать, два дня назад я лежал на рельсах и лил себе в глотку вискарь, и ждал пока пойдет поезд. Мирон снова зацепился за него взглядом, и смотрел, вроде как соображая, всерьез это про рельсы или нет. — Прости меня, Дима, — сказал он. — Если бы я мог, я бы тебе все сказал и нашел способ связаться. Но у меня не было такой возможности. Правда, прости меня. — Я тебе адрес оставлял. Мирон потер переносицу двумя пальцами. От такого короткого разговора он якобы уже устал. Осталось только показать на дверь, чтоб Дима понял, где выход. Но Мирон интеллигент, он не стал бы так делать. — Хорошо, — сдался Мирон. — Пойдем в более непринужденную обстановку и поговорим, — он глянул на свои наручные часы. — Сейчас как раз время похавать чего-нибудь.***
В ресторане народа было немного. Кормили тут вкусно, но Дима осилил только блинчики. У Мирона же с аппетитом все было зашибись, чего не скажешь по его щуплой фигуре. Он заказал полноценный обед, а потом еще два десерта. — В общем, так я оказался в Москве, — говорил Мирон, параллельно жуя пирожное. — Не скажу, что это было моей мечтой, но тут я смог открыть агентство. Ну, ты понимаешь, мечтал-то я об адвокатской конторе, но тут уже как вышло, так вышло. — Мне кажется, ты опускаешь дохуя деталей, — улыбнулся Дима. — Чем хоть занимается твоя фирма? — Разруливанием проблем, — сказал Мирон. — Любых. — Это что-то криминальное? — Боже упаси. Все в рамках закона. «Москвоград» — это что-то вроде детективного агенства, но профиль шире. — Ты реально собираешься здесь жить? Не думал, что это город твоей мечты. — Дим, — Мирон рассмеялся, вытирая рот салфеткой. — Ничего не меняется, да? Раньше ты говорил мне, что нужно уехать из родного города, а теперь намекаешь, что и Москва плоха. Куда ехать-то? Куда ни поедешь, а себя с собой все равно заберешь. Где я только ни жил и понял, что хорошо там, где нас нет. — Да я не просто так спросил же. Слышал, что настроения у людей здесь воинственные. Наконец-то. Но я за Россию не болею, поэтому и говорю, что зачем здесь оставаться, когда хуй его знает, что там ебанет в марте? — Но ты тоже здесь. — Ну, на самом деле ненадолго. Точнее, я хотел тут остаться, но сейчас думаю, что снова рвану в Берлин. Я вернулся сюда за кое-чем. Мирон вопросительно приподнял бровь. Дима хитро улыбнулся, допивая чай. — Могу показать, если хочешь, — предложил он. — Здесь недалеко.***
Дима дошел до нужной кабинки и вставил ключ в скважину. Они оказались в довольно тесной комнате, Дима закрыл дверь, отрезая их от остального хранилища. Мирон во все глаза смотрел, как он поочередно открыл два электронных замка на сейфе, а затем ввел комбинацию цифр и букв в окошке, извлекая на свет скрученное в трубку полотно, обернутое защитным материалом. — Это то, что я думаю? — спросил Мирон. — Да. — Ты его не продал? — Я жил в Москве какое-то время. Не стал забирать ее с собой. Не знаю, почему. Так было безопаснее, а деньги на первое время у меня были. Не хотел продавать, хуй знает. Дима подумал, что «Мост над Чаринг-кросс» связывал их с Мироном как реальный мост. Сейчас он держал в руках хрупкое свидетельство того, что их прошлые жизни не были иллюзорными, все это действительно происходило с ними двоими. Им было что вспомнить, и плохого и хорошего. — Что сейчас будешь делать? — Мирон прислонился к дверце сейфа плечом. — Продам и поделюсь с тобой. Я ж не просто так спрашивал, что ты в Москве забыл. Я нашел одного надежного человека, у него есть заинтересованный коллекционер, готовый сразу заплатить. — Поделишься со мной? — переспросил Мирон, будто было чему удивляться. — Дим, спасибо конечно, но не стоит. — Отчего же? Ты забыл, как мы ее выкапывали? — он рассмеялся. — Это же пиздец, что было, а все благодаря тебе. Ладно, Мирончик, ты, конечно, охуенно придумал, спрятать Монэ в гробу Царя. Если бы не ты, Жиган бы ее прибрал. А теперь говоришь, что деньги не нужны. — Сколько она будет стоить, как думаешь? Мне страшно до нее дотрагиваться. — Дохуя, Мирончик. Она будет стоить дохуя и еще немного. Можно прикупить дворец в Германии. Думаю, лямов сорок. Мирон диковато смотрел на Диму, нервно кусая ногти. — Сколько? — Может, пятьдесят. По честноку, я б повесил ее у себя во дворце и любовался на туманы зимнего Лондона вековой давности всю жизнь, но дворца у меня нет. Да даже дома у меня нет. Вечно я скитаюсь. — И ты собрался… эээ, я правильно понимаю, поделиться со мной половиной? Двадцатью лямами? — Да, — Дима пожал плечами. — Отчего бы нет? — То есть, уже есть покупатель? — Я ж сказал, есть один антикварщик проверенный. Он выйдет на покупателя. — Ты, блин, не боишься? — Чего мне бояться? Никто, кроме нас с тобой, про «мост» не знает, — Дима любовно погладил картину. — Я давно должен был это сделать, хуй знает, чего ждал. Наверное, тебя. Мирон бросил на него непонятный взгляд, белки были красные от лопнувших капилляров, спит мало, наверное. Диме захотелось его обнять, прижать к себе. Но хомо, даже. Просто как старого друга. Было в этом что-то удивительное, что они встретились. Могли ведь никогда. Он сунул картину обратно в сейф и закрыл замки. Он еще вернется сюда в последний раз. Посмотрев на Мирона, Дима все же притянул его к себе. Тот не сопротивлялся. Дима обнимал его, поглаживая по спине пол курткой. Хотелось пробраться под его свитер, трогать теплую кожу, поцеловать за ухом. Нихуя подобного он не сделал. Они просто стояли, обнявшись, в тесной кабине хранилища и молчали, и неизвестно, сколько времени это длилось. Они оба — осколки старого мира в новом. Скоро и их не станет тоже. Дима это ясно почувствовал. Скоро совсем ничего не останется.***
Они снова сидели в кофейне, на которую набрели по дороге, решив немного прогуляться по городу. Мирон задумчиво смотрел в окно, за которым куда-то вечно торопились люди. — Поедешь со мной, когда я все организую? — Куда? — Мирон посмотрел на него, ресницы чуть дрогнули. — Ну, на продажу. Мне одному стремно. Нет, ничего не случится, дедуля-то проверенный и вообще, но ты… Если не хочешь, я тогда сам. — Поеду. Хочу последний раз взглянуть на красоту, — Мирон улыбнулся. — Когда еще подержишь в руках историю. — И то верно, — Дима кашлянул и повозил ложкой в подтаявших шариках пломбира. — А у тебя кто-то есть? Мирон неопределенно мотнул головой и чуть нахмурился, как будто соображал, есть или нет. — Намекаешь на что-то? — он улыбнулся. — Есть. — У меня тоже. — Вот как? Женщина? — Не, — Дима облизал ложку. — Надоели мне женщины. У меня такая запара приключилась, когда я в Берлине жил. Это стало последней каплей. Ну, нахуй. — Кто-то кровь твою попил? — Мирон усмехнулся. — Если бы кровь. Тату-салон мой отжала, сука ненормальная. Богатая баба, вдова банкира, но нет, нужен был ей мой салон. Это пиздец. Заставила меня продать его, а иначе засудила бы, у меня и так не лады с законом. С золотых тарелок жрала, но сдались ей мои семьдесят тысяч. — И за что она с тобой так жестоко, Дим? — Тебе, бля, смешно. Я с ней возился как с ребенком, с запоев ее вытаскивал, волосы держал, пока она блевала в свой брильянтовый унитаз. Откачал ее однажды еле-еле, если бы не я, то сдохла бы. Надо было ее так и оставить подыхать в блевоте, пусть бы захлебнулась тогда. Марта еблась, с кем хотела… Как это, блять, называется? Полиамория. «Тим, ты для меня все». Ну в итоге, я тоже решил попробовать полиамором стать, ну а че? Я им, кстати, всегда был, оказывается. В общем выебал ее повара. Пиздец, какой Лукас охуенный все-таки. Она нас застукала, я ей предлагал полиаморный вариант: поебстись втроем. К тому же, я знал, что они с Лукасом и так еблись. Он раньше в порно снимался, а потом она подобрала его. Ну, эта сука взбесилась, короче. Вот тебе и полиамория. Может, я чего не догнал... Мирон заржал и весело посмотрел на Диму. Так привычно, будто бы исчезло между ними время, которое они провели порознь. Дима все же помнил: этот эффект закончится, как только они отправятся каждый по своим делам. — Это сейчас смешно, а тогда она была похожа на горгону, бля, на фурию ебаную. Я думал, она меня пристрелит там же в постели, хуй отрежет, и Лукасу заодно. Она его даже не уволила, прикинь? Ну да, любила она его, поэтому не уволила. Ему варик был только в Мексику возвращаться. А меня она заставила отдать все, что на меня истратила за год. А поскольку нихуя, кроме тату-салона, у меня не было, то пришлось его продать. — Ты мог просто смыться, прихватив деньги за салон, — Мирон улыбался. — Да боялся я, у меня условка была. Я думал, она все делает, чтоб приструнить меня, а потом простить, а оказалось нихрена. Я послал ее нахуй и свалил, как был. Ни единой вещи не взял, что она покупала. А у тебя телка была хоть? Или ты даже не попробовал? — Была. Не телка, а почти жена, но я сам все проебал. Хотя сейчас мне кажется, что все это было сном и не моим. — Ну а я после фрау Марты на хуй забил на баб. Нашел себе студента, теперь не знаю, что делать. — В смысле не знаешь? — Да сложно все как-то. Думал поразвлечься, а вроде влюбился. — Вот как. — Ревнуешь, жида? — Не надейся. — Он из-за меня свою учебу в престижном колледже забросил. А я и оставить его не могу, и с ним быть тоже не могу. Все порчу я всегда. — Да ладно тебе. Что ты там испортил ему? Сколько ему лет? Восемнадцать есть? — Двадцать один. — Все он сам понимает, брось. Слушай сердце, — Мирон постучал себе по левой стороне груди кулаком. — Оно не обманет. — Спасибо за совет, жида. — Обращайся. Дима всегда так поступал. Голос разума слушал в последнюю очередь. Он потянулся через столик и прикоснулся ртом к сухим губам Мирона. Поцелуй вышел целомудренным почти что, хотя до охуения хотелось Мирона засосать. Не хотелось прерывать. — Нас примут за гомосексуалов, — сказал Мирон, отстраняясь. — А мы кто? — улыбнулся Дима. — Это же Россия. — Похуй. Но Дима больше к нему не полез, смотрел на Мирона, запоминал его черты на будущее. Хрен знает, когда еще свидятся. Мирон мог запросто передумать ехать с ним к антиквару. — Тебе не кажется, Дим, что все так изменилось? Мы пугающе изменились. — Хуй его знает, Мирончик. Все меняется. — Не знаю. Иногда мне кажется, что настоящий Мирон Федоров умер. Он действительно умер. А кто теперь просыпается вместо него по утрам? — Ты так и не рассказал, как так приключилось, что тебя «похоронили». — Я не хочу это все заново вспоминать. Главное, что все закончилось. — Что ты будешь делать, когда получишь свою часть? Мирон посмотрел в окно, потом на Диму. — Уеду, — неуверенно сказал он. — Наверное, уеду. — Куда? — В Испанию. Прикуплю, например, скромный коттеджик в Барселоне. Да я еще не решил на самом деле. Не думал про это. Дима предложил бы уехать вместе, но он знал, теперь знал, что Мирону это все не нужно. Он словил себя на мысли, что оставил бы Глеба, если бы Мирон сейчас смотрел на него иначе. Но Мирон смотрел на него почти привычно. Так же, как смотрел семь, десять, двенадцать лет назад. Тепло смотрел, но не как Глеб. Мирон никогда не любил его. Внутри тоскливо заныло, но все это было правильно. Теперь все было на своих местах. У них обоих осталось мало времени, чтобы попытаться дожить жизнь так, как каждому мечталось. А параллельные не пересекаются, впрочем, Дима в точных науках никогда силен не был. Дима проводил Мирона до офиса. Они стояли у арки какое-то время, и курили совершенно молча. Дима смотрел, как струится легкий дым от сигареты, и на губы Мирона. Серое небо над ними собиралось рассыпаться снегопадом. — Я позвоню тебе, как что-то решится. — Звони. — Мирон… — А? Мирон вскинул на него ресницы. У Димы в сердце защемило. Мирон был красивым, хоть и побрил голову, как скинхэд. Ему даже шло это. Дима обнял его на прощание. — Не забывай меня там, если что, в своей Барселоне, — попросил он.