Je t'aime

Ливень за стеклом не даёт покоя. Погода будто прокляла меня с самого утра, и моим выходным подошло бы название: «Семь дней, как шёл дождь». Вся моя жизнь изменилась и полетела в тартарары. Всё не так. Всё не то. Казалось, даже время года, такое солнечное, влюблённое, пахнущее цветущей вишней и сочной травой, изменило мне и превратилось в унылую осень. Унылое, будь оно проклято, время года. Время ожидания. Ожидание счастливой будущей жизни. Снова поворачиваю голову в сторону окна. Дождь не прекращается. Огонь в моей груди не может зажечься, пока вода с неба не остановится. — Твой завтрак, — голос Даниэль. Она опирается на моё плечо влажной ладонью, ставя перед мной тарелку. Ловлю ее руку и быстро целую запястье. Она присаживается напротив, ласково улыбаясь. Прочищаю горло и берусь за столовые приборы. Тишина и лишь радио вещает на низкой хриплой частоте. — Вчера вечером звонила Мекензи. Она и Джошуа сейчас в Париже. Приглашают и нас с тобой присоединиться. Париж. Готов ли я к тому, чтобы снова увидеть его? Посмотреть в глаза тому слепому пьяному городу, который так нагло проклял меня, обрекая на неудачу. У моей жены лисий взгляд, тепло карих глаз. Высокий голос, который часто шепчет мне на ухо слова о любви, когда она обманчиво воспринимает меня, мирно лежащего — за спящего. — Ты бы хотела поехать? — задаю вопрос, проглатывая кофе. — Я люблю Париж, весной он просто прекрасен, — томно вздыхает и поднимает глаза к потолку. Ты ненавидишь Париж. Ненавидишь так же люто, как и я его. Все из-за неё. Я благодарен ей. Она избавила меня от того назойливого, смешного чувства — любовь. — Боже, сколько времени! Я опаздываю на уроки вокала! — залпом допивая стакан сока, супруга хватает свой телефон, ключи от машины, но потом резко останавливается, и выжидающе смотрит на меня. — Что? — жуя, спрашиваю я. — Ты опаздываешь к психологу. — О, чёрт! У моего психолога очки с тонкими линзами. Смешная родинка на переносице, и, когда он со мной говорит, я непроизвольно смотрю на неё, а не в его глаза. Я знаком с ним, точнее, хожу к нему почти год и даже не знаю, какого цвета его глаза. Знаю, что моя жена платит огромные суммы за то, что я сижу и говорю с ним три раза в неделю. Будто мне больше не с кем говорить. — Напомните, как её звали? — Вивьен. У неё были тёмные густые волосы. Они ярко пахли красными апельсинами, собранными в саду то ли Сицилии, то ли Греции. В груди теплеет. Представляете? Там, где всегда холодно, теплеет. Она была маленького роста, едва доставала мне до подбородка. Упрямая и непредсказуемая. Вошла в мою жизнь, перевернула с ног на голову и сокрушающим ураганом ушла из неё, оставляя разруху. Это из-за неё я несчастен. Из-за ее отсутствия… — Мистер Эклз? — Открываю глаза. Никакого запаха апельсинов. Лишь я на кожаной кушетке и мой психолог. — Я все законспектировал. Но, увы, лечение затяжных депрессий немного не мое направление. Я специализируюсь в взаимоотношениях мужа и жены. Сейчас к вам подойдёт мистер Спаркс, и вы продолжите сеанс. — Дайте мне минуту, и мы приступим. — Говорит мужчина. Киваю, и шумно выдыхаю, прикрываю на миг глаза, позволяя оказаться в своих воспоминаниях. — Ситуация кажется мне почти понятной. Расскажите, Дженсен, что у вас нового? — вещает мистер Спаркс. Он моложе моего предыдущего психолога. — Моя жена, Даниэль. Записалась на уроки пения, — говорю медленно, пока доктор записывает. — Вас это огорчает? — Что? Конечно, нет. Что может быть плохого в пении? — недоумеваю. Спаркс листает многочисленные бумаги моей истории болезни. — Тут сказано, что вашу бывшую девушку звали Вивьен Бенар. Коренная парижанка. Родилась и выросла в Париже, и о… умерла в Париже, — растерянно говорит психолог. Не она умерла в Париже. Я умер там. — Да, всё верно…