Старая сказка

Pov Чудовище       В некоторые минуты дальнейшее пребывание в своем замке кажется невозможным. Тяжело смотреть на слуг, которые по моей вине оказались проклятыми, были превращены в домашнюю утварь, и каким-то образом продолжают веселиться, петь и плясать, насколько это возможно. А я, видя, как опадает каждый лепесток розы, как он темнеет и высыхает, видя, как мои слуги все больше напоминают вещи, которыми стали, чем людей, которыми были, не мог не впадать в уныние, ведь условия снятия этого проклятия были такими ужасными…       Я неспешно прогуливался по лесу, радуясь, что сугробы сменились легким инеем, но лед прочно сковал пруды у замка, так что не стоило питать надежду на скорое возвращение весны. Вечная зима — еще одна часть проклятия.       В глубине леса завыл волк. Завыл в предвкушении, словно нашел добычу. Это было странно, ведь в этих лесах, кроме волков, живности не осталось, если только медведи, беспробудно спящие в своих берлогах долгие годы. Неужели какой-то зверь забрел сюда? Или, что еще хуже, человек? Но неужели кто-то может быть настолько глуп, чтобы явиться сюда? И неужели кто-то сможет отыскать дорогу? Давно не хоженая тропа заросла бурьяном и вереском, надежно преградив путь сюда…       Я поспешил туда, откуда шел вой, к которому примешался рык. Это было где-то недалеко от замка.       Я увидел стаю волков, окружившую небольшую скалу, к которой спиной прижалась девушка — маленькая совсем, слабая, беспомощная. Невозможно было представить, чтобы она могла себя защитить от голодных волков. Одета она была совсем не подходяще для прогулки по заснеженному лесу. Даже для прогулки по простому лесу. Странно для девушки — какие-то короткие штаны (совсем короткие), демонстрирующие ее тонкие ноги выше колена, и тонкая обтягивающая рубашка без рукавов. В ее руках была толстая ветка, которую она держала перед собой, словно оружие. И, надо признать, неплохо ей управлялась — два волка получили сильные удары, заставившие зверей отползти подальше и взвыть от боли. Но еще один волк вырвал палку у нее из рук, и стая радостно зарычала, предчувствуя победу и обед.       Я не мог просто так смотреть на это. Пусть она увидит монстра, но хотя бы будет жива… Я загородил ее от волков, отбрасывая каждого, посмевшего приблизиться, впервые находя что-то положительное в своем проклятии — помимо уродливого вида, меня «наделили» силой дикого зверя и более прочной кожей. Я поддался ярости битвы, чувствуя прилив сил. Волки опасались меня — я был им не знаком, они не знали, чего от меня ждать.       Скоро их вожак, оценив ситуацию, счел лучшим отступить, воем зовя стаю за собой, и убежал, оглянувшись, прежде чем скрыться среди деревьев и камней. Несколько царапин, которые оставили на мне их клыки и когти, немного зудели.       Я стоял, опустив голову, усмиряя все еще бушующую жажду сражения. Я хотел посмотреть на девушку, которую спас, но не хотел, чтобы она видела еще большего монстра, чем я являлся. Мой вид и так испугает ее до полусмерти, а дикий оскал и горящие глаза не прибавят мне привлекательности в ее глазах.       Я обернулся к ней. Так странно было снова видеть человека, девушку, после стольких лет одиночества. Длинные каштаново-бронзовые волосы лежали небрежными волнами, в глазах застыл страх, который она не могла, да и не пыталась скрыть, кожа бледная и тонкая, кое-где были видны царапины и синяки. А она довольно мила, даже, можно сказать, красива, хоть и не безупречна. Возможно, это не безупречность и делает ее такой привлекательной?       Тихий то ли стон, то ли вой предупредил меня о ее состоянии, так что я успел подхватить девушку прежде, чем она упала, лишившись сознания. И что мне теперь с ней делать? Я не знаю ни ее имени, ни где она живет. Вообще, не понятно, откуда она взялась здесь в таком виде. Оставлять ее в лесу опасно и глупо — она либо замерзнет, либо будет съедена волками. Либо и то, и другое. Передо мной вставал только один вариант дальнейших действий — взять ее с собой, отнести в замок, отогреть, накормить, а после отпустить, если… Если смогу. Одиночество сводит с ума и лишает воли, особенно если его некому нарушить. И едва ли мои слуги захотят отпустить ее, они все еще лелеют надежду, а я уже давно понял, что надежды уже нет, да и не было никогда.       Я удобнее перехватил девушку, странно чувствуя себя — так непривычно было держать кого-то на руках, кого-то слабого и беззащитного. Она замерзала — слишком легко была одета и много времени провела в этом замерзшем лесу.       Двери замка распахнулись передо мной, пропуская внутрь, в тепло. Мадам Поттс, спешившая на кухню, остановилась посреди коридора, оглядывая меня с ног до головы и замечая бесчувственную девушку у меня на руках. Разумеется, в глубине ее сознания зародились не очень хорошие подозрения: -Хозяин…? -Она замерзает, — поторопил я ее, совершенно не зная, как нужно согревать людей, которые уже практически на том свете. Мадам Поттс заволновалась, засуетилась, созвала всех слуг: -Ах, несите ее скорее в комнату для гостей в восточном крыле. Скорее-скорее, — поторопила она меня, в перерыве между распределением обязанностей, и сама поспешила в кухню.       Едва я уложил девушку на кровать, горничные, обратившиеся в метелочки для стряхивания пыли, выгнали меня и захлопнули двери, пропустив только мадам Поттс с горячей водой. -Хозяин? — Люмьер оказался рядом, как всегда, удивительно неунывающий, — Где Вы нашли ее? Девушка удивительно хорошенькая. -В лесу. На нее напали волки, — я не горел желанием вдаваться в подробности, подавая слугам новые поводы для надежд. -О, и Вы спасли ее! — радости Люмьера не было предела, — она будет очень признательна Вам. И, возможно, именно она снимет с нас заклятие. -Нет, — твердо отрезал я, не желая вновь выслушивать все это и обретать надежду, для которой нет оснований. -Но почему, хозяин? — его недоумение было неподдельным. -Я никого не хочу обрекать на это. И неволить кого-либо — тоже. А она не захочет здесь оставаться, особенно когда увидит меня, — на последнем слове у меня вырвался рык, — она никогда не полюбит меня, так или иначе. И возненавидит, если ограничу ее свободу. Отправьте ее домой, как только поправится, — приказал я, спеша остаться в одиночестве, не обращая внимания на Люмьера, пытавшегося остановить меня.       Заперев дверь в своей комнате, я посмотрел на розу — она уже увядала, роняя лепестки, приближая конец всех надежд Как жестока шутка двух ведьм, сотворивших все это со мной, с нами всеми.       Я взял зеркало, способное показать того, кого хотел видеть. И сейчас я хотел увидеть ее, мою странную знакомую, даже имени которой я не знал. Дымка развеялась, являя взору ее лицо. Даже сейчас, не зная о ней совсем ничего, я мог сказать, что неволя станет для нее хуже смерти, а я не тюремщик, не палач, не убийца. Я не смогу сделать то, что от меня требуют ведьмы, то, что нужно для снятия проклятия. Слуги не понимают, перед ними никогда не ставили таких условий. Сначала полюбить ее, влюбить в себя несчастную жертву, а потом убить, чтобы кровь ее пролилась на розу, которая вернет девчонке жизнь, а мне и слугам — человеческий облик. Да разве можно убить ее? Слабую, беспомощную? Лучше уж было тогда оставить ее волкам на съедение. Волки — звери, их можно понять, ими правят инстинкты. А я — человек, хоть и не выгляжу таковым. К тому же, надо, чтобы она любила меня, доверяла, и так предать ее, вонзая клыки в ее шею, которую она будет подставлять для поцелуя… Нет, не думать об этом, выкинуть из головы       Пара дней. Ей нужна пара дней, чтобы поправиться, мне не обязательно видеть ее. Пусть слуги ухаживают за ней, узнают, откуда она, и отправят домой. Вот и все. Через несколько месяцев воспоминание о ней сотрется, у меня будет вечность в этом теле, чтобы подумать об этом, чтобы сожалеть. Вечность и опустевший, навсегда затихший замок.       Да, так и будет, но это начнется завтра, а сегодня, еще немного, пока есть возможность, я посмотрю за ней спящей, бледной, отогревающейся. Она начала дышать более ровно, глубоко, обморок ее перешел в глубокий сон. Она действительно «хорошенькая», как сказал Люмьер. Возможно, будет признательна за спасение, но признательность не перерастет в любовь, и радость Люмьера не уместна.       Нет, не смогу. Она уйдет. С розы, как бы в насмешку, упал еще один лепесток, потемнел и пожух. Pov Люмьер       Я, конечно, люблю и уважаю своего хозяина, ведь знал его еще добрым, бесхитростным мальчишкой, умевшим любить, но иногда считал его пустоголовым идиотом. Вот как сейчас, например. Вместо того, чтобы верить той ведьме, лучше бы с девушкой пообщался. Так нет же — мы такие благородные, что аж зубы сводит. «Я не беду держать ее взаперти, я не тюремщик…» Кто говорит про «взаперти»? Ничего подобного — можно предоставить ей удобную комнату, показать сады и библиотеку, с пониманием относиться к ее желаниям — и она сама не захочет уходить. -Что, опять о своем? — Когсворд, с неизменной гордостью дворецкого, царственно выплыл из-за угла. -Да, все та же песня. Слышать больше этого не хочу! Такая милая девчушка, она бы идеально подошла хозяину! -Если он не поторопится, мы останемся вещами навсегда. -Может, девушка сама проявит инициативу? Может, сможет зажечь огонь в его сердце? — надежда, слабая, но все же надежда, немного согрела сердце. Может, мы еще станем людьми?